всё, говорит, с ней ничего, успокойтесь мамаша!.. Но вот с физкультурой!.. Уж я говорю Игорю Дмитриевичу: девочка болезненна, девочка хочет после школы на «иностранные языки» поступать, ей скаканья на уроках физкультуры ни к чему, поставьте хотя бы четвёрку!.. А Игорь Дмитриевич упёртый: как всем, говорит, скакать положено, так и она пускай скачет! и кросс, говорит, на лыжах пускай хоть в апреле сдаёт!.. Зла не хватает.» — «А вы коньячку ему не пробовали дать? Он любитель коньячку.» — «Лыжной палкой ему в жопу, а не коньячку!.. А он какой предпочитает?» — «Пятизвёздочный, какой же ещё.» — «Будем давать. А что делать?..»
Слово для выступления берёт завуч Софья Никитична. Взгляд её пристален, наружность хрестоматийна:
— Дети! Дорогие ребята! Школа — это наш любимый общий дом. Не только мы здесь хозяева — учителя и прочие взрослые, но и вы — наши любимые детки. Все успехи педагогов — это ваши успехи; от тех же сочных корней знаний, которыми питаетесь вы, питались когда-то и мы, и даже ваши папы с мамами, и бабушки с дедушками… питалась когда-то и я…
Ученик Рогожин с яхонтовой ухмылкой бросил взор на лихой, тепло дышащий бюст Софьи Никитичны. «Тётка-то ещё в самом соку!» — покусал ногти ученик Рогожин.
— Дети! — продолжала докучать Софья Никитична. — Наши профессиональные навыки, наши бренные жизни… об бренности наших жизней можно сказать без всякого стеснения, ибо отошли прочь лживые советские пропагандистские штампы, и теперь можно обо всём говорить открыто… так вот, наши жизни целиком и безвозмездно отданы вам, счастливому и непростому миру подрастающего поколения!.. Ваши папы и мамы не очень-то способны к процессу воспитания, они заняты на работе и отчасти беспечны (некогда, им всё время некогда, вот папу Лёши Горшкова, который раз в школу вызываю, а его и сегодня нет… где твой папа, Лёша Горшков?.. вот ты подумай только, какой у тебя равнодушный папа…), и только мы подчинены профессиональному долгу и стремимся выстругать из всякого юного человечка большого гражданина большой страны. Спасибо вам, дети, за то, что вы нас любите, и нам тоже спасибо.
Марина Мотыкина с букетиком хризантем подбегает к Софье Никитичне и дарит цветы. Софья Никитична хмуро всплакивает.
Слово предоставляется Игорю Дмитриевичу и Максиму Павловичу.
— Дети! — с трудом избегая слезливости, закудахтал Максим Павлович, опережая Игоря Дмитриевича. — Кто ты есть сейчас такой — ребёнок? что ты возомнил о себе? кому будет нужна страна, в которой, повзрослев, ты станешь хозяином?.. Преодолев себя — инфантильно-глупого — продемонстрируй силу воли, прояви инициативу, вырвись из бытовых обстоятельств и взойди на пьедестал! И не каким-нибудь безответно-почитаемым покойником в памяти народной, а молодым и счастливым человеком!.. Я бы не сказал вот так прилюдно о том, где будет обретать свой пьедестал двоечник и прогульщик Саня Рожнов, и не скажу. Но он мои слова ещё попомнит. И подпирая пьяным телом грузный забор, он непременно скажет: а прав был Максим-то Павлович, и надо было мне в школе учиться на пятёрки!..
Саня Рожнов кисло улыбается и чешет слежавшуюся копну волос. Игорь Дмитриевич отдаёт приказ по залу:
— Команды… смирно!!
— Есть!
Присмирели.
— В борьбе за… будьте готовы!
— Всегда готовы!
Все участники и гости праздника торжественно исполняют временный гимн Российской Федерации. Слова на музыку Глинки умудрился написать сам Игорь Дмитриевич, и теперь с удовольствием напевал всё это дело заострённым баритоном, подкрашенным денатуратом из школьной мастерской.
