Место для города выбрано в нескольких километрах от пионерного поселка и угольных разрезов. Город как бы спрятан за сопки. Мера необходимая. Проблема чистого воздуха всегда стояла перед шахтерскими городами. В Якутии она звучит с особой остротой. В условиях резко континентального климата и постоянных сильных морозов перемешивание разных слоев атмосферы происходит в пять-шесть раз медленнее, чем в средней полосе. Однажды зимой, подъезжая к Чульману, я увидел на горизонте гигантские клубы дыма. Однако мои попутчики смотрели вперед без тревоги, а минут через двадцать успокоился и я, увидев, что это всего лишь дымы из труб Чульманской ГРЭС. Для жителей северных промышленных городов это почти всегда обязательная черта окружающего пейзажа. Такое облако, только черное, могло бы поползти от угольных разрезов на город, не будь Нерюнгри спрятан за сопки. Однако успокаиваться пока рано, необходимы поиски ученых, чтобы надежнее обезопасить чистоту воздуха в городе.
Один из переводов названия города Нерюнгри звучит как «река хариусов» — имя городу дала небольшая река, протекающая рядом. Но вот за хариусами, так сказать старожилами этих мест, уже сегодня надо ходить в верховья...
Известно, что на Севере самоочищение в реках проходит в десять раз медленнее, чем в южных реках. Поэтому нетрудно представить остроту, с какой стоит в таких местах вопрос снабжения города питьевой водой. В нескольких километрах от Нерюнгри строится водоочистная станция, где вода, кроме обычной механической очистки, будет проходить биофильтр — в очищенной воде разводят на короткое время микроорганизмы. Только после этого воду подают в город. Водоочистных сооружений с таким оборудованием в нашей стране еще немного.
Беспокойство за судьбу живой природы при таком размахе строительства испытывают не только специалисты. Скажем, плотники, возводившие деревянные дома в Новом городе, сами предложили при заключении договора на строительство очередного дома вносить в обязательство бригады пункт — сохранить все деревья, которые растут на их площадке.
— Сильно это усложняет вашу работу? — спросил я в одной такой бригаде.
— Еще бы! Ведь мы почти не можем использовать технику — все на руках. Каждую балку, каждый брус на себе поднимаем. А вот тем, кто здесь будет жить,— раздолье! Осенью бруснику собираем, можно сказать, на рабочем месте...
Я видел результаты этой работы — множество лиственниц, которые стояли тут же рядом, у новых домов.
Деревянные дома привычно связываются у нас с чем-то из прошлого — неэкономно, недолговечно, неудобно. Неэкономно? Возможно. Недолговечно? Не знаю. В Якутске, например, стоят столетние дома, сложенные из бревен лиственниц, радуют глаз крепостью, надежностью, красотой. Неудобно? Вот уж с этим трудно согласиться! Представьте трехкомнатную квартиру в деревянном добротном доме. С просторной кухней, газовой плитой, с ванной, горячей и холодной водой, с балконами и всегда чистым, сухим, прохладным в жару и теплым в морозы воздухом — ведь вокруг дерево. Да к тому же за окном — руку протяни — смолистые стволы лиственниц, утреннее солнце светится в мокрой россыпи брусничных листьев. А весной аромат хвои, втекающий в окно... До автобуса несколько минут ходьбы, и все — кинотеатр, магазин, школа, больница, мастерские — городские удобства под рукой. Подобный вариант городской жизни, на мой взгляд, шаг вперед, а не назад от девяти- и двенадцатиэтажных башен наших городов. Но пока это — дело будущего. Сегодня же главные надежды здесь возлагают на продукцию своего завода крупнопанельного домостроения. Я видел первый дом, собранный из его деталей. Рядом с привозными он выглядит несколько мрачновато. Зато яснеют лица нерюнгринцев.
За время командировок я встречался с десятками людей и уже привык, разговаривая с человеком, прекрасно ориентирующимся в здешней жизни, слышать: «Да нет, не очень, полгода, как приехал...» «Ну а я старожил — третий год пошел...» — «Откуда вы?» — «С Урала...», «Из Молдавии...», «Из Ленинграда...», «Из Донецка...», «Из Прибалтики...»
Трудно говорить о характере нерюнгринца так, как говорят о характере одессита или таллинца. В разговорах вы улавливаете и ласкающую напевность украинца, и аккуратную артикуляцию прибалта, и говорки среднерусских городов. Вот только обязательного для сибиряков упора на «однако» и «шибко» я что-то не запомнил.
И все же есть черты, объединяющие жителей этого города. Вернее, черта. Коммуникабельность. Здесь легко познакомиться с человеком на улице. Случайные попутчики в автобусе охотно поддерживают разговор.
