Его кое-как наладили. Мотор стал работать, но только на больших оборотах. Лишь на вторые сутки к вечеру мы вышли на Зею. До Бомнака уже недалеко. Но судьба посмеялась, бросив на нас ураганный ветер и метровые волны. Только бы сейчас не отказал мотор, только бы не отказал... Не прошли и трехсот метров — забарахлила система бензоподачи. Нашу груженую лодку швыряло, как игрушку. Я сидел на корме, на самом ветру, накрытый двумя телогрейками, и вручную накачивал бензин. Ветер продувал телогрейки насквозь. В свое время мы девять раз проходили «Дарданеллу», но узнать ее пришлось только в десятый...
«Дарданелла» — это всего лишь двухкилометровая протока, но эти опасные, с быстрым течением, многочисленными заломами на узком фарватере и петляющие километры каждый год забирают несколько человеческих жизней. Но единственная возможность попасть в поселок только через «Дарданеллу». Сейчас в ней низкая вода. И что будет, если в низкую воду здесь заглохнет мотор?.. Четыре раза отказывал мотор, и четыре раза нас на невероятной скорости несло под заломы. Это было просто чудо, что я ни разу не промазал шестом, и чудо, что шест не сломался. Хорошо запомнился первый залом. Лебедев закричал:
— Кормой на залом разворачивает!!!
Юрий сидел с веслом на носу лодки, но на таком течении весло почти бесполезно, а шест один. Слышен страшный скрежет, лодка накренилась и уже зачерпывает воду. Ее сотрясают два сильных удара, это топляки. С трудом удерживаюсь на ногах. Залом в нескольких сантиметрах. Шест выгнулся дугой. Если он сломается, мы окажемся под заломом. Шест не сломался...
Погода день ото дня угрожающе портилась, и мы запросили вертолет для вывозки полевого отряда Ершова. Где ребята и что с ними, мы не знали. Знали только, что после окончания работ они должны сидеть на «точке», сидеть и ждать вертолет. Что бы ни случилось — ждать, не имея возможности даже пойти на охоту, если кончатся продукты, запасы которых, по расчетам, должны окончиться дня через два.
А вертолеты были нарасхват. Наконец местные пожарники отдали нам на несколько часов свой, крохотный. Мы решили только забросить продукты, так как все равно на этом «шиле» вывезти все имущество и людей невозможно. С утра дали погоду, и мы с Гревцевым летим на «точку». Пошел мелкий дождь. Пятнадцать минут летаем над каждой излучиной реки. Впереди видим палатки, но не те. Делаем четыре круга. Решили приземлиться, спросить, может быть, кто-нибудь там что и знает. Садимся на марь рядом с палатками. Выходят два бородача. Здесь работает одна из партий ленинградской экспедиции. Наши к ним месяц назад приходили. Видимо, стоят где-то выше. Пока Саша Гревцев вел переговоры, вертолет по брюхо погрузился в болото. Коля, пилот вертолета, решил отлететь в сторону метров на тридцать, там вроде посуше. Только оторвались от земли, как правая дверца вертолета каким-то образом соскочила с петель. Держу ее двумя руками, чтобы совсем не упала. Смотрю вниз, а Саша почему-то испуганно смотрит с земли на нас. Сели. Подбегает к нам — лицо белее бумаги. Оказывается, в брюхе вертолета рваная, с метр, дыра, течет бензин. Пробит основной бензобак. Из-за высокой травы мы не заметили, что при первой посадке оседлали пень. Коля чем-то наскоро пытается заклеить бензобак, затем с помощью Саши и топора ставит дверь на место.
Отлетев километров двадцать, видим наши палатки, людей. Идем на снижение. Неожиданно ударил ливень. Стекла изнутри мгновенно запотели. Капли, разбиваясь о стекло, создали снаружи сплошную белую завесу. Ничего, абсолютно ничего не видно, а ведь мы уже летим между кронами деревьев. Коля нервничает, но машину сажает благополучно. Уф!
Подбегают Ершов, Мэри и Сережа. Отдаем им продукты, объясняем ситуацию.
Через неделю, как только установилась погода, мы отправились на Ан-2 за Становой хребет к озеру Большое Токо. Это уже Якутия. За хребтом новая зоогеографическая зона, поэтому для сравнения интересно провести там некоторые наблюдения.
Еды запасли на неделю. Возможно, придется долго «загорать» — Становой хребет и в ясную погоду пугает. Мы прилетели под вечер, а впереди еще у нас тропа в пятнадцать километров.
На озеро пошли Лебедев, Гревцев и я. У каждого по два рюкзака: один за плечами, другой спереди. Крутой подъем. Ноги уже не идут. Левая рука от лямок совсем онемела. Кажется, никогда не будет конца этому подъему. Как медленно бредешь по уступам! А быстро нельзя: пойдешь быстрее — упадешь. Неужели Юрий и Саша не устали? Хотя бы на минуту скинуть рюкзаки... В другое время эти пятнадцать километров могли бы стать прогулкой... А нам надо спешить. Каждая- минута на вес золота, ведь в темноте с этой едва заметной тропы можно легко сбиться. Мороз уже минус 17 градусов, а пот заливает глаза. Темнеет. Совершенно не хочется есть, а ведь сегодня из-за отлета у всех не было обеда. Пересохли губы.