— Угу-ля-ля, угу-ля-ля! — короткими несдерживаемыми лохмотьями подтягивает пианистка.
«Нет, чуточку побыстрей если… Нет, нормально всё… чего это я кипячусь, раз-два-три, раз-два-три!..» — привычно путается пианистка. «Опять она медленно играет, вопиюще медленно. — сердится Софья Никитична. — Какие-то похоронные щебетанья получаются, а не гимн. Ещё бы попов нагнать сюда кучу — привет родителям!»
— Вера Гафуровна, — шепчет пианистке Софья Никитична. — не играй так медленно, слышишь. Похороны в результате-то, а не гимн. У тебя муж не поп?
— Какой поп?.. (раз-два-три)
— Поп — толоконный лоб!.. Играй побыстрей!
— Иди-ка ты, Софья Никитична! — внезапно огрызается Вера Гафуровна и не меняет темпа. — Раз-два-три!.. конечно, у меня всё нормально, и муж не поп… куда уж тут чуточку побыстрей?.. «Со святыми упокой, со святыми упокой!..»
Гимн исполнен и на середину зала поочерёдно выбегают лучшие спортсмены школы в красных трусах и белых майках с эмблемами олимпийского движения, чтоб продемонстрировать своё атлетическое мастерство. Печальные пудовые гири с затяжной деликатностью перелетают из рук в руки; праздничные кувырки и арлекинада пренебрегают тщеславными законами земного притяжения и находят совершенство в шутовстве левитации; игры с мячами хлопотливо-эротичных девушек занимают публику и отчасти делят её на два лагеря: на заинтересованный мужской и презрительно-негодующий женский. Умилительные до потешности первоклашки с обручами, обтянутыми серебряной фольгой, показывают замысловатые акробатические фигуры. Родители первоклашек задают гром аплодисментов.
— Дяденька, дяденька, а художественная самодеятельность на празднике будет? — требовательный юный голосок дёргает Игоря Дмитриевича за полу пиджака.
— А уже!.. — хвастается Игорь Дмитриевич.
Школьный драмкружок подготовил к празднику целый спектакль. Роль мальчика-Бармолея поручили исполнить мне, а роль девочки-лисички играет рыжеватая шатенка Танечка. Девочка-лисичка и мальчик-Бармолей мечтают испортить весёлый праздник и противятся всяческому перевоспитанию. Но за ними внимательно наблюдают ученики-отличники и добрая волшебница Марья Гавриловна. Кабы Бармолей был чуточку посообразительней и использовал для своих гнусных целей хотя бы рогатку, кабы лисичка поменьше зарилась на торты и пирожные, то набезобразничать им бы удалось на славу, всё к тому и шло. Сперва Бармолей посоветовал лисичке взять трещотку и трещать во всю ивановскую. Мол, от такой трескотни лишнего ума в учениках не прибавится, а дураков мы завсегда будем рады в свою компанию затесать. Лисичка послушалась и затрещала, но тут прибежали ученики-отличники, трещотку отобрали и сказали, что в школе не должно быть никакого шума, разве что на переменках. «А сейчас не переменка разве?» — спросила лисичка. «А сейчас у нас праздник, который вы только портите!» — грубо оттолкнули лисичку школяры и трещотку поломали. А Гоша Липов сыграл на балалайке «светит месяц, светит ясный», и ему похлопали, потому что прилежным мальчикам всегда хлопают. Тогда Бармолей, посоветовавшись с пьяненьким сантехником дядей Мишей, предложил лисичке устроить в школе потоп. «А я не умею устраивать потопов.» — призналась лисичка. «И уменья особого не надо. — растолковал Бармолей. — Надо всех топить, тогда и будет потоп.» Дядя Миша ироничным хмыканьем подтвердил злую вездесущность Бармолея. «Ежели я в рот наберу много воды, а затем не выпью её, а выплесну наружу, то это будет потоп?» — спросила лисичка. «Будет.» — кивнул головой Бармолей. Девочка-лисичка
