— «Янтарь»! Я — «семидесятый»! На взлете имел столкновение с несколькими предметами. Полагаю, что с птицами,— услышал в наушниках командир эскадрильи доклад, адресованный руководителю полетов.
Высота мизерная, с нее даже нельзя катапультироваться. Майор ждет: что будет делать летчик? Капитан Ентальцев удерживает угол набора высоты, убирает закрылки, но шасси убирать не стал. «Правильно,— подумал комэск,— может быть повреждена гидросистема, и потом их не выпустишь».
Переговорное устройство донесло голос «Янтаря»:
— «Семидесятый», особое внимание приборам, контролирующим температуру, давление масла и расход топлива. Как понял, «семидесятый»?
— Понял! Я — «семидесятый».
Убедившись, что приборы работают безукоризненно, Ентальцев доложил об этом руководителю полетов и получил разрешение набирать высоту до тысячи метров. На аэродроме в это время готовились к приему аварийной машины — ничто не должно мешать ей во время посадки.
«Туполев» уже пересек береговую черту и оказался над морем. Штурман Зиядханов, в воздухе очень собранный человек, несмотря на занятость, сквозь остекление кабины рассматривал белые барашки волн, как в это время его чуткий слух уловил, что правая турбина «поет» как-то не так. Вроде бы к ее органной ноте примешивается несильный, но посторонний звук. Верный долголетней привычке обо всем докладывать командиру, Зиядханов поделился своими сомнениями с Ентальцевым.
— Все нормально, штурман,— ответил капитан, но подумал про себя, что штурман, похоже, прав. Следя за их разговором, майор тоже прислушался к работе правой турбины. В самом деле, двигатель работал необычно — чужие звуки в нем становились все отчетливее.
И летчик и инспектор чаще, чем обычно, косились на правую сторону своих приборных досок...
Вот и высота, заданная руководителем полетов. Капитан Ентальцев с небольшим креном разворачивает машину на курс. Майор Постоногов видит, что движения летчика очень мягкие и даже осторожные, как будто на борту раненый и грубым маневром ему можно причинить боль. Комэск про себя усмехнулся: «А ведь и в самом деле раненый. Только не человек, а бомбардировщик».
А капитан Ентальцев решал задачу: как быть дальше? «Может, аварийно слить в море горючее и сразу идти на посадку? Не совсем подходит — к чему пачкать море, когда двигатели еще тянут? Надо продержаться подольше в воздухе, чтобы выработать горючее, а потом можно и садиться».
Море под «Туполевым» отнюдь не пустынно: сквозь бархат ночи хорошо видны красно-зелено-белые навигационные и отличительные огни транспортов и рыболовецких судов.
Старший лейтенант Зиядханов периодически докладывает командиру о месте нахождения бомбардировщика и снова вслушивается в ведомые ему одному сигналы радиомаяка. Все расчеты он делает не мешкая, без сучка и задоринки.
Прошло тридцать минут полета, и только тогда капитан Ентальцев вспомнил, что его проверяет командир эскадрильи. «Странно,— подумал он,— до сих пор не получил ни одного замечания. Может, отказало переговорное устройство?» На всякий случай Ентальцев запросил:
— Товарищ майор? Вы меня слышите?
— Все в порядке, капитан. Если что будет не так, я подскажу.
Впереди оставался последний разворот, после которого можно будет строить расчет на посадку.
— Как температура масла и расход топлива? — снова в который уже раз запрашивал руководитель полетов.
— Все в норме!
В норме-то оно в норме, но с правым двигателем явно неблагополучно. Посторонние звуки в турбине усиливаются, и это вызывает неприятное чувство. Майору Постоногову, отлетавшему на этом типе бомбардировщика несколько лет, уже давно стало ясно: правая турбина неисправна, да и левая не протянет долго. Комэск хранит молчание, чтобы своим авторитетом не навязать Ентальцеву решения. Для Постоногова важно, чтобы опыт был чистым. Как себя будет вести его подопечный? Ведь ситуация незапланированная. До сих пор Ентальцев все делал правильно, а что будет дальше?
До последнего разворота оставалось три минуты, когда капитан Ентальцев обратил внимание на то, что по лобовому стеклу мелькнула ломаными зигзагами голубая змейка, потом другая, третья... Стекло словно засветилось, зафлюоресцировало неровным голубым светом и погасло. Еще одно незапланированное испытание. Ентальцев сразу сообразил: невинная шутка атмосферного электричества. В наушниках усилился «шепот звезд» — так иногда летчики называют шорохи от атмосферных помех. Все понятно: собирается гроза.
Последний поворот для захода на свой аэродром. Постоногов сосредоточил внимание на том, как ходят задублированные органы управления. Движения летчика плавны и отточенны. «Молодец, Ентальцев! Держит себя в руках, не волнуется».
