Ощущение, что мы едем по горе, постепенно проходило. Скорее под нами была довольно обширная площадка, заросшая лесом. Подъемы и спуски плавные, дорога накатанная. Сверху виден Старый город, на окраине его большой расчищенный квадрат земли, другой, побольше, под самой горой.
— Дальний квадрат — это площадка под строительство завода крупнопанельного домостроения (КПДС). А ближняя под нами площадка для строительства обогатительной фабрики. Добытый уголь будет обогащаться и в виде угольного концентрата вывозиться. Угли более низкого качества будем сжигать на Нерюнгринской ГРЭС. К заводу подведут железную дорогу,— поясняет Теверовский.
...Я приезжал в Нерюнгри еще дважды и испытывал ощущение, с каким" смотришь на экран, где за несколько секунд распускается цветок или стебель пробивает землю. Через год, стоя на той же горе, я видел сквозные металлические конструкции завода КПДС, а под горой уже стояли железнодорожные составы. А еще через два года ходил по грохочущим, обдающим горячим влажным паром и машинными запахами цехам завода. Очертания же строящейся обогатительной фабрики заметно приближались к тому макету, что я видел в управлении комбината.
Лес вдоль дороги кончается. Мы едем в прорубленном каменном коридоре. То слева, то справа встают стены бурой породы.
— Представьте гигантское блюдце, на котором лежит все, что вы видите,— порода, земля, лес, практически вся эта гора,— говорит Теверовский.— И блюдце под ее тяжестью как бы просело в землю, только края прощупываются. Примерно так располагаются угольные пласты. Сейчас они глубоко под нами, а по краям горы, у склонов, почти выходят на поверхность. Но до этого «почти» тоже приходится добираться не без труда. Сейчас сами увидите...
Под ногами снова развороченная земля — в чаше карьера груды камня, щебень, серая пыль, стены карьера разлинованы продольными полосами бурой, серой, коричневой породы. На дне ворочается экскаватор, стоят машины незнакомых мне конструкций.
— Бурильные установки,— объясняет Теверовский.— Готовят шурфы под взрывчатку.
Взгляд неудержимо притягивает панорама гор, открывающаяся сверху. Верхушки самых дальних как бы растворены в синеве, очертания их лишь угадываются. Странно видеть среди зелени лиственниц под ярким синим небом белые снеговые шапки вершин. Веками не знавшая человеческого глаза тайга...
Уже много лет специалисты размышляют над тем, где создавать новую металлургическую базу Дальнего Востока. Среди предполагаемых вариантов в последнее время все большую притягательность приобретает якутский вариант. Южная Якутия — это не только уголь. Здесь открыты мощнейшие залежи железной руды. Такое соседство — редкое явление в природе. Все под рукой — и сырье и топливо. К тому же растет город, подведена железная дорога, создается строительная база. И это еще не все. Начинают даже говорить о возможности создания суперкомплекса, объединив в единое хозяйство нерюнгринские угли и железо с медью Удокана. Похоже, что Нерюнгри станет началом еще более масштабных дел на земле Южной Якутии...
Вся гора, несмотря на красноречивые следы человеческого присутствия, оставляет впечатление довольно безлюдного места. Лишь изредка мелькало
лицо за стеклом встречной машины или мощного бульдозера. И здесь, в карьере, тоже было безлюдно. Вернее, люди есть, три или четыре фигуры двигаются у экскаватора, но глаз, привыкший к обычным размерам техники, не сразу их замечал. Крохотные, едва достигая головами верхушки гусениц экскаватора — а весь он ростом с пятнили шестиэтажный дом,— люди терялись.
Сзади взвыла сирена, я оглянулся и не увидел неба, казалось, что прямо на нас надвигалась какая-то громада: нужно было запрокинуть голову, чтобы рассмотреть кабину водителя карьерного самосвала. Верх его колеса проплыл над крышей микроавтобуса. Самосвал подъехал к экскаватору, еще раз взвыл, и махина экскаватора, неожиданно легко повернувшись на своем основании, раскрыла ковш над кузовом машины. До нас донесся грохот породы. Машина слегка присела под грузом в ожидании следующей порции.
Глядя на спокойную ритмичную работу двух гигантов, я вспоминал кадры кинохроники 20—30-х годов: сотни людей с кирками и лопатами, с тачками в безостановочном движении. Интересно было бы подсчитать, сколько сотен, а может, тысяч людей заменяют эти две машины?
