Старший инспектор Мортимер посмотрел на меня с удивлением.
— Но ведь я так и сделал... — сказал он.
Теперь вы понимаете, в чем состоит мое «жуткое» затруднение... Я едва мог слушать, а он спокойно продолжал:
— Я никогда не любил Тотмена, и он стоял на моем пути, но я не думал всерьез о том, чтоб убрать его, до того момента, как моя визитная карточка попала снова ко мне в руки. Как я вам уже говорил, сэр Вильям бросил ее в корзину для бумаг и повернулся к окну, и тут я подумал: проклятье, ВЫ можете позволить себе швыряться визитными карточками, но не я. Это последняя карточка, оставшаяся у меня. И если она не нужна вам, то нужна мне. И я наклонился — вполне естественно, будто завязываю шнурок на ботинке, — так, чтобы заслонить собою корзинку, потому что, конечно, вынимать оттуда визитную карточку было весьма неприлично и я не хотел быть застигнутым за этим занятием; и, только уже пряча карточку к себе в карман, я снова обратил внимание на чернильное пятно и вспомнил, что Роберте видел его. В одно мгновение у меня созрел план, простой и надежный. И, начиная с этого момента, все, о чем я рассказывал, было только подготовкой к его осуществлению...
Мортимер повертел ножку бокала в руках.
— Вероятно, я, как и сэр Вильям, скорее скажу правду, чем солгу. А здесь все было правдой: и то, как сэр Вильям узнал о дне рождения Тотмена, и то, как он угадал, что я употребил бы именно такие слова. Не думайте, что я хотел обвинить сэра Вильяма в том, чего он не совершил. Мне он понравился. Но он почти сказал мне, что не собирается ждать того, что ему предстоит. И потом, ведь он уже совершил одно убийство... Вот почему в тот вечер я незаметно пробрался к квартире Тотмена с бутылкой и оставил ее у дверей.
Он встал и потянулся.
— Ну да ладно, это было очень давно. До свидания, старина, мне пора уходить. Благодарю за угощение. Не забудьте, вы обедаете со мной во вторник. Я достал для вас бургундское...
Он осушил свой бокал и удалился, оставив меня наедине с моими мыслями...
Перевели с английского Вадим и Лариса Хазины
Триста лет спустя, или Путешествие с Яном Вермеером по городу Дельфту
Приземистые крестьянские дворы под темно-красными крышами, благодушные коровы. Одинокая ветряная мельница — она уже не машет крыльями, давно покинула ее и прекрасная мельничиха, чьи приключения некогда щедро одаривали сюжетами водевили и оперетты. Мельница пуста, безгласна и неподвижна — гостья из прошлого, которую потеснили более дешевые и более мощные электрические двигатели. И все же она упорно не покидает вершину своего плоского холма, по-прежнему несгибаемая под напором перемен, стоит на семи ветрах...
Мельницы, да белые чепцы на головах хозяек в глухих деревушках, да деревянные башмаки, а чаще похожие на них, но новейшей модели — кломпсы, отбивающие чечетку по плитам тротуаров, да красные круги сыров в витринах и молчаливые каналы, в которые смотрятся черепичные крыши. Вот, пожалуй, и все приметы буколической Голландии, все, чем сегодняшняя Голландия напоминает хрестоматийную.
Сыры, изготовляемые обладателем фарфоровой трубки, давно капитулировали перед продукцией могучего концерна «Униливер». Этот вездесущий продавец провианта не раз попадался на нечистоплотности — не только финансовой, а. и вполне вульгарной, смертельно поражавшей загадочными вирусами доверчивых потребителей.
Недавно над нидерландскими грахтами-каналами пронесся сверхзвуковой гром политического скандала, унесший в своих завихрениях престиж одного из членов королевской семьи. «Локхид» — название этого тайфуна, который зародился не в коварных океанских просторах, а в шефских кабинетах американской самолетостроительной фирмы, вознамерившейся переплюнуть конкурентов в гонке воздушных вооружений. Некоторые голландцы, сбитые с толку своей прессой, увидели в зловещей туче «Локхида» симптом некоего стихийного бедствия, свирепого, дикого и, увы, неуправляемого урагана. То, что делает «Локхид», не просто управляемо, а заранее и в мельчайших деталях — включая риск политического скандала — просчитано на компьютерах. Когда доход от сделки исчисляется миллиардами, на взятки ассигнуются миллионы. И вот уже некий принц в западноевропейской стране расстается с тремя сотнями доходных постов; при этом, правда, это не лишает его обильных заокеанских подношений, дремлющих на счетах швейцарских банков. Буря прогрохотала, ее жертвы из числа высокопоставленных особ вполне успешно зализывают раны, а «Локхид» по-прежнему торгует истребителями-бомбардировщиками, опустошая карманы налогоплательщиков.
