Революция, совершенная группой «свободных офицеров» в июле 1952 года, внесла некоторые перемены в жизнь египетского феллаха. Сразу же после свержения монархического режима короля Фарука в стране был принят закон о земельной реформе. Его первая статья гласила, что «никто не может владеть более чем двумя сотнями федданов (1 Феддан равен 0,42 га.) пригодной для обработки земли». Мне рассказывали руководители профсоюза работников сельского хозяйства, что до июльской революции у двух миллионов беднейших крестьян, имевших менее одного феддана, было в полтора раза меньше земли, чем у двух тысяч помещиков. Причем семьдесят из них владели таким же количеством земли, как и семьсот тысяч феллахов. В результате проведения аграрной реформы земля, отобранная у феодалов, была распределена среди безземельных крестьян.
С тех пор прошло более четверти века. Многое изменилось на берегах Нила. И только египетская деревня осталась прежней. Ветры перемен обошли ее стороной. И главным образом потому, что проводимая правительством Садата политика «открытых дверей» не только свела на нет результаты аграрной реформы, но и ударила по интересам миллионов феллахов, ибо развязала руки помещикам и бывшим феодалам, которые начали стремительно прибирать к рукам некогда принадлежавшие им земли. В итоге стали заметно сокращаться сельскохозяйственные угодья. Так, например, в пятидесятые годы на 23-миллионное население Египта приходилось шесть с лишним миллионов федданов обрабатываемой земли. Сейчас, когда в стране насчитывается почти 40 миллионов человек, ее общая площадь не превышает 5,5 миллиона федданов. Если учесть, что ежегодный прирост населения составляет 2,5 процента, то Египту, чтобы прокормить свое население да плюс еще почти четыре миллиона голов скота, необходимо осваивать до 200 тысяч федданов земли в год. При нынешнем же экономическом положении в стране добиться этого чрезвычайно трудно...
Мы шли по картофельному полю. Над ним кружились стайки галок. Они опускались на землю, клевали уже пожелтевшую ботву, оставшуюся после уборки. Подошли к группе феллахов, устроивших перекур на туго набитых картофелем мешках. Обменявшись крепкими рукопожатиями, присели рядом. Откуда-то появились маленький примус и невзрачный, облезлый чайник. И вот мы уже пьем крепчайший, до черноты заваренный чай и ведем неспешный разговор о жизни в деревне, о заботах феллахов.
— В Ком-Шурейке, — рассказывал молодой парень по имени Атыя Абдель Гани, родственник Абдель Фаттаха, — около пяти тысяч жителей. Есть школа, поликлиника, почта, несколько лавок и даже небольшой магазин. Как и простые люди в городе, большинство феллахов у нас в деревне бедняки, но есть и богачи. Вон, видите, несколько домов побольше рядом со школой? Там они и живут. Сами-то в поле не работают, батраков нанимают, да и у других урожай скупают, в город на рынок отвозят. Простым феллахам туда трудно выбраться, целый день терять нужно. К тому же и везти многим не на чем.
— А я своим детям, — сердито вставил пожилой крестьянин Махмуд Сейид, — никак обувку не могу купить, хотя целыми днями спину не разгибаю.
— Слава аллаху, урожаи хорошие, — продолжал Атыя, и по тому, как внимательно его слушали, я почувствовал, что, несмотря на молодость, крестьяне уважают этого юношу. — Мы выращиваем главным образом картофель. Правда, червь его иногда портит. Но в этом году аллах уберег нас от беды. Посмотрите, какой он нынче уродился, — юноша протянул мне увесистый клубень, взял горсть земли и, словно делясь сокровенным, тихо произнес: — А какая у нас земля! Жирная, сочная. Хоть на лепешку намазывай.
— Сколько пота в нее пролито, — в тон ему добавил Махмуд Сейид. — Ведь земле уход нужен, иначе доброго урожая, не жди. И все-таки обидно, когда работаешь в поле от зари до зари, а получаешь за свой труд гроши.
И тут заговорили все разом. Один жаловался, что не может купить себе новую галабею, другой сетовал на то, что в деревне до сих пор нет электричества, третий возмущался спекулянтами, которые, даже не зная, как пахнет земля, наживают на труде феллахов целые состояния. О многом говорили крестьяне, спорили, пытаясь найти ответ на наболевшие вопросы: почему одни проводят .в поле всю жизнь и все равно ничего не имеют, а другие, не набив ни одной мозоли, получают огромные барыши.
— Ладно, что сетовать на судьбу, если изменить мы ее не можем, — подвел итог Атыя Абдель Гани. — Пора приниматься за дело.
Он взял фас, вскинул его на плечо и медленно пошел по полю. За ним потянулись остальные. Поднялись и мы.
