— Не может быть! — Он хотел броситься за троллейбусом, но тот уже скрылся в боковой улице.— Феноменально!
Теперь он был готов поверить самому невероятному прожекту взъерошенного парня! За несколько минут, какое там — несколько секунд, он смог найти ошибку в расчетах и предложить уникальное по своей простоте решение!
Взять координаты нашего местоположения проще простого — металлическая табличка на деревянном столбе говорит сама за себя: «Мыс Челюскина. Самая северная точка Евразии. Открыт подштурманом Российского флота Семеном Челюскиным 9 мая 1742 года».
Далековато? Так ведь это откуда смотреть. Во всяком случае, до аэропорта, с которого нам начинать знакомство с работой малой авиации на Севере, две минуты ходу.
В диспетчерской — морзянка, треск помех и голоса — все о погоде. Она везде своя: на Диксоне, мысе Желания, Северной Земле, в бухте Прончищевой, в Хатанге... Где туман, где пурга, где ветер -«больше тридцати», а здесь, на Челюскине, солнце — без темных очков на океан не поглядишь. Ветерок зябкий, и морозец того самого градуса, когда капюшон поверх ушанки да тулупчик как раз впору.
В диспетчерской своя «погода»: окошки, увитые созревающими помидорами, приметно запотели. Раскинувшаяся во всю стену карта Арктики кажется покрытой облаками, и отыскать на ней маленькую точку, нас интересующую, не так-то просто.
— В Хатангу? Не дальний свет — отвезем!
— Да тут лететь-то три часа с копейками! — Второй пилот (а своеобразный этот оборот принадлежит ему) человек в экипаже, как водится, самый словоохотливый: — Видимость — миллион на миллион, ветер — в норме, расчетное время посадки — двенадцать тридцать.
— Двигатель — зверь!
Это, понятно, бортмеханик. Лаконичная, но, признаться, всегда приятная пассажиру реплика. Командир еще более краток:
— Поехали!
И вот вертолет Ми-8, эта круглобокая, сине-голубая птица с четырьмя лопастями на загривке, уже в полете. В ослепительном солнце стынет под нами край материковой суши. Вертолет закладывает широкий вираж, второй пилот опускает светофильтровые щитки, машина набирает высоту, входит в заданный эшелон и берет курс на Хатангу.
Но до места мы не дотянули. Всего четырех километров: Хатанга не принимает. Спускаемся в какую-то дырку между клубящимися облаками и садимся на пятачке, сплошь окруженном туманом, погрузив шасси в мягкую оранжево-бурую шкуру тундры.
Впрочем, точнее, присаживаемся, потому что двигатель продолжает работать и командир не снимает наушников — Хатанга на связи «до погоды».
— Привыкайте, мужики, — успокаивает второй пилот, — загорать у нас тоже надо учиться!
Но минут через пять Хатанга позвала, и вскоре «восьмерка» мягко садится на влажный бетон среди таких же, как она, металлических птиц. Спрыгиваем на полосу, сразу же скинув за ненадобностью меховые тулупы: здесь плюс семь.
Хатанга, большой заполярный поселок и районный центр, известна на Таймыре не только отменным географическим положением — на большой реке Хатанге, недалеко от слияния рек Хеты и Котуя. Своеобразие облика Хатанги определяет множество ее «профессий». Это морской и речной порт; здесь находится несколько солидных организаций: научных, промышленных, сельскохозяйственных. Но вот что бросается сразу в глаза: центром Хатанги — сердцем ее и руками — остается аэропорт. И это понятно: если представить себе все перечисленные службы единым механизмом, обживающим тундру и Арктику, главным рычагом этого механизма придется признать авиацию. И в основном винтокрылую. Вот почему все организации, находящиеся в заполярном поселке, без обиды за честь мундира числят себя ее заказчиками.
...К сине-голубому боку нашей «восьмерки» подкатывает заправщик, а груженный доверху ЗИЛ притормаживает возле задней части фюзеляжа с раскрытыми створками. Трое ребят уже шагают по полосе — командир (он самый старший, ему около тридцати, зовут его Николаем Сергеевичем Бубновым), второй пилот Виктор Пономаренко, с навигационной линейкой, втиснутой, по здешним правилам, за голенище, и бортмеханик Василий Каралаш, тот самый, у которого двигатель — «зверь».
Все хорошо, но вот груз в кузове ЗИЛа — мешки с крупой, ящики тушенки, железные бочки, два лодочных мотора и что-то еще, укрытое промасленным брезентом, — заставляет подумать: а не оставят ли нас здесь до другого раза? Это зависит от заказчика, он хозяин груза и в конечном счете распорядитель рейса. Судьба попутных пассажиров в его власти.
