полюбил карасиков.
Здесь же, на третьем этаже, я с недоумением встретил давнего своего знакомого — некоего Васю Копытова!.. Учились мы с ним в одной школе, правда он был старше меня на пару лет. Мир тесен, что неизменно и подтверждается людскими столкновениями и авиакатастрофами!..
— Вася, да ты ли это? — вопрошая с трепетом, я позволил себя обнять и по-приятельски безыскусно расцеловаться. — А мне докладывали, что ты давно бросил пить и курить, что на идеях вселенского масштаба больше не замыкаешься. Перестал всем рассказывать, как у мальчика-знаменосца голову украл.
— Пить я никогда не брошу, а ипохондрик я такой же, как и ты. — сказал Вася Копытов, утирая губы. — Тоже ведь на фронт забрать хотели, и я заново принялся про мальчика-знаменосца шарады выкладывать.
— Вот никак бы не подумал: обычного алкоголика и в элитную психушку отправили!!
— Деваться-то им некуда, поскольку по нынешним временам украденная голова знаменосца — практически дискредитация армии. Надо было упечь меня куда подальше, чтоб подозрительных слухов не распространял… в смущение не вводил… А мне здесь хорошо, тихо. Никто не беспокоит. А там, глядишь, и война закончится — можно снова в алкоголики податься. Мне повернуться на попятное направление — раз плюнуть.
— Вот тебе и штука: раз плюнуть! — не мог я сдержать иронии. — Да неужели ты в армии служить не захотел, ради воинской славы?.. Поверь, мне крайне неловко этакий оборот постигнуть — слишком он внезапен. Ещё, когда во дворе за клубом, помнишь, ты с нас, малышей, мелочь вытрясал, мне казалось: уж кто-то, а этот пацан не пропадёт нигде!.. А ныне встречаю тебя в палате ипохондриков, где мужественности всяко меньше, чем в армейской казарме.
— Да мелочь из карманов и дурак натырит! — нахмурился Вася Копытов. — Гормональные всплески на фоне пербутатного периода… Вот ты мелочь из карманов всё забыть не можешь, экий злопамятный человек!
— Да я не по злопамятству себя кручу, не изволь сердится. Я к тому, что две линии твоей судьбы не вяжутся в моём понимании: та линия на которой ты мужественно по району шляешься с чужой мелочью из карманов, и теперешняя линия с санаторием для душевнобольных. Завяжи их при мне, если желание есть, я хотя бы оценю эту завязь.
— И завяжу. — улыбнулся Вася Копытов, слегка настырно заглядывая мне в глаза: подведу я его или не подведу? не уложу ли завязь в конверт с доносом, чтоб иудиных серебряников дождаться от вездесущей КГБ?..
— Всё останется чётко между нами. — заверил я.
— Тут ведь что характерно… — успокоено и слегка насупившись, заговорил Вася Копытов. — Я имею свой особый взгляд на военные обстоятельства, потому и уклоняюсь от службы. У меня идеалы на этот счёт имеются. Массовое кровопролитие я одобряю не как цель, оправдывающую средство, а как предупредительный акт.
— А чего предупреждать-то ты хочешь, Василий? — невольно перешёл я на блаженный шёпот. — Каких невзгод сулишь миру?
— Да себя самого и сулю. — неожиданно звонко прихлопнул себя по пузу взбудораженный идеалист. — Ты вот про мужество моё вспомнил — мол, линия такая была, параллельная хулиганским побуждениям. Я этой линии придерживаюсь, конечно, но по возможности. Я даже починяю её на случайных перегибах. Но с умом.
— Где ум, а где отчаянность поступка? — возразил я.
— А ты вот присмотрись к современным способам ведения войны: всё через случай да нечаянный эпизод. На ковровые бомбардировки генералы надежды возлагают, на ядерные удары намекают. Изобретательному человеческому мужеству проявиться негде. Для подленькой хитрости места нет. А ведь главное в любой войне — я так считаю — это нагнать на людей побольше страху!!
— Не желаешь ли ты посеять в сознании людей бесконечный инфернальный ужас?
— Его. А как ты догадался?
— Да само как-то на ум пришло. Но поверь, друг, я мало чего смыслю в диктаторских замашках, потому и ироничен. Разве «ежовыми рукавицами» можно победить в глобальном смысле? Окончательно-то и бесповоротно?..
— А окончательная победа и не нужна — вот ведь главный номер моей идеологии. На человека можно геройскую медаль нацепить и прославлять на каждом углу, а всё равно следует держать в страхе. Чем больше страха — тем понятней послушание.
— А ежели бухгалтерия подведёт? — заговорщицки подмигиваю я.
— Какая бухгалтерия?
— Дебет с кредитом не сведётся. Человеческое послушание ведь не просто так тебе потребовалось, а для какой-то выгоды. Даже, пускай, государственного значения. Но ежели ты устрашённого бедолагу в подчинении держишь, дабы он тебе вселенские масштабы из пальца высасывал, а он всего лишь в штаны наклал — то какая тебе от этого выгода?
— Хм… Ну, Филушка, и задаёшь ты задачки, нелегко к ним подобраться. — Вася Копытов неторопливо чешет затылок, щурится над предгрозовые небесные клоаки. — Не знаю, Филушка, чем тебя в этом смысле довольствовать, надеюсь лишь на свою интуицию. Сам-то ты, если знаешь ответ про бухгалтерию, то подскажи.
— Нет, не знаю.
— Ну и не будем на ней заморачиваться. Как получится на род людской страху нагнать — так пусть и будет.
— Кстати спросить всё хотел: а что стало с тем парнем-знаменосцем?.. В историю с пропавшей головой я не верю. Но ведь парень куда-то подевался.
— Толик Шикльгрубер?.. Ты про него спрашиваешь?
— Как-как ты назвал его фамилию??
— Да Шикльгрубер. А как же ещё?..
— Очень фамилия двусмысленна. Вернее, даже не двусмысленна… Ну, ладно, что ты знаешь про Толика Шикльгрубера?
— Знаю, но немного. Окончил он биологический факультет, докторскую защитил. Определился по специальности в секретную лабораторию. Года четыре назад я от него письмо получил — чуть ли не единственное за всё время нашей дружбы.
— И что же он написал?
— Да мне показалось, что с пьяну написал. Пишет, что лежит в тамошней больничке, с отрезанными руками и ногами. Вроде как эксперимент какой-то проводил, и там всё покатилось к херам собачьим. Внезапным химическим взрывом всю лабораторию разнесло по округе и его чуть не убило. В самом низу красными буковками подписал слово «apage»!.. Не знаю, что за слово, верно по латыни.
— Как же он написал письмо, ежели без рук и ног остался? — озадачился я.
— Вот и я об этом подумал. Верно, пиписькой так ловко владеть научился.
— Ну, скажешь тоже… пиписькой…
С шуточками и прибауточками разошлись мы с Васей по своим палатам. А через пару дней обречённо-велегласый прапорщик Удушенко — антикоммунист, антисемит, поклонник реформ Столыпина и афористических указаний —
