Племя только-только пробуждалось. Мужчины, женщины и дети были совершенно нагими и все с ног до головы разрисованы красноватым соком «оното» — хозяйки ранчо кладут плоды этого растения в суп, чтобы придать ему оранжевый цвет. Индейцы аморуа напоминали стаю розовых бабочек, опустившихся на золотой прибрежный песок, и темная зелень леса служила для них удивительным фоном.
Появление пироги вызвало всеобщую панику. Женщины и дети бросились под защиту зарослей; лишь несколько мужчин остались на берегу. Мы причалили с приветственными дружескими жестами. Казалось, индейцы их поняли и успокоились. Вскоре мы уже делились своими сокровищами: индейцы дали нам черепашьих яиц и мяса, а мы им — жевательного табаку.
И тут я увидел боевую палицу из твердого полированного дерева. Но согласится ли воин расстаться со своим оружием? Я показал Педрито на палицу и попросил его достать из остатков нашей поклажи мачете. Владелец палицы вышел из леса, и обмен состоялся без особых затруднений.
Но при виде мачете индейцы вдруг заволновались: видно, им всем захотелось иметь такие ножи. Крики вокруг нас становились все громче. И вот вся толпа ринулась к нашей пироге.
Я сделал знак Педрито; теснимый со всех сторон индейцами, он отступил к реке. Выкрикивая по-испански слова прощанья — глупее ничего нельзя было придумать, — мы бегом добрались до пироги и оттолкнулись от берега. Пока Педрито орудовал веслом, я продолжал махать рукой и широко улыбаться: мне почему-то казалось, что улыбка должна успокоить преследователей. Они не могли догнать нас: у индейцев аморуа нет пирог. Для переправы через реки, которые попадаются им на пути, они, как и куиба, сооружают легкие плоты из пальмовых ветвей.
Но с этого дня мы останавливались отдыхать только на левом берегу. Здесь мы были в относительной безопасности и могли спать спокойно. Ветер пел в ветвях прибрежных деревьев, укачивая нас, и до самого вечера ерошил реку, которая в ответ злобно скалилась, показывая белые клыки.
В ранние утренние часы, пока не поднимался ветер и еще можно было плыть, мы иногда охотились на дичь у водопоев. Однажды нам подвернулся даже тапир — его называют здесь «данта». Мясо у него превкусное, а кроме того, из него можно вытопить 70—80 килограммов превосходного жира.
В другой раз мы увидели ягуара, который пил из реки. Он скрылся прежде, чем я успел прицелиться.
В прибрежном подлеске не смолкали птичьи голоса. Пестрые попугаи ара то и дело перелетали через реку, издавая крики, похожие на ужасный кашель; дикие индюки свистом призывали индеек. Этих индеек я настрелял немало, и мы их ели, хотя поначалу это блюдо вызывало у меня страх. Дело в том, что индейки питаются ягодами кустарника «гуача-мака». Все растение — ягоды, листья, ветки, кора и корни — необычайно токсично; яд действует молниеносно, парализуя мышцы; уже через несколько мгновений останавливается сердце. Однако, если верить льянеро, опасность грозит лишь собакам, которые разгрызают кости индеек, само же мясо их не ядовито.
Но вот, наконец, настало утро, когда мы услышали вдалеке собачий лай — верный признак близости человеческого жилья. Вскоре жалкая и грязная деревушка Пуэрто-Паэс, состоящая из десятка глинобитных домов под железными крышами, появилась перед нами на плоском берегу при слиянии двух могучих рек — Ориноко и Меты.
Полицейские устремились к нам со всех ног, перерыли нашу поклажу и преследовали нас по пятам до дома, где мы укрылись. Еще бы — добрые христиане не появляются с той стороны, откуда приплыли мы! У меня был документ, подписанный министром внутренних дел Венесуэлы, но они не умели читать. Наконец пришел сержант, и все уладилось за бутылкой «Санта-Терезы».
Вместо эпилога
И вот нас взял почтовый самолет: через сорок минут он должен приземлиться в Сан-Фернандо. Летчик не считал нужным набирать высоту и шел на бреющем полете над плоскими льяносами и приречными лесами. Восходящие потоки горячего воздуха болтали самолет, как на волнах. Для Педрито это было воздушное крещение, и он не мог насладиться волшебным зрелищем бескрайной безлесной равнины, через которую мы с ним брели столько дней и которую пересекли сейчас за считанные минуты.