Заказчику — директору совхоза «Катарыкский» Виктору Николаевичу Козаку — наше репортерское задание показалось основанием достаточно веским.
— Ладно! Бочку солярки возьмем другим рейсом. Мужикам тоже работать надо!
Мы оценили великодушие Виктора Николаевича: кто не знает, что значит в тундре горючее...
Директор арендовал вертолет, чтобы «пройти по точкам» своего огромного хозяйства. Сейчас на точку летит Валерий Величко, инженер по промыслам. Без этой профессии в тундре теперь не обойтись. Скажем прямо, не от хорошей жизни она понадобилась: истощение охотничьих угодий — беда времени, потому и явилась нужда в специалисте, который совмещал бы в одном лице промысловика и человека, крепко подкованного в вопросах экологии.
Так кто же он такой, инженер по промыслам? И как очерчивается сфера его работы?
Ответ Величко, хоть и несколько неожиданный по форме, точен по существу: смысл своей работы он видит в том, чтобы приблизить время, когда последнюю синтетическую шапку можно будет сдать в музей быта.
— Что для этого нужно? Смотрите, — инженер разворачивает на коленях карту Таймыра, — вот, к примеру, Диксонский район. Здесь есть все: арктические пустыни, арктические и типичные тундры, тундры горные. Все это охотничьи угодья. Но — потенциальные. Потому что охота ведется в основном на узенькой полоске, прилегающей к побережью Карского моря и Енисейского залива, где расположены все зимовья. Здесь и только здесь добываем мы песца — работаем на маленьких пятачках огромного края. Дело даже не в том, что добыча ограничена территориально, нельзя долбить в одно место — природа этого не простит... Но выход-то есть. Вот он.— Валерий Величко прикладывает ладонь к переборке, отделяющей нас от пилотской кабины.— Это вам не вездеход, от которого зверь и птица бегут сломя голову и который оставляет в тундре незаживающие раны! Вертолет — машина деликатная. А главное — с его помощью мы можем расселить промысловиков по всему Таймыру. Сможем взять и больше, и для природы безболезненней... Говорят — дорого. Но ведь речь-то идет не только о сегодняшнем дне!
...Наша «восьмерка» села возле охотничьего балка в излучине безымянной речки. Сообща живо выгрузили лодочный мотор, аккумуляторы к рации, кипу газет и журналов да ящик банок с зеленым болгарским горошком. Оказывается, хозяин балка, которого все зовут Никанорычем, бородатый, с львиной гривой охотник, большой его любитель.
Никанорыч, инженер и Василий, наш бортмеханик, занялись мотором, а командир со вторым пилотом отладили рацию. И вот уже все вместе, в тесном балке, пьем кружку за кружкой обжигающий крепкий чай. К цейлонскому его запаху добавился аромат тундры, и стоит в балке особенный, что-то давнишнее напоминающий дух...
Балок промысловика на краю земли! Входишь в него., согнувшись под притолокой, и, сняв шапку, сразу попадаешь в мир, так волновавший с детства, — жилье охотника... Карабин на стене, двенадцатого калибра ружьишко рядом; поблескивают остро отточенные ножи с затейливыми, домодельной работы рукоятками из оленьего рога; меховые тулупы на лавках; под нарами сапоги, валенки. Два мохнатых черно-бурых пса с подпалинами глядят на гостей, довольные тем, что любезны те хозяину, виляют хвостами и вежливо не переступают порога... А на чисто выскобленной столешнице сияет медью и, конечно, урчит не переставая ведерный самовар. Никанорыч все подливает, подливает чаю и рассказывает, рассказывает... Величко остается на точке — будет им о чем потолковать: до сезона рукой подать, а нам, хоть и досадно прерывать разговор, время лететь дальше — нас ждут.
Все чаще говорю «нас», потому что от посадки к посадке незаметно как-то, но все больше сродняешься с вертолетом, с экипажем, да и с пассажирами, постоянно меняющимися.
Новые попутчики — бригада строителей. Поздоровались, погрузили инструмент, а сами продолжают разговор о чем-то своем — о новых каких-то конструкциях, и одно лишь слово «сваи» что-то тебе говорит. Но, вступив в разговор (здесь этого не осудят!), узнаешь, какая мудреная, оказывается, наука — строить на вечной мерзлоте, тем более что строить в Заполярье надо теперь фундаментально — времяночками уже не отделаешься...
