После демобилизации звали Михаила на разные стройки, даже на Дальний Восток завербоваться предлагали, а дивчина, с которой дружил, прямо сказала: или в ее городке оставайся, или прощай... Михаил воротился домой. В райкоме комсомола посоветовали идти на металлургический комбинат, знакомые из пароходства сулили на механика выучить, директор ближнего совхоза квартиру обещал — только оформись электриком! Михаил с ответом не спешил. Заявилась из города Мария. Жила она за шофером винной базы, работала в пошивочном ателье, стала суетливой какой-то. Узнала, что брату предлагают, объявила:
— Пусть в других местах дураков ищут! Я, Мишенька, об тебе уже договорилась. У нас на складу как раз заведующий требуется, а ты — молодой кадр...
— Это что же я делать стану? — улыбнулся Михаил. — Сатин и пуговицы отпускать?
— А ты не щерься, братец, не щерься! Между прочим,, инженеры на твоем конбинате меньше получают и возможностей никаких не имеют! Да! Небось каждый из них с радостью бы к сатинчику присоседился, да не пустят! Ха-ха!
— Кончай свой разговор, — сказал Михаил. — Слышишь, нет?
— Чем же тебе мой разговор не нравится? Чего я такого сказала? — взвизгнула Мария. — Или правда глаз колет? А жрать что думаешь? Мать кто кормить будет? Надеешься на мою шею спихнуть? Не, не выйдет, миленький! Я семейная, у меня двое детей растут, мне их поднимать надо, а ты холостой! Совесть поимей!
— Без твоих советов проживем! — оборвал Михаил.
Разговор с сестрой положил конец колебаниям. Михаилу и прежде было обидно за родные места, в незапамятные времена с великими муками обжитые, а тут совсем к горлу подступило. Да, нынче по реке не колесные пароходишки шлепают, не черномазые буксиры, а «Ракеты» несутся, пассажирские лебедями проплывают. Да, нынче уже не кружевницами и ложечниками округа славится, а сталеварами и машиностроителями. Да, совхозы нынче могучие. Только вот парни в эти совхозы не больно ворочаются, и, пока металлургам в новом городе каменные здания возводили, пароходам и «Ракетам» незачем стало к берегам приставать: избы — какие заколочены, какие на дрова проданы, разъезжается народ, покидают отчину, кто в область, кто в Архангельск, кто на Урал. Иных аж на Камчатку занесло! В осиротевших деревнях сидят старики и старухи, помрут — последних изб не останется, сгниют, и через десяток лет, гляди, все лесом затянет. Не будет ни троп, ни дорог. А край-то какой! Какой край! Какие сосны на взлобках шумят, какая рыба в реках гуляет, сколько тайн, поди, скрыто в земле! Так неужели ей запустеть?!
— В егеря я надумал, — сказал Михаил сестре, немного остынув. — Говорил в райкоме комсомола. Одобряют. Нынешний год новый участок откроется.
Мария всплеснула руками:
— Это баклуши-то бить? А может, жизнь надоела? Вон в Попове деда Солмина, старого дурака, решили. Знаешь, за что?
Михаил знал: старик Солмин выследил браконьеров, убивших лося.
— Я не Солмин, — сказал Михаил. — Не причитай загодя.
— Дурак, егерям же гроши платят!
— Ничего, обойдусь.
Мария бранилась, в город уехала, не расцеловавшись. Михаила и другие отговаривали: в глуши, мол, зарывается, в стороне от главных событий жить норовит, перспективы нет, все равно не выдержит, так зачем время терять?
Один Павел Фомич, потирая больную руку, сказал:
— Держись, парень! Сам себе хозяином будешь. Народ-то шалый, думает — дом родной там, где рубль дурной! Врешь, в начальниках тоже тертые калачи сидят. Они за этот рубль такой хомут натянут — взбрыкнешь, да поздно. Решил ты ладно. В егерях распрекрасно проживешь. Станем с тобой помаленьку тетерей стрелять да язей потаскивать!
Михаила эта поддержка разволновала.
Служба оказалась трудной: егерский участок что твой район — в одну сторону тридцать километров, в другую двадцать семь! Вот и побывай всюду, учти зверей и птиц, заготовь на зиму корм кабанам и лосям, соль на солонцы завези. Да еще в охотничий сезон надо гостей принимать. Одному не управиться. Спасибо, Павел Фомич выручал. Возил в лес соль и сено, показывал приезжим места, гонял на лодке в совхозный магазин за крупой и хлебом. Случалось, конечно, баловался, выходил с берданкой, хотя охотничий билет не выправлял. Упрекнешь, руками разведет:
— Да много ль я, Миш, возьму? Мне чем шешнадцать целковых платить — проще ружьишко об угол!
И Михаил закрывал глаза: старый человек, да и помогает.
