В пустой комнате, если не считать длинного каменного возвышения посередине, схожего с ложем,— по минойским фрескам было известно, что так выглядели алтари для принесения в жертву животных,— не было ничего. На нем были обнаружены кости, которые поначалу приняли за останки принесенного в жертву барана.
При расчистке в спекшейся массе блеснул металл — рядом лежал отлично сохранившийся жертвенный нож; полуметровое лезвие его было украшено великолепно выгравированным изображением кабаньего рыла.
А через несколько минут археологи поняли: на алтаре лежали останки скелета человека. Он лежал на правом боку. Перед смертью человек был связан, и ступни притянуты веревками к бедрам.
Дальнейшие исследования, проведенные афинскими антропологами, показали, что скелет принадлежал юноше примерно восемнадцати лет.
Следующее слово было за криминалистами, которые подтвердили догадку археологов: юноша был принесен в жертву за несколько минут до того, как землетрясение разрушило храм.
Исторические источники свидетельствуют, что человеческие жертвы не были приняты в Древней Греции. Но в моменты великих бедствий древние греки, даже через сотни лет после гибели минойской цивилизации, обращались как к крайней мере к человеческим жертвам. Есть свидетельства тому, что во время чумы в Афинах в VII веке до н. э. были принесены в жертву люди, чтобы прекратить эпидемию. Известно, что перед битвой при Саламине, которая должна была решить судьбу Греции,
Фемистокл приказал принести в жертву трех рабов. Так что ничего невероятного в том, что в 1700 году до н. э., когда землетрясение, свирепея, крушило города Крита, жрец храма на холме решился на отчаянную меру — умилостивить богов, пожертвовав им кровь юноши.
Но вся эта сцена, высвеченная археологами и криминалистами сквозь тысячи лет, была бы неполна, если бы не осталось следов других участников драмы.
В углу той же комнаты лежал скелет молодой женщины, скорее всего храмовой прислужницы. Третий, раздробленный упавшей балкой потолка, обнаружился рядом с алтарем. Он принадлежал могучему сорокалетнему мужчине, ростом в 180 сантиметров—на голову выше среднего минойца тех времен. На мизинце левой руки был драгоценный перстень из сплава серебра с железом. Железо тогда было и реже и ценнее золота. К запястью привязана тончайшего рисунка сердоликовая печать, изображающая гребца в ладье. Без сомнения, это был верховный жрец храма — он же виновник смерти юноши.
Наконец, последний штрих: скелет, лежавший у выхода из храма. Возле него находился разбитый на мелкие осколки сосуд. Вернее всего, человек нес сосуд в руках и выронил его, когда произошел разрушительный толчок землетрясения. Ведь это единственный сосуд в храме, найденный в таком плачевном состоянии.
Когда осколки сосуда собрали (их оказалось 105) и склеили, обнаружилось, что он сильно отличается от прочих, обыкновенных хозяйственных кувшинов и амфор. Это изумительно исполненный «камарский» сосуд, с изображением желтого, в красных пятнах, быка. Именно такие сосуды употреблялись при жертвоприношениях для того, чтобы собирать в них кровь убитого.
Миг истории, воссозданный греческими археологами, выглядел так.
Несколько дней, нарастая, били остров землетрясения. Население было охвачено ужасом. Тогда жрец храма на холме решает принести богам человеческую жертву.
Найден раб (однако доктор Константинос А. Ромейос из Афинской академии наук предположил, что юноша — сын жреца, покорно согласившийся пожертвовать собой), опоен, связан, принесен в храм.
И вот жертва принесена. Теперь следует отнести сосуд с кровью к ногам статуи божества.
Но только младший жрец вышел в коридор, как новый могучий толчок мгновенно обрушил крышу храма, убив всех участников церемонии. Затем вспыхнул пожар...
В разрушенном землетрясением и приливными волнами, обезлюдевшем минойском царстве некому было скорбеть, что пропал какой-то храм, один из многих. Некому было копаться в руинах в поисках драгоценностей. А еще через несколько лет кустарник поднялся над золой руин, гибкие жесткие ветви опутали камни стен. С тех пор прошло почти четыре тысячи лет...
Несколько разных историй.
Малая доля того, что может поведать любой археолог.
Но все они объединены одним: как мгновенной вспышкой в бессчетной череде лет и событий они высвечивают один Миг истории. Каждый из них пробуждает к жизни одного или многих людей, без трудов и усилий археологов оставшихся бы безвестными.
