а пусти-ка стрелу ему в ногу. Авось слух прорежется.
— Слушаюсь! — солдат сорвал с плеча лук. Остриё стрелы блеснуло сталью и, будучи готовым впиться в плоть, под дрожь тетивы устремилось к укрытым плащом ногам незнакомца.
Годверк мерзко ухмыльнулся: он одинаково ненавидел пиратов и чужеземцев, а уж когда последние становились первыми, с удовольствием вздёргивал их на «Древе Справедливости». Вот и сейчас лейтенант тешил себя мыслью, что чужак окажется ещё одним пойманным преступником, которого потопившее корабль море изрыгнуло на берег подобно дохлой рыбе. Но, увидев, как сломанная стрела отскочила в сторону, Годверк изменился в лице. Доспехи? Как тогда, чёрт побери, ему удалось доплыть до суши?! Ответа не нашлось и в глазах трёх растерявшихся солдат.
Неизвестный медленно остановился, но не обернулся, будто внезапное нападение его совсем не беспокоило. После недолгих размышлений, он вновь зашагал вперёд, к видневшейся вдали дороге.
— Ещё одну! — скомандовал разъярённый офицер, глядя, как стрелок с недоумением опускает лук. — Целься в голову!
— А-а-а! Снимите повязку! Я явно пропускаю самое веселье! — возбуждённо завопил Густаф.
Представители закона не слушали флибустьера: их внимание целиком и полностью поглотил странный человек в плаще.
С тугой тетивы сорвалась вторая стрела — преодолев три десятка метров, она угодила незнакомцу в затылок и с треском разлетелась на две части.
Выпучившие глаза солдаты, во главе с поражённым офицером, наблюдали, как чужак замедляет шаг, чтобы остановиться.
— Заговорённый… — испуганно прошептал лучник.
Замерев на солёном ветру, неизвестный так и не повернулся. Он неспешно отвёл плащ с левой стороны — на багровое плечо легла длинная серебристая трубка, глянувшая чёрным отверстием на стоявших позади людей.
До солдат долетело тихое потрескивание с нарастающим гулом, который оборвался, едва от конца трубки потянулась струйка сизого дыма.
— Какого… — фраза офицера осталась незаконченной: земля под ногами в радиусе десяти метров вздрогнула и, извергнув сквозь трещины оглушительный раскат грома, взметнулась вверх.
Густаф вдруг почувствовал, как вылетает из седла и, подчиняясь неведомой силе, переворачивается в воздухе. Он не успел понять, что произошло, но до последнего ждал, когда шею змеиным кольцом стиснет грубая петля, пока не упал наземь, разбив лоб об острый камень. Слева раздался треск ломающихся ветвей, а за ним — тяжёлый грохот упавшего дерева. Под стук земляного града, больно бьющего крупными комьями по телу, пират освободился от пут: не зря же он всё это время мучал пальцами верёвочный узел.
Сорвав с глаз надоедливую повязку, флибустьер прищурился от дневного света, а затем сразу же зажмурился, разгоняя ладонью ударивший в лицо едкий дым. Пришлось сделать несколько шагов в сторону, чтобы выйти из потока копоти. Как оказалось, это горел китель лейтенанта, точнее того, что от него осталось: верхняя половина туловища офицера распласталась на земле, выпустив обрывки розовых кишок, подобно щупальцам осьминога.
Покрутив головой, Густаф обнаружил себя на рыхлом дне огромной ямы, разделённой на две части рухнувшим «Древом Справедливости», сырые корни которого отчаянно впивались во вздыбившийся пласт почвы. И если почивавшие в грязи висельники были рады обрести долгожданную могилу, то оторванная голова копейщика протестующе скалилась сломанной челюстью. Поодаль из разодранного солдатского сапога выглядывала изувеченная ступня. На ней остался только большой палец с покосившимся, как старая крыша, жёлтым ногтем. Вместо остальных темнели круглые красно-коричневые ожоги, словно их отсекли раскалённым мечом. Пират медленно обернулся: за спиной лежала мёртвая кобыла без передних ног, с развороченным брюхом, обугленные рёбра которой напоминали разверзнутую пасть хищника.
