— Двадцать пятого апреля 1974 года нас построили на вечернюю поверку. Вдруг появляется начальник лагеря, встает перед строем, оглядывает нас и говорит: «Сегодня в Лиссабоне произошли важные события. Вооруженные силы сместили правительство. Я официально сообщаю вам об этом. И еще сообщаю, что жду инструкций из Лиссабона». «Инструкции» пришли уже через несколько часов «Освободить всех!» Всех и освободили. Кроме меня. Меня начальник лагеря считал особо опасным преступником. И решил еще раз посоветоваться с новой властью. Я вышел из лагеря последним. Было это Первого мая семьдесят четвертого года, в два часа дня.
Линеу закуривает и, окутавшись сизым дымом, словно уходит...
— Кофе? — спрашивает официант у Линеу, возвращая его в зал
Пьем кофе, Франсиско нервно поглядывает на часы, Алпедринья шепчет, что пора бы и выезжать Машины готовы вот они шелестят за окном по гравию
Сначала путь идет через городок Прая, а потом — через весь остров — к Таррафалу.
Удивительно, что эти края до сих пор не открыты еще для съемок фантастических кинофильмов. Вряд ли где-либо еще на нашей планете найдется столь подходящая натура для съемки любых космических — лунных ли, марсианских — ландшафтов. Поэтическое имя архипелага — Острова Зеленого Мыса — вовсе ни при чем: здесь нет и намека на какую бы то ни было зелень. Всюду, куда ни посмотришь, только черный цвет. Камни черные, пыль черная. Черная, застывшая после какого-то доисторического извержения пемза вулканической лавы.
Линеу говорит, что последние дожди прошли здесь десять лет назад. Десять лет без дождя! В субтропиках! Неудивительно, что даже привыкшие к любому зною агавы, сиротливо торчащие по обочинам дороги, превратились в рахитичные желтые соломинки.
Черная равнина, за ней серые, черные и иссиня-черные горы.
И вдруг при въезде в долину речки, сбегающей по отрогам холмов к морю, в лицо бьет свежесть, а глаза ослепляет пронзительная зелень пальм. Машина останавливается. Выходим, изумленные трансформацией марсианского пейзажа в сады Эдема.
— Когда-то и здесь были камни и песок, — говорит Линеу. — Но работавший на острове португальский инженер Алмейда Энрикеш обнаружил глубоко под землей артезианские воды. Энрикеш утаил свое открытие и начал потихоньку прибирать к рукам эту долину: за мизерную плату брал крестьянские наделы «в аренду» до двухтысячного года. Поскольку земля здесь была практически бесплодна, крестьяне без особых сожалений расставались с ней. А там, где возникали проблемы, на помощь Энрикешу приходили колониальные власти или даже ПИДЕ. Когда у него в руках оказалась вся долина, он выписал оборудование, пробил скважины и превратил свое поместье в оазис. Да еще и нанял за гроши тех, кто раньше владел этой землей. После 25 апреля мы выслали его в Лиссабон.
За первым же поворотом дороги сады Эдема исчезают. Словно их никогда и не было. Словно они нам почудились, как мираж в черной пустыне. Опять камни, опять горы, сухие агавы и голодные, костлявые козы, бредущие вдоль дороги.
Через час с небольшим впереди показывается коричневая гора. Дорога уходит от побережья, спускается в долину, пересекает русло высохшего ручья Полуодетые и совсем голые ребятишки радостно кидаются к нашим машинам. Еще через несколько минут мы оказываемся в поселке. Это и есть Таррафал.
Маленькие домики стоят на самом берегу океана у подножия коричневой горы с нежным именем Грасиоза — Стройная. Она похожа на приникшего к воде плезиозавра: туловище массивное, неповоротливое, узкая длинная шейка и маленькая головка. На этом мысу-«головке», дополняя сходство с древним зверем, горит в вечернем тумане глаз маяка.
Франсишку и Мануэл решают отправиться в лагерь. Очень хотелось бы снять момент, когда оба они, бывшие узники Таррафала, спустя четверть века впервые войдут на его территорию уже свободными людьми. Но уже темно, на съемку нет надежды. И мы просто идем вместе с ними, чтобы присутствовать при этом, без преувеличения говоря, историческом событии.
Мы оказались у ворот Таррафала в тот день и в тот миг, когда в них входили первый и последний из португальских узников этого лагеря.
Мануэл Алпедринья — человек, который вместе со ста сорока девятью другими узниками вошел в Таррафал в день его открытия: 29 октября 1936 года. А вышел только двенадцать лет спустя. И Франсишку Мигел, пробывший в лагере девять лет и последним из португальцев покинувший Таррафал 26 января 1954 года. Ни тот, ни другой с тех пор не были здесь.