Игорь Можейко
На вершину горы Авила можно подняться по туристским тропам или в удобном красном вагончике «телеферико» — подвесной канатной дороги. Авила лишь одна из вершин хребта, защищающего Каракас от климатических сюрпризов Карибского моря: рядом вздымается гора Каракас, дальше — пик Найгуата, самая высокая точка окрестных гор. С вершины Авилы открывается голубая долина, сплошь усыпанная кубиками домов с красными крышами, поэтому не случайно одно из названий венесуэльской столицы — «Город красных крыш». Утреннее солнце окрашивает долину в мягкие, спокойные тона, и кажется, что Каракас — один из уютнейших и тихих городов мира.
В сталагмитовой чащобе построек новейшего времени можно отыскать самую старую — колониальную — зону столицы. Там угадывается центральная площадь имени Симона Боливара — национального героя, освободителя страны от гнета испанской короны. Площадь окружают невысокие, в один-два этажа, крытые черепицей дома с узорными коваными решетками на окнах. В обширных внутренних двориках-патио растут манговые и гранатовые деревья.
Свое имя венесуэльская столица получила от названия индейского племени каракас, некогда обитавшего на склонах горы Авила. Много крови пролилось на плодородные земли долины, прежде чем пришельцы-завоеватели окончательно укрепились здесь и почувствовали себя в безопасности. А теперь орлиные профили Гуайкапуро, Терепайми, Манауре и других индейских вождей-касиков вычеканены на памятных медалях, за которыми охотятся иностранные туристы.
Типичный сегодняшний «каракеньо» — житель Каракаса — невысок, курчав, смуглокож. «Все мы — немного кофе с молоком»,— говорят венесуэльцы, потомки белых завоевателей и коренных жителей — индейцев.
До двадцатых годов нынешнего века «Город красных крыш» жил безмятежно и патриархально, события внешнего мира словно бы и не касались его. Но со вступлением в нефтяную эру счастливый сон Каракаса ушел в прошлое. За несколько десятков лет долина покрылась сталью, бетоном и асфальтом, а горожане, всегда отличавшиеся размеренностью и уравновешенностью, превратились в водителей и седоков десятков тысяч нервно гудящих автомашин.
— Почему каракасцы с таким удовольствием убегают из своего города хотя бы на день-два? — этот вопрос задал со страниц печати журналист Луис Буитраго Сегура.
И сам же ответил на него: — Они бегут из мегалополиса, враждебного человеку, в тоске по свежей зелени... Они бегут, чтобы зарядиться живительной любовью к своей земле. Увы, этот заряд не вечен, его хватает лишь до следующего побега...
Специалисты по экологии города установили, что долина Каракаса способна дать удобное пристанище не более чем миллиону обитателей. В столице же сейчас около четырех миллионов каракеньос.
Над узенькими улочками возвышаются многоэтажные дома-ульи. С каждым годом их становится все больше и больше. Здесь селится средний класс. Бедняки же занимаются самостроем на склонах гор, окружающих город. Несмотря на запреты, вокруг богатых кварталов ежедневно вырастают десятки новых «ранчос» из жести, фанеры, кирпичного лома. Над жильем, прилепившимся к склонам гор, постоянно висит угроза оползней, обвалов, вызванных затяжными и безжалостными ливнями. Землетрясения унесли уже множество человеческих жизней.
Постоянная нехватка питьевой воды, загрязненность воздуха выхлопными газами, превышающая все допустимые нормы, постоянный шумовой фон, транспортный хаос, кризис коммунальных служб — с этими бедами каракеньос сталкиваются ежедневно.
«Наш город вышел из-под контроля,— сетуют газеты.— Анархия хозяйничает в Каракасе. Его основатель дон Диего де Лосада был бы потрясен, увидев, во что превратился город... Самое несчастное существо в столице — пешеход. С каждым днем сокращается его жизненное пространство: на тротуарах — киоски розничной торговли, припаркованные автомашины, назойливые нищие. Перегруженность наших улиц, отсутствие простора вызывают у горожан стрессы и клаустрофобию».
Безопасные для пешехода зоны Каракаса можно пересчитать по пальцам. Среди них наибольшей популярностью пользуется улица Сабана-Гранде, закрытая для транспорта. Здесь расположены магазины, лавочки с сувенирами, кинотеатры, множество ресторанчиков — их завсегдатаи чаще всего сидят прямо на улице, под легкими навесами. Здесь же столики для игр — все венесуэльцы, от мала до велика, обожают шахматы и домино. Никуда не деться от вездесущих буонерос — самодеятельных торговцев, раскладывающих свой товар прямо на тротуаре под ногами у прохожих. Подобная торговля на Сабана-Гранде запрещена, поэтому, когда появляется полицейский патруль, буонерос разбегаются в близлежащие переулки, подхватив узлы с поделками из латуни и дерева, галантереей и бижутерией, самодельной обувью...