На высоте пятидесяти метров над этой несчастной землей мы были в цивилизованном веке консервированной говядины, кока-колы и туалетной бумаги. Но достаточно было пустяка — слишком сильного порыва ветра или перебоя в одном из рычащих моторов, — чтобы мы рухнули вниз, во тьму времен, где единственным оружием человека в борьбе с враждебными силами природы до сих пор остаются лишь стрелы с костяными наконечниками да огонь.
И вот, пока алюминиевая птица одним прыжком переносила нас через болота между Синаруко и Капанапаро, я невольно задумался о трагической участи этой страны, неспособной обрести равновесие и гармонию.
Снежные вершины Анд с пиком Боливара возвышаются на пять тысяч метров над плоскими льяносами. Сухой сезон превращает степи в бесплодную пустыню, выжженную солнцем и пожарами, где мечутся обезумевшие от жажды истощенные стада. А несколько месяцев спустя — это бескрайные болота, океаны туч, забытая богом земля изобилия, где тучные земноводные быки лениво ощипывают сочные побеги, стоя по шею в воде. Треугольные стаи уток со свистом проносятся тогда над пирогами, под днищем которых на глубине двух-трех метров белеют кости животных, погибших от жажды всего несколько недель назад.
Гигантские леса, благодатная почва степей — все это могло бы превратить Венесуэлу в землю изобилия, способную уберечь людей от нищеты. Увы, сколько рек здесь исчезло, сколько ручьев высыхает ежегодно из-за варварского уничтожения лесов! В Андах, где леса необходимо сохранить, крестьяне распахивают склоны; в льяносах — сводят рощи и разбивают на их месте плантации; везде и всюду леса вырубают и выжигают.
Где теперь воспетая поэтами река Гуайра, по которой некогда парусники поднимались от моря до самой столицы? С удивлением путешественник увидит вместо нее гнусный зловонный овраг с жалкими фанерными лачугами бедняков по берегам. Лишь иногда, после ливней, в нем вздувается яростный мутный поток, унося зазевавшихся детей.
Где теперь источники, снабжавшие Каракас питьевой водой? Главный приток Гуайры — Туй исчез бесследно. Озеро Валенсия за одно столетие резко обмелело, потому что леса вокруг него были сведены почти целиком; удалось сохранить единственный участок — парк Ранчо Гранде, да и то лишь благодаря самоотверженным усилиям профессора швейцарца Питтье. Река Тачира за последние пятнадцать лет потеряла 85 процентов своего дебита; по реке Токуйо два года назад протекало в секунду десять тысяч литров воды, а сегодня — в пять раз меньше.
Уильям Вогт, автор известной книги «Голод земли», утверждает, что Венесуэла пострадала от эрозии больше любой другой страны в мире. Треть пригодной для обработки почвы унесена в океан, вторую треть могут спасти лишь крайние меры, над последней третью тоже нависает смертельная угроза. По невежеству, неопытности или из корысти Венесуэла расточает свою землю-кормилицу, и, если ничего не предпринять, завтра этот процесс пойдет быстрее, чем сегодня: ветер и вода унесут то, что пощадили огонь, плуг и топор.
К животным здесь относятся не лучше, чем к почве. Да и как может быть иначе в стране, где даже человек, если он индеец, не имеет права на свободу и жизнь?
На ферме дель Фрио каждый пеон должен в сухой сезон убивать ежедневно семь крупных водосвинок, вяленое мясо которых пользуется хорошим спросом. И вот эти великолепные и совершенно безвредные грызуны, еще недавно населявшие все лагуны Апуре, теперь исчезают на глазах: ведь каждый год их убивают не менее пятидесяти тысяч! Еще безжалостней преследуют и уничтожают чудесных белохвостых оленей, некогда столь же многочисленных, как и быки, рядом с которыми они паслись. А что касается венесуэльских хохлатых цапель, то они уцелели только благодаря тому, что вовремя прошла мода на эгретки. И черепах в Ориноко стало так мало, что охоту на них сегодня вынуждены резко ограничивать.
Когда на земле благословенной Венесуэлы появились первые европейцы, они не нашли здесь столь желанных золотых городов, зато увидели перед собой настоящий земной рай, где пышные заросли склонялись над спокойными ручьями. Их встретили мирные индейцы, чья культура хоть и не походила на культуру завоевателей, но во многих отношениях не уступала ей.
Нет больше кротких индейцев, улыбками встречающих путешественников: они истреблены или загнаны в непроходимые дебри, где быстро вымирают.
Все эти мысли возникли у меня еще при первом знакомстве с Венесуэлой. Теперь, когда позади остались просторы льяносов и мимолетные, но незабываемые встречи с их исконными обитателями, я начал понимать, что силами нескольких энтузиастов нельзя разрешить неотложные и огромные задачи, грозно стоящие перед этой страной.