Прочим нарушителям Михаил не спускал: составлял акты, штрафовал, писал на работу. Нарушения, правду сказать, случались мелкие: тот не успел путевку получить, тот на день раньше срока стрельбу открыл, тот малость норму отстрела превысил. Нарушители с Михаилом спорили редко, прощения просили: азарт взял! Михаил людям верил: народ городской, рабочий и служащий, грамотный, но верить — верил, а от порядка не отступал, хотя скоро стал понимать: не туда бьет, не по хищникам!
А хищники на участок наведывались. Матерые! Еще в первый год работы наткнулся Михаил в Длинном Логу на яму со свежей лосиной шкурой и потрохами, потом Павел Фомич с Кулеминских брусничников «трофей» приволок — шкуру теленка. Эту даже не зарывали, в кусты бросили. И не дрогнула рука сосунка уложить! Совсем без совести обходился кто-то, рвал где. мог и что мог,
Нет-нет да и слышался в лесу в неурочную пору далекий выстрел. Нет-нет да и набредал Михаил на искусно раскинутые силки и петли на птиц. Кто стреляет? Кто петли разметал? Поди-ка узнай! Мало ли в лес ходят, особенно осенью, по грибы да по ягоды? Мало ли на моторках мимо деревни проплывают? Каждую лодку не остановишь, каждого встречного не заставишь короб с брусникой вытряхать!
— Ты, Миш, в лесу поглядывай, — предупреждал Павел Фомич. — Знаешь, как говорится: береженого бог бережет. Лихой человек на все решится! Точно!
Мария, изредка все же приезжая, и тоже, видно, давно простившая Павла Фомича, поддакивала:
— Слушай, что умные люди говорят. Поменьше в лесу шастай, огородом лучше займись, матери-то трудно!
Усмешка у Марии нехорошая, ядовитая...
Михаил написал в правление областного общества охотников, в областную охотинспекцию. Сообщал, что на участке неладно, указывал: велик участок, невозможно за всем уследить.
Отписали: ответственность за сохранность живой природы и биотехнические мероприятия на участке несет егерь, и предупредили: за беспорядки взыщем.
Михаил бумажку скомкал и выбросил.
— Напрасно серчаешь, — убеждал Павел Фомич. — Ты в их положение взойди. Отвечать тебе следовало? Следовало. Ты ж острый сигнал подавал. Ну и ответили. А теперь думать будут. Поди, надумают чего. Ты только не гоношись, Станешь глаза колоть — беду накличешь. Начальство не любит, чтоб умней его были...
Наезжавшие к древнему старику Пугову внучатые племяши Алешка и Федор Пуговы спрашивали:
— Мишк, ты, говорят, подмоги запросил? Ну, ну, гляди, еще одного дармоеда пришлют, веселей тебе станет!
И смотрели злыми глазами, на драку вызывали.
Алешка и Федор ребята жилистые, крепкие, обоим под тридцать. Один — слесарем на автобазе, второй — крановщиком на строительстве. Оба рыбаки и охотники, оба скоры на ногу, и оба не без греха: один раз с сетью попались, другой раз куницу без лицензии взяли, двадцать пять рублей штрафа заплатили. Приедут — никогда не спешат путевку показывать. Да и приезжают не как другие, в пятницу или в субботу, посреди недели норовят. Отгулы у них, понимаешь... Пуговы места знают. Уйдут в лес, так на сутки., на трое. Где их носит — не сказывают. Только щерятся:
— Где были — там нас нет! Ну а ты? Словил браконьеров-то? Не словил? Знамо дело!
И переглянутся... Тошно на душе.
— Ничего не поделаешь, — рассуждает Павел Фомич. — Жизнь, Миш, несознательная. Ты глянь: каждый норовит хоть кроху с черного ходу вынести.
— Не каждый! — угрюмо отвечает Михаил.
— Э, милый, заморочили тебе мозги, с чужого голосу поешь! Молод! А ты никого не слушай, ты сам смотри да прикидывай...
После безуспешных розысков бобров Павел Фомич вздохнул:
— Гиблое дело. Насчет городу я шутил, конечно. Какая уж там кина для бобра! А что прибрали их — не сомневайся. Кто-то выискал и прибрал. И шкуры их давно на шубу пошли. Хороша небось шуба, не твой ватничек...
В осиннике возле Кривой речки Михаил воспрянул духом: целы, целы, родные! Ликовал, словно это он спас новоселов. А может, и в самом деле он? Знали ведь кругом: егерь в лесу днюет и ночует! Может, поостереглись?
Радостный, шел Михаил берегом, высматривая бобриные норы. Где-нибудь недалеко они, тут где-нибудь... Услышал всплеск, увидел под крутым берегом водяные круги, замер, ждал — покажется зверь. Но бобры не показывались. А круги пошли снова, и снова послышался плеск.
Михаил торопливо спустился с откоса. У кромки воды, там, где плескало, торчал глубоко забитый в землю кол. От кола уходила в воду толстая проволока. Михаил выругался, дернул проволоку — тяжело. Положил двустволку, взялся за проволоку обеими руками. Из воды показалась плетеная из такой же проволоки живоловка. В живоловке, пытаясь повернуться, высвободить толстое тело, бился зверек с круглой усатой мордой, с голым, плоским хвостом...
