Радостный, шел Михаил берегом, высматривая бобриные норы. Где-нибудь недалеко они, тут где-нибудь... Услышал всплеск, увидел под крутым берегом водяные круги, замер, ждал — покажется зверь. Но бобры не показывались. А круги пошли снова, и снова послышался плеск.
Михаил торопливо спустился с откоса. У кромки воды, там, где плескало, торчал глубоко забитый в землю кол. От кола уходила в воду толстая проволока. Михаил выругался, дернул проволоку — тяжело. Положил двустволку, взялся за проволоку обеими руками. Из воды показалась плетеная из такой же проволоки живоловка. В живоловке, пытаясь повернуться, высвободить толстое тело, бился зверек с круглой усатой мордой, с голым, плоским хвостом...
Ниже по течению — еще одна живоловка, в ней еще один бобер.
Охотничьим ножом Михаил своротил дверки ловушек, вытряхнул зверей в воду. От бешенства ломило скулы. Вспомнил: позавчера братаны Пуговы явились, в лес бегали. Алешка мокрый вернулся, водку пили, грелись. Путевка у братьев до завтрашнего дня выписана.
Михаил обвел взглядом мирный лес и спокойную реку.
— Ну, добро, ребята! — хрипло сказал он. — Добро!
Истоптал живоловки, сплющил, забросил на прежние места. А пришел домой — начал в моторе копаться.
— Далеко собрался? — спросил Федор Пугов.
— В город вызывают. Завтра сплыву...
В трех километрах от деревни Михаил сбавил скорость, завел лодку в устье Листвянки, причалил.
Сначала шел лугом, еле приметной дорогой, за лугом перебрался через мелкое Шухово озерко, долго брел кочкарником, держал за Светлую гриву, а там, у Светлой гривы, углубился в лес. Шагал в темноте, но места хоженые-перехоженые, ноги сами сворачивают, куда надо...
Ветер стихал, деревья не скрипели уже, только пошумливали, и помаленьку развиднялось. Задолго до Кривой речки услышал синиц. В просветах лесных вершин возникали среди медленных облаков синие полянки. Дятел стучал — старался. По Кривой речке, нехотя поворачиваясь, плыли желтые и алые листья. Ненадолго показалось солнце, вспыхнули вершинки осин, заскользили меж стволов золотисто-сизые, косые полосы света, коснулись кустов и трав, только под берегом удержалась тихая мгла.
Вот и прямая тропа в деревню.
Михаил выбрал пенек, сел так, чтобы видеть тропу. Зарядил ружье. От пенька до бобровых нор шагов двадцать. Теперь одно остается — ждать...
Синицы знай себе тенькали! Отстал от берега, шумно ухнул в реку земляной ком. Ветер стих совсем, облака висели неподвижно. За спиной кто-то прошуршал: может, лесная мышь, может, ежик. Низко-низко пронесло ястреба. Взмыл, умостился на маковке сизой ели, вертел головкой. Михаил взглянул на реку. По реке против течения поднималось что-то круглое, темное. Усами расходились потревоженные струи.
Михаил швырнул сучок. Круглое, темное нырнуло и скрылось.
«Взялся не вовремя!» — подумал Михаил.
Ястреб соскользнул с ели, исчез. Бобры тоже не показывались. Михаил ждал, досадуя на синиц: совсем оглушили!..
Шаги не услышал — угадал. Остался сидеть, только плечи заболели. И едва не выругался вслух, когда из кустов Павел Фомич выломился. Носит тут нелегкая!.. Поднялся с пенька, хотел окликнуть дядю Павла, но не окликнул: побоялся тех, других, спугнуть. Ждал, пока ближе подойдет.
А Павел Фомич, видно, спешил: на ходу шапку содрал, лицо вытер, остановился, дух перевел, берданку с плеча скинул, оглянулся да с тропы прямо к берегу, присел и под откос — шшшш! — словно корова языком слизнула. Куда это он? Или тенится кто?
Михаил — к откосу, позвать, и — онемел. Павел Фомич сидит на корточках возле браконьерского кола, проволоку из воды выбирает. Левая рука плохо слушается, левой Павел Фомич проволоку только придерживает, а тянет правой. Но ловко так. А берданка рядом лежит.
Из воды показалась сплющенная ловушка. Павел Фомич поднялся, разглядывая попорченную снасть. Комок проволоки раскачивался в вытянутой руке, с него капало. Павел Фомич уронил проволоку, втягивая голову в плечи, посунулся к берданке.
— Брось! — крикнул Михаил.
Павел Фомич так и замер с растопыренной пятерней.
Михаил спрыгнул с обрыва, оттолкнул старика, схватил берданку, разрядил, патрон сунул в карман. Глаз с Павла Фомича не спускал. Тот поднял испуганное, злое лицо, мигнул.
— Мишка? — вырвалось у Павла Фомича. — Так ты ж...
Он осекся, отвел взгляд и вдруг замотал головой, захихикал:
— О, господи, я-то думал!.. Ведь до смерти испугал... Ноги не держат, пра... Испугал, Миш!
Павел Фомич, и верно, не мог вроде стоять, ступил шага два и уселся прямо на сырую, серую прибрежную глину.
