Мы задумали совершить безводный переход по Каракумам. Этот эксперимент был естественным продолжением наших переходов через самые крупные среднеазиатские пустыни (Очерк А. Ильичева о переходе через Кызылкумы на велосипедах был опубликован в журнале «Вокруг света» (7/87).). Каждый раз мы меняли, усложняли условия, и вот теперь — безводный. Цель та же — испытать возможности человеческого организма, помочь тем, кто не по своей воле, в силу каких-либо аварийных обстоятельств окажется в пустыне. Восемь лет мы разрабатываем эту тему, организовали первую в стране «школу практического выживания» при БММТ «Спутник» Челябинского обкома ВЛКСМ. Что покажет этот эксперимент?
...Хива встретила великолепием минаретов и разноцветием базара. Дыни и арбузы были рассыпаны по земле словно обыкновенная картошка, виноград свисал с чашек весов гроздьями. Но, главное, кругом — в арыках, каналах, колодцах, пиалах — щедро плескалась вода. Великий оазис!
Тем разительней был переход к серому однообразию выжженных солнцем Каракумов. Ровные гряды барханов, низкие кусты верблюжьей колючки да саксаула, вцепившиеся в песок корнями. Солнце. Жара. Безводье.
— Станете помирать — выползайте на дорогу,— посоветовал водитель грузовика, махнул на прощание рукой и отбыл, оставив нас один на один с пустыней и нашими грандиозными планами. Выживание началось.
Из куска белого материала я на скорую руку сшиваю длинную рубашку — прямоугольный мешок с отверстиями для головы и рук. Пришиваю к ней свободные рукава. На голову надеваю куфию — головной убор арабских бедуинов. Теперь внешним обликом я напоминаю паломника, совершающего переход по святым местам. Избавляюсь от лишней одежды — это и легче для тела, и гигиеничнее. Кочевники под галабеями — длинными рубашками — вообще ничего не носят, и их кожа всегда чиста, хотя не моются они месяцами. Микроскопические песчинки, просачивающиеся сквозь ткань, вычищают тело словно наждак. Многие европейцы, отважившиеся облачиться в подобный наряд, скоро убеждались, что чувствуют себя более чистыми, чем если бы мылись по три раза на дню, но ходили в привычной одежде.
Свое одеяние я подвязываю обрывком вылезшего на поверхность саксаулового корня. На импровизированный поясок напускаю глубокую круговую складку. Мой наряд приобрел даже некоторое изящество. На пошив комплекта спецодежды вместе с раскроем, примеркой и подгонкой ушло меньше часа. Осматриваю себя и своих товарищей — вид у нас, конечно, более чем экзотический. Но с помощью подобного нехитрого гардероба мы отвоевываем у жары по меньшей мере десять часов жизни. Не так уж мало для человека, играющего в прятки со смертью!
За пояс я засовываю небольшой кусок белой хлопчатобумажной ткани, пустую капроновую фляжку и свернутый вчетверо полиэтиленовый мешок. Вот и все снаряжение, с которым мы должны выжить в течение хотя бы полутора суток и пройти хотя бы несколько десятков километров. Способны ли мы, северяне, осилить такую программу?
В путь выходим ночью. Шесть человек в одинаковых белых одеяниях и куфиях. Словно привидения. Идем очень медленно. Как верблюды: вместо двух мелких шажков делаем один большой, плавный. Ступню почти не отрываем от земли. Не идем — плывем над песками. Как ни странно, но идущий медленно проходит больше идущего быстро, тем более бегущего. К тому же в пустыне лишний километр не приближает к цели, если за него уплачено сверхнормативной водой. Но в начале пути такой шаг дается с трудом: мой, еще сильный организм не может понять, почему, спеша, надо идти как можно медленнее?
Мы учимся выживать по древнейшим «пустынным» рецептам.
Первые европейские путешественники, попавшие в Сахару, удивлялись некоему безразличию аборигенов к смерти. В ситуации, где белый человек боролся за жизнь, много и бестолково суетился, пытался осуществить самые фантастические планы спасения, местный житель просто сидел или лежал в тени падшего верблюда. Он не шевелился, он как бы впадал в анабиоз. Белый, активно боровшийся за жизнь, через день или два погибал от водного изнурения или теплового удара. А, казалось бы, безразличный к жизни и смерти абориген высиживал неделю, другую и дожидался спасения в образе случайного дождя или торгового каравана.
Через десять часов непрерывного движения нам сдерживать свой шаг уже не приходилось. Ноги волочатся по песку, будто мешки, набитые камнями. И нестерпимо хочется пить. Один глоток воды мог бы избавить от мук жажды, но воды нет. Вернее, вода есть, ее несет следующая за нами «группа страховки» — два человека с рюкзаками, загруженными тентами, аптечкой, канистрами с водой. Но отхлебнуть хоть каплю — значит, выйти из эксперимента. И все-таки присутствие «группы страховки» успокаивает: мы знаем, что при тепловых поражениях эффективна только своевременная помощь.