Новый подъем, новый спуск. Опять по пояс кочка. Под Сашей на мари неожиданно проломился лед, и он наполовину погрузился в трясину. Помогаем ему выбраться. Кедровый стланик. Проклинаем его раскиданные над тропою ветви: все время цепляются за рюкзаки и сбивают с ритма. Первый перекур. Кажется, рухнешь и не встанешь. Нет, шутим, смеемся... Пять минут перекура, и снова тропа. Еще шесть километров.
До конца пути каких-нибудь триста метров, но мы уже не можем идти и валимся на землю...
Наконец зимовье. Здесь есть все: дрова, кастрюли, чайники, почти месячный запас продуктов, спальники. Даже патроны для ружья. На берегу маленькая лодка. Стоило нам дойти до места, сбросить рюкзаки, заварить чай — и как не было тяжелого маршрута, петляющей в горах тропы, есть только высокогорное озеро Большое Токо, необыкновенное по своей красоте.
Ее описать невозможно. Удивительно резкая и частая смена красок. Ничего подобного до этого никто не видел. Через каждые полчаса я снимал одно и то же место озера на цветную пленку. Потом, несколько месяцев спустя, в городе, эта пленка была показана друзьям. Никто из них не поверил, что на всех кадрах отснято одно и то же место! Но самое удивительное было в полдень. Без единого дуновения ветерка наш берег за десять минут окутала черная туча. Чтобы не прекращать работу, пришлось зажечь фонарики. И вдруг как ножом разрезало темноту. На фоне черного неба ярко высветились ослепительные снежники Станового хребта! Все время в голове вертелись строки: «Там чудеса, там леший бродит...»
Последний в этом году лодочный маршрут. И — как нарочно! Сначала в дороге нас застал снег, а затем на самом узком участке реки да еще перед поворотом порвался трос рулевого управления, и нашу лодку перевернуло. Юрий Лебедев сразу сумел по корягам выбраться на берег, а вот мне еще метров двести пришлось бороться с течением. Вода была плюс четыре градуса. Если бы не спасательный жилет... На трое суток пришлось здесь задержаться, пока вылавливали потопленные приборы. Часть оборудования нам спасти так и не удалось.
Но и это был не конец. Свернув лабораторию, отправив все и всех самолетом, мы сами двинулись на лодке к Зейской ГЭС. Что такое в двенадцатиградусный "мороз ехать двое суток на моторной лодке, наверное, мало кто знает. Ночевали в тайге. Палатку ставили на прогретую костром землю. Спали в пуховых мешках. Утром я не смог поднять голову. Волосы примерзли к земле, и Лебедеву пришлось их обрезать ножом. Когда в восемь вечера пришли на Зейскую ГЭС, минут пятнадцать я не мог набрать номер телефона, чтобы вызвать машину. Пятнадцать минут строители ГЭС отогревали нас у печки. Только тогда мы перестали стучать зубами и смогли спокойно говорить. Через полчаса пришла машина. Этим кончился полевой сезон. Впереди был Ургал, Бурейская ГЭС.
Рассказывает Юрий Лебедев
Три года провели мы в верховьях Зеи. Три года прошло от рождения лаборатории до ее превращения в крепкий, дружный, работоспособный коллектив. Впереди была Бурея. Это время позволило нам разобраться в законах, которым подчиняются местные реки. Зея была для нас опорным пунктом, репером. Поэтому для Буреи отведен всего один год. Посмотрим, чем Бурея отличается от своей старшей сестры, чем похожа.
До этого мы смогли перевести язык Зеи на язык ЭВМ. Неблагодарная это работа... Вроде бы почти арифметика, но такая длинная, что бедный «Минск-22» долго сопротивлялся. Больше месяца просидели мы с Мишей Смотровым, программистом, у пульта ЭВМ и с тоской смотрели, как зажигаются красные табло: «Ошибка в программе», «Команда» (это значит, что машина не знает, что делать дальше), а еще чаще «Сбой МЛ» (сбой магнитной ленты). Это значит, что отказала внешняя память. И действительно, с точки зрения машины, это была нудная и длинная программа. Компьютер путался в ее бесконечных разветвлениях.
Теперь Зея разложена по полочкам готовых решений. Но я не знаю, что легче — ходить в маршруты, отдаваясь на съедение комарам, мокнуть под дождем, замерзать или общаться с ЭВМ. Впрочем, современную науку нельзя представить без соответствующей техники. И то, что в экспедициях еще много «романтики трудностей и приключений», скорее беда. Только в последние годы стала понятна огромная роль экологии для сохранения нашего дома, который географы зовут земным шаром. Отсюда и разрыв в оснащении, когда в период НТР экспедиционные «топор и кувалда» сочетаются с надписью на дверях зала, где стоит умная ЭВМ: «В грязной обуви не входить». Но что делать, всему свое время! Сейчас и для наших работ постепенно создается техника, автоматика. И уже представляется, как все лето сидим мы за своими столами, тянем выстоявшийся в холодильнике нарзан, необходимые нам данные передаются прямо в машину, а телетайп отстукивает готовые решения: «Если снизить уровень будущего водохранилища на 0,5 м, то нужны дополнительные исследования, и группе необходимо срочно вылететь в тайгу. Решайте сами». А дальше подряд четыре нуля, что на машинном языке примерно следующее: «Ничего не делаю. Общаться с вами не хочу».