Однажды мне пришлось ехать на попутке. Без особой надежды — рядом с шофером уже кто-то сидел — я проголосовал оранжевому «Магирусу», и тот затормозил.
— До Серебряного Бора.
— Садись.
Я втиснулся третьим. Рядом с шофером, парнем лет двадцати пяти, сидел плотный мужчина в полушубке, а так как и меня природа ростом не обидела, то сесть пришлось боком. Ехать моему соседу стало, конечно, неудобно. Но стоит на обочине человек, мерзнет — надо ведь подобрать. И подобрали.
Когда машина затормозила, я протянул шоферу деньги. И он, и человек в полушубке молча и удивленно глянули на меня:
— У нас за проезд не берут.
А часа через два я снова стоял у шоссе возле поворота на Нерюнгри. Увидев вдалеке автобус и надеясь его остановить, я пропускал грузовики, что шли по магистрали. Неожиданно один из них свернул на обочину.
— Эй! Назад едешь? Садись.
Я влез в уже знакомую кабину.
— А где же ваш спутник?
— В Чульмане остался,— охотно откликнулся парень.— За дочкой пошел в детсад. Ничего, скоро у себя понастроим...
— А вы из этих мест?
— Николаем меня зовут. Местный, конечно,— пятый год пошел. Два года на Восточном участке БАМа работал, а потом сюда...
В Нерюнгри мне везло на собеседников — и рассказывали много и охотно, и слушали с удовольствием. Широта интересов удивляла. Создавалось впечатление, что та встряска, которую испытывал практически каждый из них, решившись сняться с обжитого места и отправиться куда-то на край света, в студеную якутскую тайгу, как бы открыла людям второе дыхание, придала особую остроту жизни.
Конечно, все это может и пройти, и скорее всего пройдет, когда жизнь уляжется в привычную колею; когда незнакомый пейзаж, новая работа станут повседневным бытом и освоители превратятся просто в горожан, мир которых съежится до вида из окна, привычного маршрута на работу, «своего» магазина и кинотеатра, десятка приятелей и экрана телевизора по вечерам, но что-то неизбежно останется в характере нерюнгринцев от той прежней горячей поры их жизни...
Сергей Костырко г. Нерюнгри, Якутская АССР
В пять часов ты встанешь...
Гуси шли тремя шеренгами. Шеренги были ровными, длинными, но расстояние между ними оставалось повсюду одинаковым. Нарушить идеальный гусиный строй представлялось просто кощунственным, да и боязно: степенные эти птицы неодобрительно относятся ко всякому вторжению в их порядки и пребольно щиплются. Мы попятились. Выручил нас босой подросток в трусиках и широченной шляпе. Он вытянул хворостиной гуся, чересчур уж приблизившего клюв к нашим брюкам. Гусь зашипел, но голову отдернул. Видно было, что между парнем и птицами полное взаимопонимание и за свои голые ноги он может не беспокоиться.
Первая шеренга плюхнулась в воду. Стройный порядок нарушился, птицы загоготали, захлопали крыльями и, как яхты на дистанции, выстроились в кильватерную колонну.
— Сервус! — сказал паренек.— Привет!
— Сервус! — охотно отозвались мы — я и Ласло Немечек, агроном молодежного госхоза и коренной житель пусты — венгерской степи.
Негоже нам было убегать от гусей.
Теперь же получалось, что никуда мы не убегали, а просто поспешили к знакомому, с которым надо поговорить.
— В шесть? — спросил парнишка.
— В шесть,— ответил Немечек.— Ребятам передай.
— Это что за Лудаш Мати? — поинтересовался я.
— Это Лудаш Дюри, — улыбнулся Ласло, принимая шутку. — Городской парень, сюда на лето приезжает. И так у него с гусями здорово получается, что мы ему вообще после школы сюда перебираться советуем. Готовый специалист.
Лудаш Мати (Гусиный Мати) — любимый герой венгерских сказок. Прозвали его так, потому что он пас гусей своей матушки, пока их не отобрал помещик, да еще и самого Мати выпорол. Мати поклялся, что порку трижды вернет, и истории о том, как ему это удалось, рассказывают в стране повсюду. В области Хайду-Бихар убеждены, что жил Мати именно здесь, в пусте.
Пуста началась сразу за окраиной тихого городка Ньирбатор. Плоская, открытая солнцу и ветрам, она простиралась во все стороны и казалась совершенно безлюдной и необъятной. Но, привыкнув, глаз различал вдалеке то длинную неровную крышу приземистого дома, то журавль колодца, то серебряный шар на тонкой ножке-мачте — водонапорную башню. И становилось ясно: пуста — край обжитой.
