За ужином, отлично приготовленным, она попросила его рассказать о майских событиях. Это был самый лучший месяц в его жизни. Потом он несколько поостыл. Та же история, что и с Сопротивлением, ставшим достоянием книг: он не мог заставить себя поверить в то, что партизанские баталии на бульварах и все такое прочее могут привести к чему-либо. Слишком просто. Игра в сыщики-разбойники для времяпрепровождения. Но, конечно, он был не прав. Когда дело касалось его, все усложнялось из-за матери. Она всегда все усложняла. Он забыл о ней по-настоящему на какое-то время только в мае.
Его рассказы привели Грету в восторг, в особенности история с девушкой, которую избили полицейские. Она сказала, что он спешит и не дает подробностей. Если, однако, тем самым она готовилась намекнуть, что гестапо и французская полиция стоят друг друга, он мог бы ей рассказать несколько эпизодов, почерпнутых им из книг. Например, про женщину, которую заставили говорить, пытая зажженной свечой. Но она, видимо, почувствовала его сдержанность, потому что перестала задавать вопросы и убрала со стола. На этот раз он не предложил ей своей помощи. Она вернулась с коробкой гаванских сигар, выбрала одну и раскурила ее для него после целого ряда приготовлений. Странная женщина. Она, казалось, находила все это совершенно нормальным. Ни одна из девушек, с которыми он был знаком, не согласилась бы даже просто пойти для него за коробком спичек. Он положил ногу на балюстраду террасы и курил сигару, думая о том, что первый тайм все же выигран, поскольку он добрался до места. Она вскоре присоединилась к нему и поставила свое кресло рядом. Они смотрели, как ночь окутывала холмы, на которых то там, то здесь вспыхивали огоньки. Она курила длинные сигареты «Пэл-Мэл», вставляя их в мундштук из слоновой кости. Они просидели так около часа и обменялись словами лишь один раз, когда она спросила, что он предпочитает: виски или коньяк. Она тоже положила ноги на балюстраду, и ее платье-кольчуга сползло вниз, обнажив колени. О чем она думала?
Раз она чувствует себя так спокойно в его обществе, то, значит, ее отец ничего не рассказывал ей о прошлом, так же как его мать молчала двадцать один год. И продолжает молчать. Взрыв, истерика, когда он сказал ей о своем отъезде в Германию, слезы, но ни слова. Грета положила внезапно руку на его запястье и сказала:
— Посмотрите, какая луна. Я могла бы просидеть так всю ночь, глядя на луну и все эти звезды.
— Марс, Венера...
— Я не такая ученая. Вы знаете, где Венера? Я могу показать только Полярную звезду, которая вот здесь, Волопаса, который вот там, и, конечно, Молочную дорогу, она прямо над нами...
Молочную дорогу? Когда он понял, что она говорит о Млечном Пути, его разобрал такой дикий смех, что ей пришлось его поцеловать, чтобы он перестал смеяться. Они ушли в комнату для гостей.
— Мой отец вас ждет на террасе, и завтрак уже готов.
Лицо свежее, и улыбается так, как будто ничего и не произошло. Он сам только что проснулся, в теле удивительная легкость, но душа в полном смятении. Он дал себя провести, Рихтер может смеяться ему прямо в лицо.
Он принял душ, оделся и вышел из комнаты, не побрившись, так как не знал вольтажа электросети. Солнце уже светило вовсю. Грета, в халатике, переставляла чашки и тарелки с подноса на стол, за которым сидели Марта в розовом утреннем платье и мужчина лет шестидесяти, в белых полотняных брюках, светло-зеленой рубашке и черном галстуке.
— Вот и наш гость, папа.
— Рад вас видеть. Нам всегда доставляет удовольствие принимать молодого француза в своем доме.
Он казался искренним. Энергично пожал протянутую ему руку. Физиономия, располагающая к доверию: цвет лица розовый, седые вьющиеся волосы, близорукие глаза за очками в роговой оправе. Три маленьких шрама, скрестившихся в виде звездочки на левой скуле, скромно напоминали о военном прошлом. Он говорил без акцента, но медленнее, чем Грета.
— Я прошу вас, садитесь. Кто вас прислал?
— Я сын Мориса Ваннье.
— Ваннье? Господин Ваннье из Софрено?
— Ваннье из группы Сопротивления «Марс».
Рихтер продолжал намазывать маслом ломтик хлеба. Грета села за стол и уткнулась в чашку чаю, как притихшая кошка. Он старался на нее не смотреть, но ему трудно было не встречаться глазами с Мартой, сидевшей напротив и подмигивавшей ему с видом соучастницы.
— Группа «Марс», — пробормотал Рихтер, — я должен признаться, что память начинает мне изменять.