То, что на Севере холодно, общеизвестно. Так же общеизвестно, что «холодно» на языке экономистов означает «дорого». Себестоимость любой произведенной на Севере продукции выше, чем в средней полосе. В том числе и за счет того, что для северян необходимо создавать особые условия жизни, которые могли бы своим комфортом компенсировать тяготы сурового климата. А сделать это невозможно, бесконечно наращивая численность населения на таких гигантах, как, например, Южно-Якутский ТПК. Здесь должна сказать свое слово трудосберегательная политика, иными словами, то, что мы увидели на разрезах в Нерюнгри: вместо колонн из десятков обычных самосвалов несколько 120-тонных БелАЗов, вместо десятка средних карьерных экскаваторов один сверхмощный. То есть вместо сотен работающих в карьерах людей — десятки.
Все это теперь не проекты отдаленного будущего, а сегодняшняя реальность. И, как принято говорить, один из «уроков Нерюнгри». Значение стройки выходит далеко за пределы Южной Якутии. В промышленной зоне БАМа предполагается строительство около десяти таких комплексов. Поэтому Южно-Якутский ТПК, став первенцем БАМа, является еще и своеобразным полигоном, на котором испытываются методы и стратегия освоения севера Дальнего Востока.
Чтобы по достоинству оценить масштабы уже достигнутого в Южной Якутии, нужно уметь постоянно делать поправки на всю ту же северную специфику «холодно—дорого».
— Ох и намучились мы в свое время с этим участком дороги,— роняет мимоходом Теверовский, когда наш «рафик» проносится по самому обычному, ничем не выделяющемуся отрезку дороги.
— Почему?
— Мерзлота,— коротко отвечает
Теверовский, и я вспоминаю аласы.
Перевод на русский этого якутского слова как «таежная поляна» неточен. Когда я впервые увидел аласы в Центральной Якутии, то решил, что это высохшие озера. Довольно обширные поляны, иногда в диаметре до сотен метров, часто с небольшим озером в центре, опущенные на несколько метров ниже уровня земли. Можно предположить, что на этом месте десятки, а может, сотни лет назад кто-то развел костер или просто вскопал землю, тем самым очистив от травы, мха, опавшей хвои — того, что экологи называют термоизоляционным покровом. Жаркое летнее солнце нагревало эти проплешины, и мерзлота в этом месте протаивала. Началось проседание почвы — процесс многолетний и необратимый. В результате тысячи аласов в якутской тайге. В Нерюнгри мерзлота расположена островками, но нрав ее неизменен — дороги «плывут», кубометры грунта проседают и проседают неведомо куда. Легко представить, что имел в виду Теверовский, говоря о дороге. И если даже малое, эти два-три километра дороги, дается с таким трудом, чего же тогда стоят все эти карьеры
и промышленные сооружения, возведенные в Нерюнгри? Чего стоит сам город Нерюнгри?
В 1978 году Новый город Нерюнгри только обозначался. Помню, мелькнул за окном машины десяток-другой строящихся деревянных домов, а потом еще несколько панельных. А в семьдесят девятом, договариваясь о встречах, я уже записывал в блокнот названия улиц Нового города...
После первой прогулки по городу я зашел в исполкоме к главному архитектору города Нерюнгри Виктору Еремеевичу Пернисову.
На мой вопрос, каким будет облик Нового города, архитектор ответил:
— Облик его уже вырисовывается. Во многом он определяется рельефом местности — склоны сопок, лиственничные леса... Дома возводятся с учетом повышенной сейсмичности района. Здания будут в четыре-пять этажей, в ключевых местах города до двенадцати. Одна из наших главных забот — сохранить в городе лес. Из-за этого пришлось в ходе строительства даже менять проекты...
Разговор этот происходил в 1979 году. А через два года я ездил по Новому городу, о котором мы говорили с Пернисовым. Обойти его пешком мне было бы уже не под силу. Вот запись, сделанная в 1981 году. «Мы гоним по длинной, уходящей в тайгу улице. Однако то, что издали казалось лесом, оказывается небольшим леском, оставленным строителями, мы проскакиваем его и попадаем в абсолютно новый квартал, автобус несколько раз сворачивает с улицы на улицу, и уже при всем желании я не могу восстановить наш маршрут. Утром напротив дома, в котором нас поселили, обнаруживаю несколько кирпичных зданий, соединенных галереями, на заборе щит: «Строительство ГПТУ». В общем-то привычное каждому горожанину явление. Но еще три года назад здесь любой — от начальника комбината до случайного попутчика в автобусе — мог бы подробно рассказать о каждом строящемся каменном доме, а уж о строительстве училища приезжим сказали бы обязательно. В этот приезд я обнаружил его случайно. Это понятно: строят много. У нерюнгринцев уже начинает складываться психология горожан, она сменяет психологию освоителя, пристрастно учитывающего каждое новое строение».
