На десятый день пути пропал подсобный рабочий, индеец Диас. Геологи остались вдвоем: американец Дэниэль Юнгвирт и мексиканец Фульхенсио Оройо. В поисках Диаса потеряли еще два дня и окончательно заблудились. Голод, усталость и отчаяние притупили чувства, и впоследствии они не смогли вспомнить, сколько дней брели по сельве, равнодушные ко всему на свете. Они падали на землю там, где настигала их ночь. Утро — бог знает какого дня — застало геологов на обширной поляне. Вчера, в темноте, она ничем не отличалась от всех остальных. Но сегодня... Никаких сомнений не было: поле! Участок, выжженный в лесу и засеянный маисом, — индейское поле!
У путешественников не было уже сил искать тропу в деревню. Да и деревня могла оказаться далеко. Решили, чтобы сэкономить силы, остаться на поле и дождаться людей. После мучительных дней блужданий это казалось блаженством: лежать в тени и ждать, когда придут люди. И знать, что люди обязательно придут.
...Женщин было четверо. Обнаженные — лишь в коротеньких травяных юбочках, с мотыгами на плечах. Весело переговариваясь, они сложили принесенные с собой припасы и присели отдохнуть перед работой. Потом встали и разбрелись по полю. И когда одна из них была совсем рядом, Фульхенсио прошептал: «Невероятно!» Дэниэль и сам отказывался верить глазам: то была негритянка...
...Наверное, наши путешественники — исхудавшие, бледные, заросшие — пуще всего напоминали привидения, потому что, когда они поднялись на ноги, негритянки застыли в ужасе, а потом бросились в заросли. В том месте, откуда они вышли на поле, начиналась еле заметная тропка. Геологи шли по ней, пока, выбившись из сил, не упали, оставшись лежать пластом. Здесь их и нашли поднятые по тревоге мужчины из деревни. Геологи не могли сами идти, и их понесли на импровизированных носилках.
...Дэниэль пришел в себя через два дня. Первое, что он увидел, был божок — дисковидная голова, длинная шея, руки крестом. Божок висел на стене хижины, а Дэниэль лежал на полу на шкурах. Рядом мерно дышал Фульхенсио. В углу сидел сморщенный чернокожий старик в набедренной повязке из шкуры пумы. Негр! Значит, все это не почудилось... Но ведь в этих местах никогда не было негров... Увидев, что геолог проснулся, старик подал ему плошку с какой-то резко пахнущей жидкостью и знаками показал: «Пей!» Через силу Дэниэль выпил жидкость, оказавшуюся на удивление безвкусной, и тут же снова заснул.
На следующее утро оба геолога чувствовали себя вполне прилично. Все попытки договориться с хозяевами оказались безрезультатны, те не понимали ни испанского, ни английского, ни языка майя, которым немножко владел Фульхенсио.
Гостей ни в чем не стесняли, но никуда и не пускали одних. Всюду, куда бы они ни пошли, их окружала галдящая толпа голых мальчишек, и трудно было понять — детское это любопытство или слежка.
В деревне жило человек сто. Точно сосчитать было трудно, потому что часть людей, очевидно работавшая на дальних лесных участках, все время отсутствовала. Порой Дэниэлю казалось, что среди непонятного потока речи негров слышались слова, смахивавшие на искаженные английские. В кармане рубашки у него сохранился блокнот и карандаш, и он время от времени записывал слова и целые фразы, зарисовывал божков, амулеты.
Через некоторое время удалось — знаками, жестами — договориться: геологи оставят в деревне ружья (патроны все равно давно кончились), а негры выведут их к реке и помогут построить плот.
Так и сделали. К реке шли трое суток, по ночам. Днем отдыхали. Через неделю геологи доплыли до реки Белиз, а там посчастливилось наткнуться на чиклерос. Еще через пару недель геологи были уже в Мехико-сити.
Их рассказам сначала никто не верил: откуда взяться неграм в джунглях Юкатана? Потом, когда Дэниэля и Фульхенсио выслушали этнографы из университета, к их рассказам отнеслись серьезнее. Помогли записи Дэниэля: фразы из языка лесных жителей оказались несколько похожи на язык эве, одного из племен Западной Африки, живущего именно в тех местах, откуда шел основной поток рабов.
Высказано было предположение, что негры в сельве Юкатана — потомки рабов, бежавших с потерпевшего крушение невольничьего корабля. Джунгли не очень отличались от лесов их африканской родины, и потому они устроились в них без особого труда.