...Справа от автострады остается Лейден — город, давший название одному из приборов электротехники тех дней, когда пребывала она еще в голубом младенчестве, — «лейденской банке». Память листает историю, и на его улицах в джинсово-велосипедной толпе мерещатся малиновые береты схоластов, суровых блюстителей средневековой учености, черные, изъеденные кислотами бархатные блузы алхимиков, прожигавших в поисках философского камня порой не только бархат, но и жизнь.
Недалеко от съезда на тихую, блеклую, немного провинциальную — особенно в сравнении с грохочущим Амстердамом — Гаагу находится Дельфт. В зеркальной глади его грахтов отражаются кирпичные стены, ставшие темно-пунцовыми от времени, ступенчатые крыши, шпили церквей, горбатые мостики, по которым когда-то степенно брели мастеровые и купцы в широкополых шляпах, а теперь деловито проносятся мамаши на велосипедах, упаковав в корзинку ребенка и кулек с продуктами. Тесно стоящие дома с высокими черепичными крышами, с белой каймой окон и дверей словно спрессованы в тонкие сандвичи: уже несколько столетии назад, когда они строились, земля здесь была дорога, и с тех пор становится все дороже. Это земля, которая отвоевана в извечной схватке с Северным морем.
Дельфт выглядит почти так, как себе представляешь голландский город. Или лучше сказать: он выглядит так, как и должен выглядеть город, в котором творил Ян Вермеер Дельфтский. Триста лет прошло с тех пор, как в верхнем этаже харчевни, выходившей окнами на рыночную площадь, набрасывал краски на холст художник, который считается третьим — после Рембрандта и Франца Хальса — в созвездии фламандских гигантов. Омытая дождем современность с ее блестящим асфальтом, бензоколонками и неоновой косметикой здесь, всего лишь в нескольких километрах от автострады, отступает перед семнадцатым столетием. Тем, кто торопится, в Дельфте делать нечего — этому городу нужен другой ритм. Ведь он остается не только единственным в своем роде памятником прошлого, но и самым голландским из голландских городов. Старая церковь, Новая церковь, Принцево подворье, замшелые городские стены и, конечно же, грахты, одетые в камень, дышат давно прошедшей эпохой.
Средние века, да и столетия, последовавшие за ними, далеко не всегда были милостивы к Дельфту. Дворцовые интриги, коварные убийства и купеческие аферы украшают, увы, его летопись куда более щедро, чем информация о деяниях творцов или ремесленников. Когда-то в городе находилась резиденция Оранской династии. Но однажды ее могущественного представителя, принца Вильгельма Молчаливого, подстерегли на лестнице Принцева подворья враги. Потомки Оранского «обиделись».на Дельфт и покинули город. А приезжему и сейчас покажут дырочки в стене подворья, оставленные роковыми пулями. Обведенные черными рамками, дырочки подновляются, чтобы не исчезли во времени улики давней драмы.
Мнения насчет того, проиграл ли город от этой драмы или нет, расходятся. Судите сами — если бы принц остался жив, если бы убийцы не «испортили настроения» его потомкам, Дельфт вполне мог стать голландской столицей. И тогда, наверное, город не застыл бы в семнадцатом веке. И вряд ли ступенчатые крыши столь спокойно, в вечном удивлении гляделись в зеркало грахтов. Сегодня Принцево подворье — музей, собравший свидетельства 80-летней освободительной борьбы Нидерландов против испанского владычества. В стенах Принцева подворья каждый год проводятся выставки картин старых фламандцев.
Конечно, мысль о том, что индустриализация, быстрое наступление современной архитектуры «испортили» бы Дельфт, достаточно одностороння. Любуясь стариной, стоит представить, как неудобно обитать в промозглых стенах, в клетушках под скошенными потолками. Или жить в домах с маленькими, крутыми, разваливающимися от ветхости лестницами, даже без проточной холодной воды в этом городе на воде...
И все же было бы обидно, если бы под натиском «Униливера» или другого всемогущего концерна исчез удивительный этот город, знакомый многим людям во многих странах по репродукциям полотен Яна Вермеера. Просто сказать, что Дельфт демонстрирует голландское прошлое, — сказать не все. Дельфт сохранил для современника образы далекого от нас времени, вдохновлявшие живописцев большой школы. Наверное, так же, как Суздаль и Владимир, волжское раздолье и зубчатые стены русских кремлей оказывали могучее воздействие на художественную мысль в нашей стране.
