Но это — редкий случай, конечно. А вот примеров, когда современные археология и этнография подтверждают рассказы Геродота, которые должны были казаться его греческой аудитории, по меньшей мере, экзотическими, множество. Скажем, он описывает скифское камлание с воскурением дымов конопли, при том, что конопля в то время не росла в самой Элладе, и ему приходится объяснять аудитории, что это за растение. Описанный им способ варки мяса в желудках жертвенных животных, практиковавшийся скифами, засвидетельствован аж у бурят на Ангаре. Связки ивовых прутьев, которые, согласно Геродоту, использовали скифские гадатели, были найдены археологами в могильниках Мечет-Сай на реке Илек, притоке Урала. Рецепт приготовления пастилы из вишневого жмыха, оставшегося после выжимания сока, применявшийся геродотовскими аргиппеями, еще в середине прошлого века зафиксирован у осетин. Результаты новых раскопок знаменитого Чертомлыкского кургана в Днепропетровской области Украины, опубликованные в 1994 году, подтвердили даже жуткий рассказ Геродота о карауле мертвых дружинников, посаженных на кол вместе с конем, вокруг могил скифских царей. И так далее, и тому подобное — почти до бесконечности…
«Ложь» и «намеки»
Так что же, получается, что Геродот абсолютно достоверен? Да нет, вопрос снова оказывается сложнее, чем кажется на первый взгляд. Если в начале археологического исследования описанных Геродотом стран европейцы вполне могли, подобно Флоберу в Египте, пользоваться его сочинениями как путеводителем и им хватало точности, то по мере накопления знаний выяснилось, что полно и таких случаев, когда сведения древнего грека никак не совместимы с тем, что видит современный путешественник. Кроме случаев явных фантазий (например, упоминание о костях летучих змей, которые он якобы сам видел на Красном море), есть и примеры простой путаницы. Геродот путает географические координаты Фермопильского прохода, места героической битвы спартанского царя Леонида с Ксерксом. Он опровергает личным опытом информацию Гекатея из Милета, говоря о расстоянии от Босфорского пролива до Фасиса морем, — и ошибается почти вдвое.
Еще один характерный пример — с изображениями египетского царя Сесостриса в Малой Азии. «В Ионии, — пишет «отец истории», — также есть два высеченных на скале рельефных изображения этого царя: одно — на пути из Эфеса в Фокею, а другое — из Сард в Смирну. В том и другом месте это рельефное изображение мужчины-воина в четыре с половиной локтя высотой. В правой руке он держит копье, а в левой — лук. Соответственно и остальное вооружение египетское и эфиопское. На груди у него от одного плеча до другого вырезана надпись священными египетскими письменами, гласящая: «Я завоевал эту землю моими плечами». Действительно, как раз в этих краях, у перевала Кара-Бель, и сейчас можно видеть два рельефа, практически полностью отвечающие геродотову описанию. Конечно, они не египетские, а хеттские, и связь с мифическим Сесострисом, как и перевод иероглифов, нужно оставить на совести писателя. Но главная проблема даже не в этом: два рельефа находятся не на разных дорогах, а совсем рядом друг с другом, на дороге из Эфеса в Фокею, примерно в шести километрах от пересечения с дорогой на Смирну. К тому же воин, наоборот, держит копье в левой руке, а лук — в правой… Легко понять, как такие ошибки могли проникнуть в сочинения Геродота, если предположить, что он записывал чей-то чужой рассказ, а сам этим путем никогда не ездил.
Но тут логически возникает следующий вопрос — а могли ли собеседники Геродота рассказывать ему решительно все то, что он им приписывает? Ведь, по меньшей мере, странно слышать, скажем, из уст египетского жреца такой вариант греческого мифа о Елене: будто бы та провела годы Троянской войны вовсе не в Илионе, а в Египте, в надежном убежище у царя Протея, отнявшего ее у похитителя Париса. И именно поэтому, мол, троянцы просто не могли вернуть ее ахейцам. В Греции, а вовсе не на берегах Нила, эта версия пользовалась популярностью — Еврипид в финале своей «Электры» вставляет ее в монолог Кастора без особых оговорок, как общеизвестный факт.
Или — можно ли поверить, будто скифы сами рассказали Геродоту, что их народ — самый молодой на свете? А вот римский автор Юстин, например, сообщает, что «скифское племя всегда считалось древнейшим; впрочем, между скифами и египтянами долгое время происходил спор относительно древности».