В 1964 году университет снарядил экспедицию на поиски лесных негров. Дэниэль принял участие в этой экспедиции.
...Но ученым не удалось обнаружить следа таинственной деревни. Лишь под самый конец они наткнулись на заброшенную хижину странной для этих мест конической формы, да неподалеку от нее — на висящего на дереве божка с длинной шеей, дискообразной головой и крестом растопыренными руками...
Л. Ольгин
Окончание. Начало в № 10 Повесть о трагедии народа, уничтоженного только потому, что земля его была богата золотом и изумрудами, и он хотел быть свободным
Действие третье, в котором Кесада забывает о своей речи
Только обещание Кесады вернуться на озеро оторвало солдат от озера, скрывающего несметные сокровища.
Распрощавшись с Гуатавитой, испанцы двинулись на восток. Однажды, спустя несколько недель, высланный вперед на разведку капитан Ванегас привел с собой странного индейца. Он был в черных одеждах, и волосы его в знак глубокого траура были коротко подстрижены. Из расспросов выяснилось, что испанцы вот уже два месяца находились на земле саке Кемуинчаточи, правителя северных муисков. Его столица Хунза была в одном дне пути от испанского лагеря. Индеец уверял, что этот саке, давний враг и соперник сипы Тискесусы, немыслимо богат и что он ведет борьбу за власть над всеми землями муисков.
Скорее по коням. Двадцать пять лучших всадников и двадцать пять пеших солдат построились мгновенно.
Отряд шел весь день, пешие бежали рядом с лошадьми, держась за стремена, и перед заходом солнца испанцы подошли к Хунзе. От ворот отделилась толпа разодетых индейских сановников: они просили подождать до утра и не нарушать покоя властелина.
Но не тут-то было! Кесада пришпорил коня и на полном скаку врезался в толпу индейцев. За ним последовали остальные. Стремительный рывок — и вот уже цокот копыт ворвался на центральную площадь. То, что увидели они, захватило дух: в косых лучах заходящего солнца, слегка позванивая на ветру, поблескивали золотые щиты, причудливой формы пластины, изображения соколов, змей, птиц, каких-то еще непонятных животных. Они свешивались с дверей и крыш, придавая городу почти фантастический вид. Впереди показался дворец самого саке в зубцах мощного частокола. Входные ворота скреплены толстыми канатами. Вокруг грозная толпа вооруженных индейских воинов.
В эту минуту Кесада окончательно позабыл про «азбуку завоевания», преподанную им три месяца назад своим подчиненным. Он был конкистадором, как говорили тогда в Испании — «пор куатро ладос», с ног до головы.
Кесада прыгает на землю и несколькими взмахами меча перерубает канаты у ворот. С десятком солдат — остальные встали у входа — он врывается во внутренние покои.
Прямо перед ним на низком деревянном троне величественно сидел старик с суровым неподвижным лицом. Ноги его утопали в пушистом ковре из перьев какой-то птицы. Он спокойно и выжидающе смотрел на приближавшегося к нему Кесаду.
Испанец выхватил меч и положил руку на плечо саке. Вскочив со своего трона, Кемуинчаточа приказал свите убрать наглецов. Мгновение — и Кесада оказался в кольце индейских копий и боевых палиц. И неизвестно, чем бы это кончилось, если бы на помощь не пришли капитан Суарес и его солдаты, стоявшие у ворот.
Увидев подоспевшую помощь, саке прекратил сопротивление. Солдаты заперли его в одной из комнат и выставили часовых. Грубость и бесцеремонность, с которыми испанцы обошлись с вождем, словно парализовали индейских воинов. Это было великим святотатством, ибо никто не смел не только притронуться к Кемуинчаточе, но и посмотреть ему в лицо. Даже приближаться к нему могли лишь знатные сановники... Теперь, узнав, что вождь в плену, жители города сложили оружие.
Вслед за этим начался великий грабеж. Реестровая запись бесстрастно свидетельствует: всего в городе Тунха (так прозвучало на испанском языке индейское «Хунза») было собрано сто тридцать шесть тысяч песо высокопробного и четырнадцать тысяч песо низкопробного золота да в придачу двести восемьдесят изумрудов.
Но и этого показалось мало. Кесада предложил саке выкупить свою свободу. На настойчивые приставания испанцев Кемуинчаточа презрительно ответил: «Мое тело в ваших руках, делайте с ним что хотите, но никто не может командовать моей волей!»
Вскоре грозный повелитель северных муисков скончался, не пережив свершившиеся в одночасье разгром государства, падение столицы и позор плена. Но умер он достойно, не покорившись.
