— 0,4... 0,5... 0,55 метра, — кричал Юсуф.
По мере того как он приближался к стремнине, ему становилось труднее. Стоя лицом против течения, он медленно передвигал левую ногу, а потом, чувствуя, что нога стоит надежно, подтягивал правую. И так метр за метром. На середине реки его залило чуть ли не по пояс, и я усомнился было в том, что дальнейшая работа возможна, но глубина стала уменьшаться.
— Ну как? — крикнул я Юсуфу, когда он выбрался на противоположный берег.
— Все в порядке! — донеслось сквозь шум реки.
Юсуф быстро стянул сапоги, вылил из них воду, растер закоченевшие ноги и двинулся в обратный путь. Теперь он втыкает рейку с насаженной на нее вертушкой. Эта работа еще сложней, так как нужно упереть наметку в дно и не дать ей сдвинуться с места. Но Юсуф уже освоился — все делает быстро и хорошо.
Наш небольшой отряд уходит вниз по течению реки Бартанг, к ручью Хурмо-Хёц, где будет стоять очередной лагерь. Каждый несет свой рюкзак, а на осла навьючены палатки и спальники. Говорят, что, прежде чем проложить новую тропу, памирцы пускают вперед осла. Где он проходит, там и натаптывается тропа. Если это так, то на Хурмо-Хец ослы проложили себе путь не из легких. Даже не верится, что животное с грузом может пройти здесь. Но другой дороги нет.
На вопрос, каково расстояние до ручья Хурмо-Хец, наш погонщик, житель близлежащего кишлака, ответил:
— Три или восемь.
И, как ни странно, он был прав. По карте это километра три-четыре, а по тропе? Ведь она идет зигзагами, то вверх, то вниз.
Мы идем по Усойскому завалу. Хаотическое нагромождение камней. Ботинки не держатся на осыпи и скользят. Рюкзак наваливается сзади и тянет вперед. Выручает ледоруб, который используем как тормоз. В некоторых местах осла приходится развьючивать: животное не может перешагнуть через большие валуны, или же спальники мешают протиснуться в каменную щель.
Снизу доносится грохот Бартанга, он почти белый от пены. Солнце палит нещадно, хочется пить. Погонщик просит нас подождать, а сам куда-то уходит. Через несколько минут возвращается с чайником, заполненным доверху кусочками чистого льда. Привал. Мы не скрываем радости.
Наконец высшая точка завала. Дальше — спуск к Хурмо-Хец...
Дни, похожие один на другой, летят быстро. Каждый из них до краев наполнен работой: измерение расходов воды, промеры глубин, нивелировка, описание верховьев, обработка полученных данных — в общем, все то, ив чего складываются будни гидролога в поле. И все-таки приятно сознавать, что до тебя здесь, быть может, еще никто не работал.
Один из наших экспедиционных дней запомнился мне надолго. Выражаясь профессиональным языком, мы «сделали» Хурмо-Хец, то есть полностью выполнили план обследования, и должны уходить в кишлак Барчидив. Там есть кое-какая работа на самом Бартанге и его левом притоке Вовзид. Но продуктов у нас в обрез, так что сначала мы идем втроем — Мансур, Нурмамат и я — в лагерь на завал.
Мы затратили на дорогу два с половиной часа. Набили рюкзаки продуктами и пошли обратно. У каждого — килограммов по 25—30. Сначала было тяжело, особенно на подъемах, но потом дыхание установилось, и мы пошли быстро.
Еще раньше я заметил, что недалеко от крутого спуска на Хурмо-Хец тропа раздваивается. Когда к вечеру мы добрались до развилки, я предложил ребятам пойти по неизвестной дороге, чтобы обойти трудный спуск к Хурмо-Хец. Ребята после некоторых раздумий согласились.
Тропинка эта была трудной, давно не хоженной и в конце концов вообще скрылась из виду. Пройдя террасу, заваленную глыбами, мы подошли к обрыву и ахнули: абсолютно ответная стена отделяла нас от поймы Бартанга. Правда, в одном месте все же нашлась расщелина.
Спускаться стали по одному, чтобы случайно не столкнуть камень на впереди- идущего. Нурмамат и Мансур благополучно преодолели преграду, наступила моя очередь. Расщелина была узкой — шириной около метра и внизу делала, резкий изгиб, так что ребят я не видел. Спускаться пришлось, упираясь ногами и руками в борта расщелины. В какой-то момент я неловко передвинул левую ногу, и камень, на который наступил, рухнул. Я повис на руках. Рюкзак тянул вниз. Единственно, что оставалось, — звать на помощь. Хорошо еще, Мансур не успел далеко уйти от расщелины и услышал мой крик. Я увидел его под собой и напрягся из последних сил. Мансур быстро поднялся ко мне, подставил плечо.