На основании этих и подобных фактов немецкий ученый Детлев Фелинг даже выдвинул теорию: мол, большая часть того, о чем Геродот рассказывает как о своих личных наблюдениях или со слов информаторов, есть не более чем литературная игра, где автора интересует лишь увлекательность рассказа, а вовсе не поиск истины. Не в этом ли упрекал предшественника и Фукидид, когда писал в своем собственном труде, что он предназначен быть достоянием на века, а не усладой слушателей? Да и слово «представление» (apodexis), которое употребил в отношении своего сочинения Геродот, в греческом языке, как и в русском, может обозначать и выступление артиста.
Образец знаменитой греческой театральной маски. «Истории» писались для исполнения на театре…
Работы Фелинга и согласных с ним в главном его тезисе ученых немедля породили обильную полемическую литературу (самым видным ее представителем стал американский исследователь Кендрик Притчетт), озабоченную восстановлением репутации Геродота и доказательством его «надежности». Местами удалось показать вероятность правоты галикарнасца. Например, в вопросе о численности скифов. Оценивая ее, «старик» предполагает, что никто не знает ее в точности, но ему, мол, показали у источника Экзампей невдалеке от Борисфена медный котел, сделанный из наконечников стрел всех скифов: «он свободно вмещает 600 амфор». Сторонники гипотезы о «лживом Геродоте» утверждают, будто такие размеры совершенно исключены. Но ведь он упоминает чаши аналогичного размера, виденные им на Самосе и в Дельфах, где слушатели могли легко проверить его рассказ! К тому же вещи, посвященные богам, часто имели совершенно непрактичные размеры. Кто бы поверил в существование бронзовой игральной бабки весом в 40 кг, если бы она не была найдена археологами в храме Аполлона в Дидимах близ Милета?..
Местами удалось показать, что ошибки Геродота, скорее, от невнимательности, чем от «злого умысла». К примеру, он наверняка неоднократно бывал в Дельфах, но знаменитую «змеиную колонну» с названиями городов, участвовавших в войне с персами, описывает крайне неточно, несмотря на всю ее важность для главной темы труда.
А где-то путаницу удается отнести на счет информаторов. Еще Фукидид упрекал «отца истории» в том, что он упоминал в составе спартанской армии вымышленный «отряд питанцев». Но стоит обратить внимание, что его основным собеседником в Спарте, государстве, практически закрытом для иностранцев, был питанец Архий, который, видимо, не упустил возможности приукрасить свою «малую родину».
Ну, а если не срабатывает ни один из этих трех методов — «оправдывать» Геродота, наверное, в самом деле, не стоит. Вряд ли правы те, кто находит достаточным в числе прочих такой аргумент: Анакреон в одном стихотворении называет «летучими змеями» насекомых, и этого достаточно, чтобы утверждать, будто «кости летучих змей» на берегу Красного моря были всего лишь высохшей саранчой…
Мир по галикарнасцу
Куда интереснее, чем разбирать недоразумения, исследовать культурный контекст, в котором писал Геродот, и понять, какими глазами он смотрел на то, что узнавал в своих путешествиях. Такие исследования, к слову, не подтверждают гипотезу о «литературной игре», ведь для подражания стилю ученого-историка нужно, чтобы было чему подражать, а наш автор был первым в своем жанре. Но они — и это главное — позволяют понять, что галикарнасец не был всего лишь наивным простодушным наблюдателем, смотревшим на мир без всякого предубеждения.
Прежде всего, при всей широте взгляда на варварские обычаи, он всегда «остается греком» и старается объяснить увиденное с греческой точки зрения. Чужеземные боги в согласии с обычной античной практикой всегда отождествляются у него с «родными», что зачастую приводит к противоречиям: скифы почитают «больше всего Гестию, кроме того, Зевса и Гею, полагая, что Гея — жена Зевса» (а не его бабушка, как в олимпийской мифологии). Или вот Геракл. Геродот отождествляет с ним и финикийского Мелькарта, и египетского бога луны Хонсу, следуя, вероятно, культовой практике греков, живших в этих странах подолгу (помимо прочего, они должны были служить ему переводчиками). Убедившись же в ходе путешествий, что эти культы намного древнее той эпохи, к которой эллинские предания относили Геракла, он был вынужден выдумать теорию о двух персонажах, один из которых — древний бог, а другой — герой, сын Амфитриона и Алкмены…