По дороге к дому Абдель Фаттаха я думал над услышанным от феллахов. Взять, к примеру, Ком-Шурейк. Электричества нет, и, когда появится, сказать трудно. В большинстве домов нет радио, а о происходящих событиях крестьяне узнают лишь от случая к случаю, когда кто-нибудь выберется в город или же поделится новостями счастливчик, сумевший скопить денег на плохонький транзистор. Его, кстати, можно приобрести в рассрочку. Но стоит он десять египетских фунтов, а месячный доход большинства не превышает семи фунтов. К тому же далеко не все феллахи получили наделы во время проведения аграрной реформы. Поэтому многие вынуждены арендовать землю и платить за каждый феддак по 31 фунту в год! Но ведь надо еще содержать семью. К примеру, килограмм мяса в деревне стоит уже около двух египетских фунтов, прием у врача — 50 пиастров.
Мне приходилось бывать и в других деревнях, раскинувшихся вдоль Нила. И в больших, насчитывающих несколько тысяч жителей, и в маленьких, где все население — два-три десятка семей. Но полная лишений жизнь египетского феллаха одинакова везде. Те же трудности, те же проблемы, та же нищета.
Идя по узким улочкам Ком-Шурейка, я вспомнил крестьян, доведенных до отчаяния и решивших попытать счастья в городе. Я часто встречал их в Каире. Редко кому удается найти работу и кров над головой. Большинство живет в буквальном смысле на улице и перебивается случайными заработками.
...Фатхийя Исмаил уже накрыла стол. По случаю нашего приезда зажарила голубей. В железных мисках лежал белый домашний сыр из кислого молока, обычная на арабском столе острая подливка «тахина», овощи. На подносе громоздились «фетир» — обжаренные в подсолнечном масле лепешки. Стали подходить гости. Стремительно влетела и бросилась на шею Абдель Фаттаху его сестра Ульфат. Ее дети — мальчик Самир и девочки Надия и Галия — застеснялись, спрятались за спину матери. С трудом протиснувшись в дверь, появился «баккал» — местный бакалейщик Абдель Азым Шаабан. За ним вошли агроном Мустафа Абдель Кади и сосед-крестьянин Муис Яхья. Мы уже садились за стол, когда пришли директор школы Аббас Ахмад, учитель арабского языка Мухаммед Мурси, друг детства Али Абдель и его жена Иатимат, оба тоже преподаватели.
Разговор опять зашел об урожае, затем о деревенских проблемах, и первой из них оказалось электричество.
— Очень его нам недостает, — сокрушался директор школы. — Детей в деревне много, поэтому занятия идут в две смены. В первую еще ничего, хотя теснота в классах страшная, а вот во вторую учиться почти невозможно: света нет, написанное на доске не видно даже с первых парт.
— Нам, преподавателям, тоже трудно, — поддержал Муххамед Мурси. — Надо готовиться к занятиям, а электричества нет. При керосиновой лампе не очень-то поработаешь. Вот и приходится вставать чуть свет, чтобы проверить тетрадки. Иногда просто хочется почитать газеты, книги. Я уж не говорю о телевизоре.
От деревенских проблем мы незаметно перешли к проблемам страны. Мои собеседники жаловались на дороговизну, говорили о растущем обнищании народных масс и тоже пытались разобраться в том, что происходит сегодня в Египте.
— Мы с женой преподаем в начальных классах, — делился наболевшим Али Абдель. — Я получаю 29 фунтов, она 26. Вдвоем прожить можно. А представьте, родится ребенок и жене придется бросить работу. Можно ли существовать на мою зарплату, если пара обуви стоит пять-шесть фунтов, а за брюки, в которых не стыдно появиться на улице, надо заплатить восемь, а то и десять фунтов? — И с горечью закончил: — Работаем в начальной школе, любим детей, а своих завести пока не можем...
За столом воцарилась тишина. Я смотрел на мужа и жену — молодых преподавателей начальных классов — и думал о них. Оба получили образование: сначала в школе, затем в университете. Избрали нелегкую и плохо оплачиваемую в Египте, но благородную профессию — учителя. Нелегко им приходится. Впрочем, только ли им? Сколько таких вот молодых учителей, врачей, инженеров, устав бороться за существование, оставили родную землю и в поисках лучшей жизни перебрались в соседние арабские страны, в Европу, Америку! Эти двое остались, любят землю, взрастившую и вскормившую их. Но как трудно им сейчас воспитывать в своих питомцах патриотизм, веру в светлое будущее своей родины. Как объяснить детям вопиющую несправедливость, когда миллионы задыхаются в нищете, а сотни купаются в роскоши? А ведь объяснять придется. Подрастающее поколение потребует этого.
