Подойдя к калитке, я стал рыться в бумажнике, ища визитную карточку. К счастью, одна отыскалась. На ней было несколько чернильных пятен. Робертс, который ничего не пропускал мимо, заметил:
«Лично я всегда пользуюсь промокательной бумагой».
И, посвистывая, пошел дальше. Я вручил служанке мою карточку и спросил, сможет ли сэр Вильям принять меня. В этот же момент Робертс подмигнул ей и указал на боковую дверь. Ему она кивнула, а меня пригласила войти. Роберте сошел вниз, на кухню. Так я чувствовал себя в большей безопасности.
Сэр Вильям был крупный мужчина, примерно такой, как я. Вертя в пальцах мою карточку, он сказал:
«Итак, сержант, чем могу быть полезен? — Он говорил вполне дружелюбно. — Садитесь, пожалуйста».
«Пожалуй, я постою, сэр Вильям... — ответил я. — Мне хочется задать вам всего лишь один вопрос, если разрешите».
«Бога ради», — ответил он, не проявляя особого интереса.
«Когда вам стало известно, что Перкинс шантажирует леди Хедингем?»
Он стоял перед огромным письменным столом, а я — напротив. Перестав вертеть мою карточку, он замер, наступила неловкая тишина...
«Это ваш единственный вопрос?» — наконец спросил он.
Что меня удивило, так это его голос — такой же спокойный как прежде.
«Пожалуй, еще один... Есть ли у вас дома пишущая машинка?»
Сэр Вильям глубоко вздохнул, бросил мою визитную карточку в корзину для бумаг и отошел к окну. Он стоял спиной ко мне, погруженный в раздумья. Затем он резко повернулся, и, к моему удивлению, я увидел на его лице дружелюбную улыбку.
«Я думаю, нам лучше присесть», — сказал он.
Так мы и сделали.
«У меня есть пишущая машинка, которой я иногда пользуюсь, — начал он. — Смею думать, что и вы тоже пользуетесь машинкой».
«Да», — ответил я.
«И еще тысячи других людей — включая, быть может, убийцу, которого вы разыскиваете», — продолжал он.
«Тысячи людей, включая убийцу», — согласился я.
Он заметил различие в наших словах и улыбнулся. Я сказал «людей», а не «других людей». И я не сказал «разыскиваемого» убийцу. Потому что уже нашел его.
«И к тому же, — продолжал я, — на машинке был напечатан текст поздравительного послания».
«Было ли в нем что-то примечательное?» — спросил он.
«Нет, не считая того, что написано оно было эзоповским языком».
«Мой дорогой юноша, Эзоп здесь ни при чем, ведь это простое поздравление ко дню рождения — любой бы написал его так», — возразил он.
«Любой представитель вашего сословия, сэр Вильям, который знал бы вас обоих. И больше никто... Вот завтра день рождения инспектора Тотмена... («Которым он все уши нам прожужжал, черт бы его побрал», — добавил я про себя.) И если я пошлю ему бутылку виски, то молодой Робертс — это наш констебль, вы могли его видеть, он ожидает меня внизу (по-моему, я достаточно ловко дал ему понять, что я не один), — этот Робертс мог бы свободно угадать текст моего поздравления, как мог бы это сделать любой у нас в Ярде, кто знает нас обоих. А вот вы не смогли бы угадать этот текст, сэр Вильям!»
Он смотрел сквозь меня невидящим взором. Я спрашивал себя, о чем он думает. Наконец он произнес:
«Вы, вероятно, написали бы так: «Долгой жизни и всех благ, с наилучшими пожеланиями от восхищенного...»
Это было непостижимо. Во-первых, то, что он действительно обдумывал это, когда у него были более серьезные проблемы, над которыми стоило бы призадуматься, а во-вторых, что у него действительно все очень складно получилось. Это «от восхищенного» означало, что он изучил Тотмена так же, как сейчас изучает меня, и догадался, как бы я подольстил своему начальнику.
«Вот видите, — он улыбнулся, — это совсем нетрудно. И тот факт, что воспользовались моей карточкой, является сам по себе убедительным доказательством моей невиновности, не так ли?»
«Для присяжных — пожалуй, — сказал я, — но не для меня».
«Я надеюсь, что смогу убедить вас... — пробормотал он. — Так что же вы собираетесь делать?»
«Я собираюсь, разумеется, представить свою версию завтра же инспектору Тотмену».
«О! Великолепный сюрприз для него ко дню рождения. И что, по-вашему, он предпримет?»
Тут он меня поддел, причем преднамеренно.
«По-моему, ВЫ тоже знаете его, сэр», — сказал я.
«Да, знаю», — улыбнулся он.