Флибустьер сунул руку за пазуху, после чего извлёк из потайного кармана рубахи высохший стебелёк айватоса — растения, известного своим дурманящим эффектом. Нагнувшись и подпалив полую тростинку от тлевшего у ног обломка лука, Густаф поднёс её к обветренным, разбитым губам и с чувством непоколебимой безмятежности затянулся сладковатым дымом.
— Итак… Где моя серьга?
* * *
Джону был хорошо знаком виверхэльский ландшафт, в частности узкие горные тропки, вынуждавшие всадников вжиматься в отвесные скалы, чиркать о них коленями, чтобы ненароком не сорваться в пропасть, подобно очередному задетому копытом камню. Являясь единственным обладателем массивного жеребца, следопыт с опаской наблюдал, как серый бок Бамбука и обитый железом сапог то и дело нависали над пустотой, простиравшейся вниз на добрые полсотни метров. Успокаивала лишь мысль о том, что друиды напророчили ему смерть от ранения в грудь, и в видении он чётко помнил свои последние секунды на смертном одре. Падение в пропасть можно было исключить. По крайней мере, Джону хотелось в это верить. Да и погода для последних мгновений жизни оставляла желать лучшего: солнце скрылось за тучами и с посеревшего неба начинал накрапывать дождь.
Ехавшая за следопытом Лайла старалась смотреть только вперёд, не отводя напряжённого взгляда от его спины. О своей внезапной боязни высоты она узнала совсем недавно: пять минут назад, когда вереница всадников только ступила на опоясывавшую скалы дорожку. Пока они поднимались по склону, описанный Рэксволдом маршрут почти не беспокоил вампиршу, но как только взору открылся пейзаж с пылавшим далеко внизу жёлто-оранжевым полотном леса, то внутри всё съёжилось и возникло безумное желание вернуться в город, в уютную таверну, где подают вкусных копчёных змей, которых ей больше не доведётся попробовать, если Фелниера оступится. Сжимая дрожащей рукой поводья, а другой намертво вцепившись в седло, Лайла мысленно молилась всем известным ей богам, чтобы этот кошмар наконец закончился.
То ли дело Рэксволд, который на ходу сорвал растущий из скальной трещины бархатно-белый эдельвейс и, с улыбкой повернувшись, ловко бросил его едущей за ним Эрминии, что таким же непринуждённым движением поймала цветок. Северянка покрутила его в пальцах и, судя по нырнувшей в капюшон руке, даже понюхала. Джон, ставший невольным свидетелем опасной романтики, поднял задумчивый взор к небу и задался вопросом: как эта парочка вообще дожила до своих лет?
Сразу за горной тропкой начинался поросший жухлой травой, широкий уступ. Едва Фелниера перенесла на него последнее копыто, Лайла облегчённо вздохнула и решительно проговорила:
— Нет. Вы как хотите, а я обратно этой дорогой не поеду.
— А чего так? — усмехнулся Рэксволд. — Не нравятся горные пейзажи?
Вампирша пронзила ассасина красноречивым взглядом.
— Подумаешь, неженка какая, — искренне возмутился убийца. — Зато всё Савальхатское Нагорье насквозь пройдём за пару часов, — он кивнул на уходивший в недра скалы проход, облюбованный высокими кустами полусухой полыни. — Нет у меня желания телепаться целый день по «красным» дорогам, высматривая каждую тучку на небе.
— Сейчас бы только в какие-то шахты на лошадях соваться, — пробурчал следопыт, заметив за растениями растрескавшуюся бревенчатую опору. — Да и не часто тут ездят, смотрю… А вообще… — сложив руки с