...Уже совсем ночь, но ярко светит луна. Мы едем в «джипе» по неровно мощенной булыжником дороге. В свете фар мелькают силуэты людей на обочине — возвращаются из поселка по своим горным селениям кабовердианос.
Справа от дороги показалась серая в лунном свете стена. «Джип» поворачивает к ней, мы проезжаем арку с поднятым шлагбаумом и еще метров через сто останавливаемся у ворот.
«Тот, кто входит в эти ворота, теряет все свои права. У него остаются только обязанности», — философски изрек первый комендант лагеря Мануэль дос Рейс, обращаясь в октябре 1936 года к первой группе доставленных сюда заключенных. Фашист, склонный к афоризмам, взял на вооружение еще одно изречение: «Кто прибывает в Таррафал, прибывает, чтобы здесь умереть». Эта мысль очень понравилась и лагерному врачу Эшмералду Пайш Прата, любившему повторять заключенным: «Я здесь не для того, чтобы лечить вас, а для того, чтобы выписывать свидетельства о смерти».
Но это было сорок с лишним лет назад. А сейчас мы смотрим, как Франсишку и Мануэл подходят к воротам и юный парнишка с красной повязкой дежурного офицера отдает им честь. По ту сторону стены слышны звонкие мальчишечьи голоса. Мы уже знаем, что в бывшем лагере смерти разместился теперь учебный центр вооруженных сил республики. Сейчас у ребят личное время — час отдыха перед сном. Франсишку и Мануэл проходят мимо часового на территорию, и их окружает шумная разноголосая толпа парней, самому старшему из которых не дашь и двадцати. Скорбность встречи смягчена волной доброжелательности.
А эти двое, кажется забыв обо всем, идут между бараками, спешат, оглядываются, узнавая и не узнавая, споря и жестикулируя.
— Там, где сейчас солдатская кухня, я сидел в пятьдесят четвертом, — говорит Франсишку Мигел, хватая Мануэла за рукав.
— А ты помнишь, как мы сажали эти деревья? — тащит его в другую сторону Мануэл. — И никто не верил, что они выживут и вырастут.
— А фрижидейра? Где же фрижидейра?
«Фрижидейра» означает «жаровня». Все мы, бредущие нестройной группой за Франсишку и Мануэлом, переглядываемся, пытаясь понять, о чем идет речь. Линеу поясняет, что «жаровней» именовался карцер, бетонный куб небольших размеров, куда набивали провинившихся заключенных. От тропического зноя карцер раскалялся так, что узники действительно чувствовали себя там, внутри, как в жаровне.
О том, как жили люди в этом лагере, рассказывает книга воспоминаний «Таррафал. Свидетельства». Если бы не существовало никаких иных свидетельств преступлений фашизма, одной этой книги было бы достаточно, чтобы вынести самые тяжелые приговоры не только надсмотрщикам, палачам, охранникам, работавшим в этом лагере смерти, но и главарям режима, узаконившего эту изощренную и безжалостную систему унижения человеческого достоинства, изуверского физического уничтожения борцов за свободу.
Рисунки, открывающие книгу «Таррафал» и воспроизводящие облик лагеря тридцать шестого года, уже сами по себе дают наглядное представление о «нормальных условиях функционирования» этого лагеря смерти, ничем не уступающего, если не считать количества заключенных и отсутствие газовых камер, Майданеку, Треблинке или Освенциму.
Из книги «Таррафал. Свидетельства»:
«Черная пустыня. Обнесенный колючей проволокой прямоугольник размером двести на сто пятьдесят метров. Двадцать бараков из брезента. Не существовало тогда ни больницы, ни медпункта, ни столовой.
Воду доставали из колодца метрах в семистах от лагеря. У колодца собирались женщины и дети. Они приходили с бидонами издалека, брали воду и возвращались в свои деревни. Колодец был неглубокий. Вода, которую доставали в ведрах, вытаскивая их веревкой, выливалась, струилась по ногам женщин, обезображенным язвами, и вновь падала в колодец. Он был к тому же загрязнен экскрементами коз и ослов, которые приходили к колодцу на водопой. Когда шли дожди, потоки, несущиеся с гор, несли с собой трупы дохлых собак, крыс. Колодец находился на пути этих потоков, и вместе с его водой мы пили всю эту грязь, сбегавшую с гор к океану»
«Лагерь просыпался в пять часов утра Часовой у ворот десять раз ударял по куску рельса, подвешенному на проволоке. Еще не успевали затихнуть звуки металла, а второй часовой уже обходил бараки, стуча в двери