«А также и меня, смею заметить, и любого встречного вы схватываете на лету. Но и у обычных людей вроде меня бывают внезапные озарения — ведь я сумел раскусить вас, сэр? Не правда ли? И я почти уверен, что если мы привлечем вас в качестве свидетеля и вы примете присягу, то лжесвидетельство вам будет менее по вкусу, чем признание в убийстве».
«А ВАМ — нет?» — спросил он молниеносно.
«Я считаю, — ответил я, — что есть немало людей, которых следовало бы убить. Но я — полицейский, и мои мысли не меняют существа дела... Ведь вы убили Перкинса, не так ли»?
Он кивнул, а затем произнес чуть не с ухмылкой:
«Истощение нервной системы... Любой специалист подтвердит этот диагноз под присягой».
Видит бог, человек он был неплохой. И мне было действительно жаль, когда на следующий день его нашли мертвым — он пустил себе пулю в лоб. А впрочем, что еще оставалось ему делать? Он знал, что находится в моих руках...
И Фред Мортимер умолк... Я запротестовал: он не должен был обрывать рассказ вот так, внезапно.
— Мой друг, — молвил Мортимер, — это не конец. Мы сейчас только подходим к самой волнующей части, от которой у вас волосы встанут дыбом.
— Если так, — сказал я улыбаясь, — тогда, выходит, все рассказанное вами до сих пор — не более чем вступление?
— Вот именно. Теперь слушайте. В пятницу утром, еще перед тем, как мы узнали о смерти сэра Вильяма, я пошел с докладом к инспектору Тотмену. Его не было. Никто не знал, где он. Позвонили ему домой... Теперь держитесь крепче за ножку стола... Когда привратник вошел в квартиру Тотмена, то обнаружил, что инспектор мертв...
— Боже мой! — воскликнул я.
— ...А на столе стояла откупоренная бутылка виски и рядом с ней визитная карточка. И чья карточка, по-вашему?! Моя! И что, как вы думаете, на ней было напечатано?.. «Долгой жизни и всех благ, с наилучшими пожеланиями от восхищенного...», далее следовало мое имя. Мое счастье, что со мной накануне был молодой Робертс. Мое счастье, что у него талант все замечать и запоминать. Мое счастье, что он мог подтвердить, какой формы было чернильное пятно на визитной карточке, которую я передал сэру Вильяму. И могу добавить: мое счастье, что мне поверили, когда я изложил слово в слово свою беседу с сэром Вильямом, как изложил ее только что вам. Мне, конечно, сделали официальное замечание за превышение полномочий — в сущности, справедливо. А неофициально мною были очень довольны. Естественно, мы не могли ничего доказать, и самоубийство сэра Вильяма было отнесено за счет необъяснимых. А спустя месяц меня произвели в инспекторы.
Мортимер налил себе вина в бокал и выпил, пока я переваривал эту необычайную историю.
— Теоретически, — сказал я, задумчиво протирая очки, — можно предположить, что сэр Вильям послал отравленное виски не столько с целью избавиться от Тотмена, которого едва ли стоило опасаться, сколько с целью дискредитировать вас. И полностью развенчать вашу версию убийства Перкинса.
— Совершенно верно.
— А затем, в последний момент, он понял, что дальше не сможет жить, или тяжесть его преступлений вдруг стала слишком велика для него, или...
— Что-то в этом роде. Никто никогда об этом не узнает...
Я посмотрел через стол в неожиданном возбуждении, почти в страхе.
— Помните, что он сказал вам? — произнес я, медленно воспроизводя слова сэра Вильяма, чтобы полнее вникнуть в их значение: — «Тот факт, что воспользовались моей карточкой, является сам по себе убедительным доказательством моей невиновности...» А вы сказали: «Но не для меня». И он ответил: «Я надеюсь, что смогу убедить вас». И вот как он это сделал! Ведь тот факт, что была использована ваша карточка, послужил убедительным доказательством вашей невиновности!
— Здесь несколько иное дело. Доказательством послужило то, что в его распоряжении была моя визитная карточка с особыми приметами, которая и была затем использована, а также то, что именно он совершил первое убийство. Отравивший однажды навсегда остается отравителем.
— Действительно... так... Очень вам благодарен за рассказ, Фред. И все же, — заметил я, покачивая головой, — то, что вы хотели доказать, так и осталось недоказанным.
— Что именно?
— Что в самой простейшей версии может заключаться истина. В деле Перкинса — да. Но не в случае убийства Тотмена.
— Простите, я не совсем вас понимаю.
— Мой дорогой друг, — сказал я, поднимая палец, чтобы особо подчеркнуть мою мысль, так как мне показалось, что вино малость разобрало его, — ведь простым объяснением смерти Тотмена было бы — не правда ли? — то, что вы послали ему бутылку с отравленным виски.