— Ох, испугал!..
Он водил рукой по поле брезентовой куртки, отыскивая карман, наконец, нашел, вытащил мятую пачку «Севера».
— Надо ж! — бормотал Павел Фомич. — Ровно леший!.. А я глянул — кол это торчит. Дай, думаю, слезу... А ты тут как тут!
Из-под редких серых бровей Павла Фомича показались на миг, словно осторожные зверюшки, бесцветные глаза. Столкнулись с растерянными глазами Михаила, спрятались в щелках морщинистых век. Павел Фомич чиркнул спичкой, поперхал, сплюнул:
— Табачок продают — палки... А ты чего в лесу-то делаешь, Миш? Ты ж сказывал — в город пойдешь. Нет?
— Я свое дело делаю, — сказал Михаил. — А вот ты... зачем занялся этим?!
— Чем — «этим»?
— Хоть не прикидывайся, дядя Павел!.. Когда нашел норы?
— Норы-то?.. А!.. Да вот, увидел кол, дай, думаю, гляну... Ей-богу! Дрянь, дрянь табачок...
— Ты же все законы знаешь! — сказал Михаил. — Знаешь ведь! Не прячь глаза-то! Ведь я тебя в город должен сдать!
— Это с какой же радости? Чего это — в город? Чего?
— А того!.. Теперь так выходит, что и лосей ты бил... Молчишь?.. Чего ты молчишь?!
Павел Фомич ткнул искуренной папироской в глину.
— Ты, Миш, язык придержи,— сказал он. — Да. На лосях ты меня не словил. И про бобров не докажешь. Шкур при мне нету, а ловушки... Не мои они, и все тут. Ты как их нашел? Случаем? Вот! Я тоже случаем. И весь сказ.
Он вытащил новую папироску.
— Кончай раскуривать! — сказал Михаил. — Правду говори! Или пойдем!
— А ты меня не неволь! Не неволь! Я человек старый, слабый. Успеется...
— Верил тебе, эх... Ужом завертелся!.. Ведь ты вор.
— Придержи, Миш, язык... Процент со штрафу спешишь получить? Ну, ну. Гляди, самому бы не приплатить.
— Чего мелешь? Кончено. Вставай! Говорю: встать!
— Встану, Миш, встану. Не век тута вековать. Встану!.. Валяй, вези меня в город! Только потом не сетуй, потом на себя пеняй!
— С ума спятил?
— Не, тебя жалею...
Павел Фомич неуклюже поднялся на ноги, отряхнул штаны. Щурясь на реку, покачал головой:
— Командир!.. Четверть века прожил, а все слепыш. Каждый к себе гребет, что может, а он на особицу жить нацелился!.. Эх, промахнешься, Миш! Промахнешься!
Он впервые посмотрел Михаилу в глаза, и не злобу, не страх, а насмешку и жалость увидел Михаил в старческом взгляде.
— Дядя Павел, ведь ты на войне был! — вырвалось у Михаила. — Отчего ж у тебя душа поганая?!
Павел Фомич задрал колючий подбородок, выставил вперед сухой кулачок:
— Войну не тронь, щенок! И душу мою не тронь!.. Поганая? А у вас у всех хорошая? У сеструхи твоей, у Машки, хорошая?!
Он придвинулся к Михаилу:
— Знаешь, кому бы я шкуры повез?.. Ей, Машке! По сотне за штуку сговорились... Ну?.. И лосятину ей сбывал!.. Не знал? А! А откуда у ей телевизор, на какие шиши ейный мужик «Москвича» купил?!
— Врешь!
— Как твоих коснулось, так «врешь»! Не, Миш, не вру! Чистая правда!.. Скажешь, не знал? Не согласятся, Миш. Тебе и сейчас не верят. Думаешь, почему Пуговы злобятся? Они ж считают, мы вместе с тобой орудуем. Ну им, честным, обидно! А может, серчают, что в компанию не берем... Ты что? Ты, Миш, что?
— А ну, полезай наверх! — сказал Михаил. — Лезь! В милиции скажешь, что мне говорил!
Павел Фомич отступил.
— Вона ты как... — сказал он.
— Так, так! — сказал Михаил. — Лезь!
— Ладно, Миш, лезу... Только учти — я ничего не скажу. Заявлю — выдумал ты, по злобе на меня возводишь!
Павел Фомич так и не тронулся с места, он и глаз не отводил, но жалости в его взгляде уже не было.
— Злобиться мне на тебя смысла нет, — сказал Михаил. — Иди!
— Есть смысл, Миш!.. Ага!.. Заявлю: простить не можешь, что с маткой твоей баловал, да в жены не взял.
— Задушу! — выдохнул Михаил.
Поднятый над землей, Павел Фомич захрипел. Выцветшие глаза наливались ужасом. Михаил разжал руки. Павел Фомич упал на бок, лежал, не шевелясь, и по-птичьи смотрел на егеря. Михаил провел ладонью по лицу.
— Уходи... — сказал Михаил.— Совсем уходи, слышишь, гад? Из деревни! А встречу... Ну, иди!
Павел Фомич встал на четвереньки, вскарабкался на откос, оглянулся, шарахнулся, кусты зашуршали...