— Спасибо, друг.
— Да ничего, все в порядке, — спокойно ответил Мансур.
Только внизу я ощутил, как предательски дрожат ноги. Хотелось ползти, цепляясь за камни. Это от перенапряжения. Призываю себя успокоиться. Сажусь на камень, скидываю рюкзак и закуриваю.
Идем по узкой пойме Бартанга. С одной стороны — обрыв и груда камней, с другой — бушует река. Темнеет. Отступать бессмысленно, а впереди — тупик. Река прижимается к стене.
Остается единственное:, вскарабкаться по стене и ночевать среди камней. Так и делаем. Сначала залезает Нурмамат, затем веревкой вытягивает наши рюкзаки, а потом и нас с Мансуром. Никаких теплых вещей у нас нет, только футболки и штормовые брюки. Скрываемся от ветра между камней. Я вспоминаю, что в рюкзаке есть бинт, значит, можно обмотать руки и будет что-то вроде перчаток. Так и делаем. Время течет страшно медленно. Как хорошо было бы в палатке!
Наконец начинает светать.
— Схожу в разведку, ребята, — говорю я. — Если невозможно пройти, то пойдем обра... — и в этот момент я вижу палатки нашего лагеря! До них не больше пятисот метров отличного спуска. Через полчаса мы уже пили горячий чай.
Старики горцы говорят: «Не ходи по короткой плохой дороге, иди по длинной — хорошей». Теперь я запомню это навсегда.
Кишлак Барчидив утонул в абрикосовых садах. Трава и деревья! Как приятно смотреть на них, ведь до этого мы видели только камни, осыпи, снег и лед. Местные ребятишки помогают нам ставить палатки.
Барчидив стоит на древней террасе Бартанга, у впадения в него речки Вовзид. Паводков на Бартанге, как правило, не бывает, так как сток зарегулирован Сарезом, и поэтому в пойме, около самого русла, растет пшеница. Интересно, что в Барчидиве вода Бартанга никогда не замерзает: не успевает охладиться даже в самые суровые морозы. Это опять влияние Сареза.
Довершая работу на Бартанге, мы уже подводили предварительные итоги наших исследований. Потом к ним прибавились результаты работы других отрядов экспедиции, и выяснилось, что сделано немало.
Гидрологи рассчитали максимально возможные величины расходов воды, что очень важно при строительстве дороги и мостов. Геодезисты проложили не один профиль через завал и по берегам озера; это необходимо гидротехникам при проектировании основных сооружений. Гидрогеологи всесторонне обследовали фильтрацию воды. Геологи изучили берега озера, составили карту и протянули профиль вниз по течению Бартанга.
И все-таки на Сарезе осталось еще много белых пятен, так что работа продолжается...
Западный Памир
А. Полад-Заде, студент географического факультета МГУ
Лет сто назад на американском Западе рассказывали про одного пастора из Калифорнии, который приучил звонить перед каждой молитвой гремучую змею, таким образом сократив церковный штат на одну единицу. И среди золотоискателей ходил слух, что некий ушлый парень по имени Олин Янг поселил у себя в хижине гремучника вместо сторожевой собаки. Змей, говорят, трещал, если кто-то посторонний крутился возле дома. Янг до того выдрессировал своего сторожа, что он высовывал трещотку в окно и сигналил, пока не появлялся шериф. Очень практично, не правда ли?
Ни про какую другую разновидность змей не рассказывают ничего подобного. Впрочем, удивляться нечему — ни у кого из них и нет такого приспособления, как погремушка на хвосте.
Надо сказать, что погремушка звучит вовсе не хрустальным колокольчиком, звук ее напоминает стрекотанье цикад, а кое-кто сравнивает его со скрежетанием вилки по дну кастрюли.
Змееныш рождается с зародышем будущей погремушки, который отпадает при первой линьке, как молочный зуб. Но на новой коже опять образуется первый сегмент. Вся погремушка — не что иное, как набор видоизмененных чешуй. Они имеют конусообразную форму и вдавлены друг в друга так, что сохраняется подвижность всех сегментов.
Каждые четыре месяца к «музыкальному агрегату» добавляются новые ороговевшие сегменты, остающиеся на хвосте после линьки. Подобная регулярность, казалось бы, призвана помочь узнать возраст гремучей змеи: чешуи нарастают со скоростью трех штук в год, нетрудно пересчитать их и разделить на три. Увы, у взрослого гремучника на хвосте не больше пятнадцати сегментов. Ценное достояние обламывается о камни, теряется в битвах. А когда змея впадает в зимнюю спячку, нахальные крысы так и норовят отхватить погремушку — видимо, в отместку за тот страх, который внушает им гремучник в бодрствующем состоянии.