— Семнадцать расстрелянных, двенадцать замученных в концлагерях. Вы арестовали моего отца, но ему удалось бежать. Он поступил потом во французскую армию и был смертельно ранен на фронте в Эльзасе.
— Это был, несомненно, смелый человек. А вы кажетесь моложе своих лет. Вам никак нельзя дать больше двадцати.
— Мой отец умер только в 1948 году.
— А-а, понимаю. И вы уверены, что мне приходилось им заниматься?
Черт бы их побрал, они, несомненно, в сговоре! Рихтер со своей слабеющей памятью, Марта со своими подмигиваниями, Грета, которая поглаживает грудь, чуть прикусив нижнюю губу. Надо все бросить.
— Да, вы занимались им, господин Рихтер. Гестапо очень даже им занималось.
— Гестапо? Но в этом случае я здесь ни при чем.
— Нет, вы сотрудник гестапо.
— Позвольте! — заорал Рихтер. — Я имел честь принадлежать к абверу — разведывательной службе вермахта. Мы были немецкими офицерами, и я прошу вас не путать нас с подонками Гиммлера, которые повесили нашего шефа адмирала Канариса.
Он был красен от негодования, бутерброд дрожал в его вытянутой руке. Грета сидела как на углях. Марта разинула рот.
— Я рассматриваю это приравнивание как оскорбление, и я не понимаю, как вы согласились разделить завтрак с человеком, которого считаете гестаповцем.
Ему захотелось заплакать от бешенства или от жалости к самому себе, он уже не мог понять. Все на него орут, даже этот немец. Разумеется, в его книгах упоминалось об абвере, так же как о СД, гестапо, службе Риббентропа, тайной полевой жандармерии — поди разберись. Авторы сами признают, что они в них путаются. А рожа Рихтера, когда он кричал: «Мы были немецкими офицерами!» Как будто оставалось только вскочить и встать навытяжку. И вдобавок ко всему голая ступня Марты путешествует по его правой ноге, а взгляд полон сочувствия, каким награждают несправедливо наказанного малыша.
— Простите меня и пейте ваш чай, — успокоительно произносит Рихтер. — Вы слишком молоды, чтобы понять мое возмущение. Есть слова, которые заставляют меня терять самообладание. Ваш отец был доставлен в гестапо?
— Он был доставлен к вам, неважно, гестапо это или нет. К вам лично...
— Ваннье... Группа «Марс»... Я очень огорчен, но я уже ничего не помню, — говорит Рихтер, прожевывая сосиску. — Перед моими глазами прошло так много людей... Вы не могли бы мне что-нибудь подсказать?
— У них у всех были имена планет или звезд. Была, например, Венера. Начальника группы называли Солнце. Моего отца звали Луной.
— Ах, «Марс»! Великолепно. Отличная группа. Они действовали как раз в такой среде, где у нас было мало осведомителей. Да, я теперь прекрасно вспоминаю, к нам в руки попал один из членов группы, который дал возможность сразу забрать всех.
— Это был мой отец. Я хочу знать, почему он все рассказал.
— Мы были офицерами и...
— Я знаю. Его не пытали.
— Погодите минутку. Я начинаю припоминать. Да, это было в январе или феврале 1944 года.
Скверное время. Как говорят у вас, не знали, за что схватиться. Так вот, вы ошибаетесь: не я арестовал вашего отца. Ты знаешь, Грета, кто арестовал отца нашего друга? Это Рюди.
Грета кивнула головой с понимающим видом. Марта наконец сняла свою ногу.
— Другой офицер абвера?
— О нет, нет! Рюди даже не немец. Он сотрудничал у наших французских помощников.
В книгах об этом писалось. Сборище подонков, еще худших, чем гестаповцы.
— Я хочу его видеть. И не пытайтесь меня уверить в том, что он умер. Это не так, раз ваша дочь его знает. Вы даже сказали: «Рюди не немец».
Рихтер отставил тарелку и закурил сигарету «Пэл-Мэл», которую он взял из протянутой Гретой пачки.
— Послушайте меня, — сказал он наконец, — я буду с вами откровенен. Мы прибегали к помощи этих людей, и в этом не было ничего хорошего, но у нас были горы трудностей, и Восточный фронт пожирал лучшие силы. Я признаю, эти люди допускали отвратительные вещи. Абсолютно отвратительные. Вы видите, я говорю с вами откровенно. Но в деле с вашим отцом, как вы признаете сами, все происходило корректным образом. В таком случае зачем вам разыскивать Рюди? Я не хочу устраивать вам встречу с Рюди. Это совсем неподходящая компания для такого молодого человека, как вы. Если бы я знал, что с вашим отцом обращались некорректно, я бы сам вместе с вами отправился к Рюди. Но раз он не может вам ничего сказать, повторяю: зачем вам видеться с Рюди? Великая вещь в жизни, мой юный друг, это уметь переворачивать страницы...
