Два первых дня без устали лазили по горам и не встретили ни одного зверя. По пути собирали медвежьи черепа, их здесь накопилось довольно много — и стародавних, и более свежих, тех, что остались после разных охотничьих сезонов. Нашли с десяток временных лежек медведей — углублений в щебне со следами шерсти, в них звери отдыхали и отсыпались. Как мы предположили, медведи еще не вышли на берег и оставались во льдах, кромка которых еле виднелась в море.
На третий день решили осмотреть Малый Дрем-Хед — группу гор, расположенных километрах в трех к западу от Большого Дрем-Хеда, ближе к морю. Но и там зверей не было.
Обследуя террасы, мы на какое-то время потеряли друг друга из вида. Близился вечер. Решив, что Стае спустился к морю, я направился туда. Вприпрыжку сбегаю вниз, щебень летит из-под ног, и вдруг вижу перед собой голову медведя. Он тянет шею из-за большого камня, и в этом тревожном гибком движении сквозит что-то змеиное. Ну и ну! Возьми я немного правее, въехал бы прямо ему на спину. Согнувшись, карабкаюсь назад — вверх, вверх — лишь бы не двинулся за мной. Нет, вроде не преследует. Забравшись наверх, вижу Стаса.
— Наверно, ты его здорово напугал, — невозмутимо комментирует он мой рассказ.
Чтобы получше рассмотреть зверя, мы поднялись на вершину горы и вместо одного медведя видим... двух. Тот, на которого я наткнулся, лежит как ни в чем не бывало, свернувшись клубком, мордой и лапами к склону. Похоже, что спит. А у самого подножия еще один соня — этот устроился на боку, вольготно раскинув лапы.
Я навел бинокль на Большой Дрем-Хед и обнаружил на темном его склоне неподвижное белое пятно. Мишка, не иначе. Бинокль чуть в сторону — и в окуляре четвертый зверь вышагивает по распадку. Вот тебе и на! Выходит, не так уж пусты эти горы!
Вернувшись в избушку, мы вытянули на нарах гудящие ноги.
— Стас, а медведицы рожают раз в три года?
— Ну да.
— Значит, Удивленная и в этом году может прийти сюда?
— Ну, уж вряд ли. Арктика велика. Хотя кто ее знает?
Уже в полусне снова вспоминаю Удивленную.
...Багровое солнце висело над ее берлогой. Я был на противоположной стороне узкого распадка, выделяясь как клякса на чистой бумаге. И тут появилась Удивленная.
Выйдя из берлоги и деловито осмотревшись, она сразу направляется к площадке, где мы лежали накануне. Убедившись, что там никого нет, возвращается к берлоге и валится на бок. Так, боком-боком, она ползет немного, переворачивается через спину и вновь ползет, уже на другом боку. Потом вытягивает вперед шею, подгибает передние лапы и, отталкиваясь одними задними, скользит на груди. Все это в очень плавном, заторможенном темпе. Она четко выделяется на линии горизонта и кажется мне такой же большой, как горы или солнце, которое она то загораживает собой — и становится черной тенью, плывущей в алом водовороте поземки, то открывает вновь — и тогда прямой сноп лучей бьет из-за ее спины.
Нет, это не была простая разминка на снегу, это скорее походило на танец, в котором слились и торжество материнства, и радость освобождения из снежного плена, возвращения к тому миру дикой свободы, частью которого она была.
Склон у берлоги довольно крут, и потому, катаясь, медведица сползала все ниже и ниже. А потом села, подняла передние лапы и лихо съехала к самому подножию террасы. Я очнулся и двинулся вверх. Удивленная в нерешительности посмотрела на меня и тоже устремилась вверх к берлоге. Но стоило мне остановиться, замерла и она. Несколько секунд мы, глядя друг на друга, ждали, что же будет. И вот она снова повалилась на снег и как ни в чем не бывало продолжила свой танец. Казалось, она вступила со мной в молчаливый сговор: «Это опять ты? Что за чудак? Смотришь? Тебе нравится? Ну и смотри, если хочешь!..»
Тогда же, весной 1972 года, я написал в экспедиционной тетради: «14 апреля. Мы вырыли недалеко от ее берлоги яму и обложили пластами снега — получился великолепный наблюдательный пункт. Вскоре Удивленная вышла наружу. Покрутилась немного возле берлоги и опять исчезла в снегу. И тут же из отверстия выглянули две маленькие любопытные мордочки. Медвежата попытались было выбраться наверх, но мать решительно запихнула их обратно. И все же, когда она снова полезла из берлоги, один медвежонок ловко вскарабкался по ее спине и голове и выскочил наружу. Пока медведица помогала вылезти второму медвежонку, он кувыркался и елозил у ее ног.