Первые лучи солнца высветили довольно неприглядную картину: усталые, посеревшие лица, измятые и уже далеко не белые халаты, и еще глаза, одинаковые глаза страдающих от жажды людей. Непросто нам дались эти ночные километры...
И все-таки ночь мы пережили. Но в пустыне убивает день! Спасти могут только вода и тень... Где ее взять? Гладкие, как морские валы, барханы тянутся к самому горизонту, глазу зацепиться не за что. Листва саксаула напоминает иголки сосны, под ней не спрячешься от солнца. И не спрятаться нельзя, если хочешь дожить до вечера. Остается, уподобляясь пустынным животным и насекомым, зарываться в землю.
Я выбираю отдельно стоящий куст саксаула и с северо-восточной стороны от него начинаю копать яму. Руками, стоя на четвереньках. Песок беспрерывно осыпается, но я так же беспрерывно выгребаю его наружу. Наконец под кустом образовывается небольшая ниша. Набрасываю на саксаул кусок ткани, привязываю его к веткам.
Закончив работу, заглядываю к соседу. В отличие от меня Сергей Колесников вырыл настоящую нору. Из песка торчит лишь его затылок. Копал он ногами, чтобы, если свод случайно обрушится, не задохнуться под слоем песка.
— В своей норе я любую жару пересижу,— радостно сообщил Сергей,— внизу песок даже прохладный...
— Проверь пульс,— напоминаю я.
— У меня все — лучше Не бывает! Пульс, как у марафонца,— 50,— заверил Сергей.
Врет, конечно. Пульс наверняка под девяносто. Стучит сердце, как у зайчика. Жара сама по себе работа, даже если ничего не делать. Спишь, а сердце все равно колотится. И ноет от непомерной перегрузки.
Прежде чем залезть в свое логово, я собираю несколько веток на саксауловом деревце в тугой пучок, засовываю в мешок и веткой же перетягиваю его горловину. Полиэтиленовый мешок превратился в солнечный конденсатор. Как ни суха листва
пустынных растений, все же вода в ней есть. Солнечные лучи, беспрепятственно проникая сквозь пленку, выпаривают из веток воду, которая оседает на полиэтилене мелкими каплями. Теперь на этот мешок вся моя надежда. Заработает он — и срок моего «выживания» возрастет многократно. Останется сухим — и я «скончаюсь» в считанные часы. Но узнать о своем выигрыше или проигрыше я смогу лишь к вечеру. А пока лежу, экономя каждое движение, не разговаривая.
К 15 часам жара достигает максимума. Температура в тени +41° С. Песок нагрелся до +65° С. На выбеленном небосводе неподвижно завис огненный шар солнца. Не шевелятся ветки саксаула. Не поют птицы. Не ползают насекомые. Не шуршит песок. Даже ветер, задувавший с утра, замер, наткнувшись на физически ощутимую стену зноя, вставшую над землей...
В который раз я делаю отчаянную попытку заснуть и даже закрываю глаза. Но вряд ли это поможет. Возможно ли дремать, лежа на раскаленном противне? В голове бьется одна мысль: припасть к канистре, выйти из эксперимента. И все же что-то меня пока удерживает от этого шага.
В 18 часов жара отступает. Я выползаю из убежища, снимаю с веток саксаула конденсатор: вода. Самая настоящая, прозрачная на вид, без постороннего запаха, с чуть горьковатым привкусом. Вода из ничего!
Осторожно сливаю воду в мерный стаканчик. 320 граммов! Богатство! Но мой результат не рекордный. Сергей Колесников выпарил 480 граммов (почти пол-литра!) воды из... верблюжьей колючки! Собираем воду, полученную всеми участниками эксперимента, усредняем результат. Получается чуть больше 300 граммов на брата. Только триста граммов? Целых триста граммов!
Подвязав к поясу на треть заполненные фляжки, мы вновь отправляемся в путь.
И снова была ночь, когда мы, не в силах перебороть себя, все чаще и чаще прикладывались к фляжкам, делали микроглотки и катали воду во рту, подолгу не глотая ее. Мы шли как автоматы, иногда засыпая на ходу.
И снова был день, когда один из нас, не сдержавшись, двумя жадными глотками осушил фляжку. Полностью. До донышка. А потом, нетвердо ступая, покачиваясь, пошел по барханам к группе сопровождения. Он подошел к канистре с пресной водой, откинул крышку и пил долго, жадно, взахлеб...
