Систематические раскопки в древних ливанских городах — Библосе, Тире, Сайде, Баальбеке — начались в 20-х годах. В руки ученых попали удивительные находки. И возник вопрос: как распорядиться ими наилучшим образом? Мнения разделились. Одни считали, что целесообразнее всего создать в каждом городе свой музей — так будет полезнее для зарождавшейся индустрии туризма. Другие полагали, что все находки надо собрать в одном месте — это облегчит их научную обработку.
В числе наиболее горячих сторонников второго варианта был молодой археолог Морис Шехаб — к тому времени он был уже известен благодаря раскопкам в Тире. И когда его концепция победила, никто не удивился, что директором созданного в Бейруте единого Национального музея был назначен эмир Шехаб. Произошло это почти полвека назад, в 1937 году.
В музей поступали экспонаты и из Библоса — богатые украшения, домашняя утварь, скульптуры. Подлинной же сенсацией стал саркофаг царя Ахирама, жившего в XIII веке до нашей эры. На саркофаге обнаружили надпись, сделанную буквами первого дошедшего до нас алфавита — финикийского. Поскольку он напоминает более поздние алфавиты, надпись без особого труда удалось расшифровать. Содержание ее нехитро: Итобааль, царь Библоса, сделал этот саркофаг для своего отца, царя Ахирама, и предупреждает, что всякий, кто попытается нарушить место вечного упокоения царя, будет наказан.
Как выяснили ученые, в том алфавите было двадцать две буквы, и именно от него берут начало такие дошедшие до нас алфавиты, как арабский, латинский и греческий. Причем отталкивались финикийцы от египетской клинописи. Почти четыре тысячи лет назад они создали на ее основе свое собственное, псевдоиероглифическое письмо, о чем свидетельствуют найденные в Библосе бронзовые таблички XVIII века до нашей эры. Это письмо, которое, кстати сказать, до сих пор не расшифровано, и было впоследствии использовано в финикийском алфавите. Видимо, финикийцы — искусные мореходы и ловкие купцы — нуждались в упрощении письменности, чтобы облегчить оформление судовых и торговых документов.
Увы, мне так и не довелось увидеть ни гробницу царя Ахирама, ни другие ценнейшие находки ученых, сделанные в Библосе.
— Когда началась война,— говорит эмир Шехаб,— мы с женой с согласия президента постепенно вывезли из здания все самое ценное и спрятали в надежном месте, о котором знает очень узкий круг доверенных лиц. Ну а громоздкие экспонаты, которые нельзя было эвакуировать тайно, постарались как-то защитить. Многие залы замуровали, саркофаги царей Библоса, в том числе и Ахирама, спустили в подвал. Самое обидное,— помолчав, добавляет ученый,— что мы уже потеряли уйму времени. Сколько удивительных находок можно было бы сделать за последние годы, если бы не война!..
Казалось бы, непосильное бремя взвалил на себя ученый, которому идет девятый десяток лет. Ну кто испугается старика и его столь же преклонных лет жену, когда в Ливане полно оружия, но не на что подчас купить хлеб, а богатые западные «коллекционеры» готовы заплатить миллионы, лишь бы стать обладателями уникальных древностей! Да и могут ли стены музея надежно защитить от снарядов?
Но Шехаб не сдается.
Он свято хранит свою тайну. Ведь шедевры древних цивилизаций — это достояние всего человечества, и люди должны иметь возможность созерцать их. Но прежде следует покончить с войной...
Джубейль — Бейрут — Москва
Владимир Беляков
Теряясь в сухой прошлогодней траве, песчаная лента тропы виляет меж глыбами известняка и скрывается в обширной низине. Семь человек в рабочих одеждах и касках, с лопатами и ломами спускаются по тропке и исчезают в черноте провала. Сверху кажется, что это небольшая щель в скале, но стоит сделать два шага вглубь, как открываются подземные улицы, переулки, галереи и тупики. Луч фонаря прыгает по стенам, высвечивая выбоины от пуль и осколков, и тает в плотной темноте дальних отсеков...
В феврале 1985 года семь человек из нашей группы «Поиск» провели здесь, в подземелье, десять суток, не выходя на поверхность. Десять суток в глубине каменоломен, где солнечный свет заменяли керосиновые лампы, факелы и шахтерские фонари, а свежий воздух долетал только со сквозняком. Это была первая зимняя экспедиция за все время исследования Аджимушкая и первая экспедиция, работавшая на полном автономном режиме.