— Шустрик, — шепнул я Стасу.
— Да, — ответил он, — а вот и Мямлик.
С минуту Удивленная, свесив голову и облизывая медвежат, стояла неподвижно. А те петляли между ног, вставали на задние лапы, ходили вокруг нее столбиками, лезли на голову, будто что-то нашептывая матери в оба уха сразу. Для них большое тело медведицы — остров в незнакомом еще мире, родной, доступный, необходимый остров, сладкий, как сон и молоко.
А вот и первый опыт самостоятельности — несколько шагов в сторону. Медвежата, как и человеческие дети, учась ходить, сразу пробуют бежать и, не справляясь со скоростью, падают. Медведица сама отталкивает их от себя, но, стоит им отбежать дальше какой-то невидимой черты, тут же возвращает назад. Она словно жонглирует двумя пушистыми шарами, разбрасывая и снова собирая их носом. И хотя все это кажется игрой, на самом деле медвежата заняты очень серьезным делом — учатся ходить.
Семейство направилось на каменистую площадку над берлогой. Но прежде Шустрик умудрился залезть на медведицу верхом. Этот акробат устроился сначала поперек, потом вдоль ее спины и, отчаянно балансируя, прокатился на матери. Мямлик попробовал до него достать и получил от братца такой увесистый шлепок, что опрокинулся и кубарем полетел в снег.
Всего минут двадцать продолжалась прогулка. Мы выдали себя стрекотом кинокамеры — звери немедленно спрятались в берлоге и до самой темноты уже не показывались».
Пурга на несколько дней заперла нас в избушке. Когда наконец установилась погода и мы смогли продолжить наблюдения, обнаружилось, что на Дрем-Хеде мало что изменилось. Снег только чуть-чуть припорошил землю, но льды по-прежнему стояли далеко в море. Каждый день мы видели похожую картину: две-три медведицы лежали на склонах или разгуливали, тоже, кажется, томясь ожиданием. Так мы и не дождались Удивленную. Срок нашей экспедиции истек.
И все-таки наблюдения дали немало. Вся карта Дрем-Хеда покрылась значками и стрелками, указывающими на встречи-с медведицами, их перемещения и временные залежки. Наблюдения подтвердили, что залегание зверей в берлоги целиком зависит от количества снега в горах и ледовой обстановки. Однако выход медведиц на остров для зимовки оказался гораздо более растянутым по времени, чем думали раньше, он начинается в конце августа — начале сентября, а не в октябре, как считалось. Так что предположения некоторых ученых о том, что звери выходят на берег, когда имеются условия для устройства берлог, неверны.
Интересно было также проследить за поведением медведиц в этот период. Хотя они и казались ленивыми и большей частью спали, но чутко реагировали на любые изменения погоды. К человеку же были достаточно равнодушны.
Несомненный научный «вес» имела и та коллекция черепов, которую мы увозили с собой.
...Тысячи лет назад, в те незапамятные времена, когда таяли великие ледники, появился в океане остров Врангеля — осколок древней Берингии. Менялись эпохи, люди обживали планету, но остров, похожий по очертаниям на растрескавшийся медвежий череп, был необитаем. Долго и трудно «открывался» он, нелегко осваивался. Сейчас остров снова стал заповедной землей, но заповедан он теперь не полярной стихией, а волей человека. Мы свидетели и участники этой новой его истории.
Лучшей эмблемой Арктики всегда был белый медведь. Для меня символ Арктики — медведица Удивленная с острова Врангеля. Никогда не забыть, как она когда-то спустилась вместе с медвежатами с многоступенчатой синей громады Дрем-Хеда к блистающему серебром океану. Они не поспевали за ней, падали, и тогда она спокойно поджидала их, подталкивая и облизывая на ходу.
Доброго пути, Удивленная! Пусть остров всегда будет тебе и твоим медвежатам гостеприимным домом...
Виталий Шенталинский
Бон диа, бон диа, — Старый служитель в поношенном черном костюме (в такую-то жару!) почтительно поднялся навстречу и распахнул дверь. — Сегодня вы первый. С утра — никого. — И он снова уселся на скрипучий стул у ворот.
Крепость приняла меня в свои стены. Жарко, очень жарко сейчас в Мапуту. По всем прогнозам давно должна начаться осень с ее благодатным ветерком и прохладой, но дни проходят, а жара остается. Все живое инстинктивно прячется в тени. Я тоже поскорее нырнул между стенами и устроился на скамеечке возле большого колодца-журавля. Сейчас это экспонат. Когда-то он исполнял свои прямые обязанности. Когда-то...