После разворота — доворот. В наушниках доклад Зиядханова:
— До полосы одиннадцать километров.
Рука капитана Ентальцева привычно нащупала кран выпуска закрылков. Момент тревожный: выпустятся или нет? Все в порядке — вышли. И сразу обратил внимание, что в правой турбине усилился посторонний звук. Скосил глаза на приборы: стрелки покоились в самых благоприятных положениях.
— Командир, слышал? — спросил штурман.
— Слышал! Но приборы пока в норме.
И опять майор Постоногов не принял участия в переговорах экипажа. Он думал о Ентальцеве. Всего лишь полтора года служит у него в эскадрилье этот офицер, а авторитет у него как у ветерана. И летать любит до самозабвения. С удивлением майор Постоногов ловит себя на мысли, что ему хочется подбодрить летчика, сказать ему несколько слов, не относящихся к службе. Вроде того, что он, Валерий, хороший парень и вообще хорошо, что Ентальцев попал к нему в эскадрилью. С трудом майор сдержал в себе это желание: не время для таких разговоров.
С выпуском закрылков скорость бомбардировщика заметно снизилась. Постоногов по-прежнему пристально наблюдает за показаниями приборов и за движениями сдвоенных органов управления. Данные приборов успокаивающие, но майор ждет: правая турбина вот-вот откажет — в ее работе уже появился металлический треск... Вроде бы надо было остановить турбину и садиться на левой. Да ведь и левая дышит на ладан. Пожалуй, Ентальцев прав: нужно тянуть на полосу, пока работают оба двигателя... Майор вслушался в левую турбину и даже немного позавидовал Ентальцеву. Тот занят привычным делом, которое само по себе отличное средство от всяких недобрых мыслей.
В наушниках экипажа прозвучала серия звонков низкой тональности, и на приборной доске замигала красная лампочка. Это дальний маркер, означавший, что до посадочной полосы дистанция четыре километра. Звонки штурман дублирует голосом:
— Дальняя! Высота... Скорость... Капитан Ентальцев запросил руководителя полетов:
— Я — «семидесятый»! Прошу посадку!
— Я — «Янтарь»! «Семидесятому» посадку разрешаю. Как двигатели?
— В пределах нормы,— ответил Ентальцев. И ни звука о своих сомнениях...
В затемненном помещении командно-диспетчерского пункта работает целый расчет. На специальных планшетах операторы при помощи приборов проверяют правильность захода «семидесятки» на посадку. Седой подполковник, руководитель полетов, наблюдает за посадочной глиссадой. Машина Ентальцева точно вписывается в нее, не отклоняясь ни на йоту ни в сторону, ни по высоте.
— Полоса свободна,— доложил вполголоса помощник руководителя полетов.
Из командно-диспетчерского пункта хорошо видно, как с одной стороны полосы зажглись бело-голубые лучи прожекторов. Бетонка, залитая светом, приглашает, как гостеприимный хозяин в дом. В наушниках зазвенели звонки высокого тона, и опять замигали красные лампочки на пультах у экипажа. Штурман доложил высоту и скорость, которую он теперь будет докладывать постоянно.
«Туполев» пересек луч первого прожектора — это еще не начало полосы, а точка прицеливания, к которой Ентальцев вел свою машину. Вот второй прожектор. Левая рука убавила обороты турбин, и одновременно штурман произнес:
— Полоса!
Как только Ентальцев убрал обороты, в правой турбине раздался резкий удар металла о металл. «Даже если и откажет турбина, то в любом случае Ентальцев посадит свой самолет,— подумал Постоногов.— Вот она, полоса, под нами».
Быстро промелькнули и третий и четвертый прожекторы. Высота один метр. Момент самый ответственный: теперь все в руках летчика. «Туполев», как говорят опытные летчики, «повис» на штурвале у Ентальцева. Капитан гасит скорость машины и плавно притирает ее к земле. Руки летчика... Сколько умов ни ломали голову, но до сих пор нет ни одного прибора, который мог бы их заменить. Не в воздухе, нет! А над землей, когда машина находится совсем рядом от нее.
Мягкий толчок. Майор Постоногов мгновенно отметил про себя: тележки шасси сдвоились. Машина побежала на тележках, и ее стало немного потряхивать на неровностях. Нос бомбардировщика при пробеге начал медленно опускаться. Капитан Ентальцев на штурвале нащупал знакомую кнопку выпуска парашюта. Через секунду тело самолета задрожало от напряжения, словно гигантская сила схватила его за хвост. Ентальцев левой рукой вывел на себя рукоятки управления двигателями и затем обеими отжал штурвал от себя...
