Я припомнил этот разговор с Громовым, когда мы обошли Блоссом и по широкой полосе чистой воды добрались до Фомы. Мыс этот, сложенный из наклонных слоев аспидно-черных сланцев, вблизи еще более красив, чем издалека. Но — увы! — птичий базар на нем уже распался, и одни только беринговы бакланы, поводя хохлатыми головами на длинных шеях, встречали нас.
Густой туман прикрыл скалы. Мы высадились на галечнике и, рассыпавшись цепью по склону горы Томас, отправились на поиски. Найти что-либо в таком тумане было мудрено. Однако вскоре раздался крик Володи Шубина. На бугристом склоне, метрах в пятистах от берега, мы увидели прямоугольную площадку. Ее опоясывали распавшиеся гнилые бревна. Такие же куски дерева выглядывали из-под дерна и в центре площадки. Возможно, это были остатки рухнувшей крыши землянки.
Но почему землянка находилась в таком удалении от берега? Может, с той поры, когда здесь жил человек, море отступило?
Значит, это было очень давно, несколько столетий назад. Голубая бусинка скорее всего попала на Чукотку не раньше XVII века. А онкилоны, по легенде, оставили материк в первой половине XVII века... Выходит, могли быть и они.
Увлеченные поисками, мы не сразу заметили, что ветер переменился, льды начали медленно дрейфовать, отрезая нам обратную дорогу.
Видно, потревожили мы дух старого Крехая, и Бородатый Ворон, покровитель его племени, поднялся и полетел впереди вельбота. Лед все теснее прижимало к берегу, приходилось все время лавировать. Важно было обойти Блоссом — около него уже образовался затор. Еще издали мы увидели странную картину: возле берега льдины неслись в сторону, обратную общему движению льда, как если бы кто-то под водой с силой толкал их.
Это был так называемый сулой, упомянутый еще Дежневым, — стремительное водоворотное течение у мысов. Утром мы его не заметили. Может, потому, что был отлив?
Блоссом надо обойти, забираться далеко от берега опасно, и наш капитан двинул суденышко между двумя несущимися льдинами. Казалось, мы уже проскочили, но тут вельбот вдруг приостановился — зацепился винтом за подводную часть льдины. Этого и ждал Бородатый Ворон. Льдины сошлись, раздалось зловещее «Кррракк!» — в вельбот хлынула вода, и он пошел левым бортом под лед. Мы выскочили на налезающую льдину, успев захватить только весло, багор и рюкзак с продовольствием. Вельбот почти до краев наполнился водой.
Берег недалеко, метрах в ста пятидесяти, но до него — живое крошево льда. Кто-то крикнул: «Держимся вместе!» Возникла та нервная цепочка, которая связывает людей в минуту опасности, по которой передает сигналы последний трезвейший расчет и за которой уже нет Ничего — срыв, пустота, тьма...
Через несколько секунд вправо, ближе к берегу, оказалась льдина, подобная нашей, и между нами третья, поменьше. Образовался мостик. Не сговариваясь, мы начали прыгать по нему, один за другим. Последний прыгал, когда льдины уже расходились, мы приняли его на руки. А к той льдине, на которой мы теперь очутились, — тоже случайность! — причалила еще одна, ноздреватая, полузатопленная, с виду ненадежная. И до берега от нее — полоса чистой воды.
— Прыгай! Догребем!
— Не прыгай! Развалится!
Шагнул один. Держит. Второй, третий — все! Начали судорожно грести веслом, багром. И догребли. А на берегу обнялись.
— Теперь мы крестники, — сказал Вадим. — Сегодня у нас у всех день рождения!
Все дальше в море уплывал рюкзак с провиантом — мы забыли его на льдине, которая раздавила вельбот. Сам же вельбот, а в нем фотоаппараты, бинокли и прочие вещи, неожиданно развернуло и потащило вдоль берега, совсем близко. Схватить бы, но песок круто уходит в воду и рядом лед. Топтались, примеривались... Решился Вадим — бросился по пояс в воду и багром зацепил, веревку, свисавшую с носа вельбота...
Через час оконечность мыса выглядела так. У берега, привязанный к большой стамухе — льдине, сидящей на песке, покачивался вельбот с широкой пробоиной в правом борту и лопнувшим днищем. Невдалеке, закрытое парусом, лежало в куче содержимое вельбота — мотор, весла, мачта, якорь, рабочий инструмент, канистры с бензином. Мы в это время уже сидели в доме выносной и отмечали наш день рождения. В доне, слава богу, был запас круп, муки и целая фляга спирта.
Небольшое послесловие к вельботному маршруту. Вижу перед собой серьезное, нахмуренное лицо бывалого полярника.
— Выдрать бы вас как следует. Где техника безопасности? Где спасательные жилеты, рация, запасной мотор? Вы не имели права уходить налегке!
Что правда, то правда. Мы тоже всегда считали, что происшествие в экспедиции всего-навсего результат недосмотра, непорядок в работе. Но что же оставалось делать, если на острове в это время не оказалось ничего из перечисленного? Свернуть работу? И не было бы тогда ни птиц, ни моржей, ни онкилонов. Не было бы ни снимков Валентина, уже месяц спустя попавших на выставку по охране природы в Москве, ни Жениных микробиологических проб, сделанных на острове впервые. Да и научный проект по организации работы в заповеднике, над которым трудился Станислав Беликов, не был бы таким полным и доказательным.
III
Стих вдали шум вездехода, и мы со Стасом остались одни. Было солнечно, тепло, со всех сторон нас обступила тишина. Неужели это Дрем-Хед — без пронизывающего ветра и свирепого мороза? Взобравшись на перевал, мы остановились.
— Помнишь? — спросил Стас.— Здесь была берлога Удивленной...
Еще бы не помнить! В марте 1972 года мы тоже приезжали сюда вдвоем. Дрем-Хед, небольшой горный массив в северо-западном углу острова, показался мне тогда седой неприступной крепостью. Он сверху донизу был перепоясан, как дорогами, снежными террасами, и камни на вершинах торчали угрюмо и прямо. А над вершинами кольцами клубились облака, будто в центре гор кто-то дышит...
Прирожденный бродяга, белый медведь круглый год кочует в Ледовитом океане, но детей своих рождает на твердой земле. Дрем-Хед — самый большой в мире медвежий «родильный дом»; каждую осень до полусотни медведиц приходят сюда, чтобы залечь в берлоги и вывести под снегом потомство. В марте они начинают вскрывать берлоги и выходят с малышами «в свет». К этому-то времени мы и поспешили тогда на остров. Программа работ предусматривала мечение медведиц (для чего надо было на время обездвижить их с помощью ружья, стреляющего шприцами со специальным раствором), изучение экологии, поведения и численности зверей, положения и устройства берлог.
Однажды мы поднялись к этому перевалу и, как обычно, наверху решили передохнуть. Стоял жгучий мороз, и воздух был полон сверкающих нитей, будто кто-то с неба осыпал землю праздничной мишурой.
Вдруг мы услышали глухой удар, шорох — метрах в пятнадцати от нас снег взметнулся, и из-под него появилась черная точка медвежьего носа. Мы залегли за камнями. Нос, будто перископ, медленно поворачивался во все стороны. Скоро к этой точке прибавилось еще две — глаза. Такое же неспешное внимательное кружение. Рывок — голова взлетела над снегом, образуя прямую с длинной мощной шеей. Снова разведка носом. Еще рывок — на снегу широкая грудь и две лапы. И потом уже плавно вздыбилась спина, выросли задние ноги — она встала перед нами.
Неторопливо оглядывает окрестность, словно проверяя, все ли в порядке: по-прежнему ли светит солнце, на месте ли горы и море. И это царское величие, это спокойное сознание силы поражает больше всего.
Несколько раз она встряхивается всем телом, отчего лимонный мех ее окутывается облачком снежной пыли, и начинает прогулку вокруг берлоги. Мы переглядываемся — медведица уже в нескольких шагах и явно направляется к нам. Вскакиваем, бежим — летим! И последнее, что видим, оглянувшись; застывшая фигура медведицы, взгляд — в упор, и пасть, уже без всякого величия, совсем по-человечески приоткрытая от удивления.
Потому мы и назвали ее Удивленной. Много у нас было медведиц, и всем мы давали имена: Лежебока, Хулиганка, Терпеливая... Но эта оставалась любимой. Может, из-за того, что встречи с Удивленной — редчайший случай, когда удалось увидеть первый выход медведицы из берлоги. Может, потому, что знакомство с ней было особенно долгим. А, впрочем, всегда ли мы знаем, за что кого-то любим?
...Наша избушка изрядно постарела и износилась за прошедшие годы, но еще вполне годилась для жилья. Мы подремонтировали ее, хорошенько убрали и протопили, поужинали и забрались в спальники.
Два первых дня без устали лазили по горам и не встретили ни одного зверя. По пути собирали медвежьи черепа, их здесь накопилось довольно много — и стародавних, и более свежих, тех, что остались после разных охотничьих сезонов. Нашли с десяток временных лежек медведей — углублений в щебне со следами шерсти, в них звери отдыхали и отсыпались. Как мы предположили, медведи еще не вышли на берег и оставались во льдах, кромка которых еле виднелась в море.