Наш лагерь располагался в одной из тупиковых «комнат», примерно там, где в сорок втором находился третий батальон подземного гарнизона, которым командовал капитан В. М. Левицкий.
Температура в самые теплые дни здесь не поднималась выше семи градусов. Из-за большой влажности батарейки радиоприемника и аккумуляторы шахтерских фонарей садились буквально в считанные часы. Пришлось поставить все источники питания на жесткий учет и использовать только для прослушивания последних известий и освещения во время поисков. Лишь на каменном столе постоянно горела «летучая мышь», освещая желтоватым светом подвешенные к потолку продукты и расстеленные на траве спальные мешки.
Участники этой экспедиции подбирались в основном из числа тех, кто уже не раз вел поиски в Аджимушкайских каменоломнях, кто был знаком со спецификой подземных работ. Но даже они — студент юридического факультета Павел Семиноженко, будущий преподаватель литературы Аграфена Абрамова и машинист тепловоза из города Новошахтинска Дмитрий Щербанов — акклиматизацию переносили болезненно. Мы еще раз убедились, что человек в подземелье быстро устает, становится неуравновешенным, возбужденным, его организм слабо сопротивляется простуде. Кроме холода, сырости и постоянных сквозняков, угнетающе действуют замкнутость «каменных мешков», давящие потолки, надорванная кровля, темнота и тишина. А в каменоломнях Аджимушкая — тишина звенящая, мертвая. Она давит, преследует, внушает непонятный страх. Сколько раз мы ловили себя на ощущении, что за нами смотрят из темноты чьи-то глаза. И это при том, что знали: рядом — мирная жизнь и ни одна бомба не упадет сюда, ни один выстрел не раздастся...
Каждое утро, оставив в лагере дежурных, группа уходила на поиски. Мы разыскивали место, где был завален взрывом второй подземный колодец; там же, под завалом, погибли и рывшие его бойцы. Степан Иванович Ремейко, бывший рядовой взвода охраны штаба Аджимушкайского гарнизона, вспоминал, что этот колодец находился в шестидесяти метрах от второго месторасположения штаба. Солдаты, по его словам, пробили в толще скалы шурф глубиной в несколько метров, уже появилась влага, когда прозвучал взрыв...
Под одним из двух крупных завалов, на которые предположительно указал Ремейко, мы обнаружили следы сорок второго года: обрывки донесений штаба Крымского фронта за апрель, письменные принадлежности, взрыватели от гранат, перемешанные с морской травой, которую применяли защитники подземелий вместо подстилок. А в небольшой металлической коробке лежала гербовая печать артиллерийского управления Закавказского фронта, войска которого в декабре сорок первого года первый раз освободили Керчь. Но — никаких следов колодца.
Вечером в лагере комиссар экспедиции Алик Абдулгамидов, низко склоняясь над радиоприемником, принимал «сводки с Земли» и заодно проверял прохождение радиоволн по лабиринту каменоломен. Оказалось, что электромагнитные волны в любом районе выработок проходят с поверхности под землю практически без помех. Значит, подумал я, прием сводок Совинформбюро гарнизон мог вести не только вблизи выходов, но и в глубине каменоломен...
После поиска колодца перешли работать в район обширных обвалов. Это в пятидесяти метрах на северо-запад от западного выхода из музея. Обнаружили стволы двух винтовок и — что особенно ценно — станину ротного миномета. Давно не было такой находки! Там же, под камнями, лежала корочка с золотыми тиснеными буквами ВКП(б). Я осторожно раскрыл ее — партбилета не было. За три года поисков нам не впервые встретилась такая находка. Может быть, сдавая бумаги в штаб обороны, солдаты снимали обложки, чтобы документы занимали как можно меньше места, ведь одних красноармейских книжек были тысячи.
А вот еще находка — серый от времени, полуистлевший треугольник солдатского письма. Пока разбирали размытые временем карандашные строчки, никто из ребят не проронил ни слова. Все с напряжением ждали, что же нам расскажет это послание. Мягкой кисточкой очищаем крошки камня и пыль, и я разбираю слова:
«Пол. почта. 1759... (последняя цифра неразборчива) Ефимову И.».
А ниже — адрес отправителя: «г. Кисловодск п/я № 7, корпус № 3, клуб, палата № 4. От Андреева М. С».
На развороте текст письма:
