Ахмет предложил нам пожить у них одним. Сами ногайцы, возбужденные, перекрикиваясь, взнуздали лошадей и быстро снарядились вниз, в Загедан и окрестные поселки — распродать говядину.
Когда ногайцы, нетерпеливо понукая лошадей, ускакали, то и нам вдруг задерживаться стало не для чего. Решили спуститься вниз, к устью Загеданки, в поселок.
Возвращались как съезжая с горки. Тягота подъема, которая ложилась на сердце, при спуске сместилась на ноги — легко и ровно дышать стало.
Дорогу теперь мы знали. За весь путь сделали только один затяжной привал.
Когда тропа свернула к наезженной дороге, то здесь выбежали нам навстречу поселковые собаки: вертлявая Найда и старик Каштан.
Закукарекал вдруг петух — еще один знакомый поворот дороги: открылось устье Загеданки — висячий мостик, черная труба с расползавшимся по низине дымом. Кто-то баню затопил.
— Чутьистые собаки, — сказал Иваныч, — человека чуют.
Это хозяин собак, Ивлев, так говорил. Ивлев, расхваливая своих собак, говорил: они не кидаются сразу по следу зверя или запаху птицы, жмутся рядом, как на поводке, и голос обязательно подают, когда человека чуют. Лес кругом.
Вертлявая Найда терлась о ноги, визжала. Старик Каштан укоризненно смотрел на нас вытекавшими глазами, на нас, для чего-то так долго отсутствовавших и для чего-то возвратившихся с пустыми руками.
X
Уехал Иваныч. Нужно было чем-то заполнить вдруг образовавшуюся пустоту.
Я пошел в поселок Дамхурс.
Возле магазина паслась привязанная к ограде лошадь, сидели на бревне люди и, размахивая руками, объяснялись. Здесь, в самом гнездовье устья, жители словно только и заняты были выяснением отношений. И, так ничего и не выяснив окончательно, расходились.
Вдруг раздался крик — ругались внутри магазина. Растворилась дверь, и из магазина вывалился на согнутых ногах человек. Он нащупал ограду и, перебирая руками жерди ограды, начал, заваливаясь, переставлять ноги. Добрался до лошади, обвязал ее, согнулся, чтобы просунуть в стремя ногу, но промахнулся и, утеряв равновесие, упал.
— Ахмет! — закричал я и подбежал к нему.
Ахмет открыл глаза и показал, кося глазами, на коня и, руку начал тянуть к лошади.
— В седло просится, — кто-то заметил.
Приподняв его, вдели ему в стремя ногу, и как только он придавил лошадь, он сразу выпрямился, сразу став частью нетерпеливо перебирающей ногами лошади. Хотя глаза его мутно обволакивали тех, кто его обступил, но он, сузив глаза, уже остро видел не то, что было перед ним, а то, что было уже вне обзора.
— Скоро уеду, — сказал я. — Прощай, Ахмет.
Он взглянул на меня всем лицом сразу. Глаза его хотя и прояснились, но он, вижу, меня не узнавал еще.
— Прощай, Ахмет. Помнишь, мы гостили у тебя там, в горах... Там, в горах, где можно увидеть первый день сотворения. Помнишь, к голубому озеру мы шли тогда — исток искали. Ты еще совет дал: «Только не оглядываться», помнишь... А помнишь сказку про козлов и баранов? — я хотел помочь работе его памяти.
Он напрягся, вспоминающе закрыл глаза, широко открыл — в глазах что-то шевельнулось и погасло. Нет, не вспомнил.
Ахмет вдруг рассердился, вспыхнул и быстро заговорил, как заругавшись:
— Ты что? Жить не хочешь? Зачем прощай? Почему прощай? Здравствуй говори. Все здравствуй! День хорош — здравствуй. Дождь льет — здравствуй! Трава будет. Все здравствуй! Все будет! Зачем прощай? — и он так закричал, как будто я его чем-то смертельно обидел. И, гикнув, он сразу бросил лошадь вскачь. И, откинувшись, запел уже знакомую мне тягучую песню: — Ай, вай, ай, вай, вай!
XI
А день только разгорался. Солнце такое яркое, что, если долго стоять на месте, ослепнуть можно.
По краям дороги — обглоданные кусты, обрывы, свивающаяся вода Загеданки, обдающая Варгановой свежестью. Пропасти. Вместо того чтобы оглядываться в прожитое в поисках опоры, я закричал:
— Закидон!
Эхо — от устья до вершины — отвечало гулом Лабы, шумом леса, каменным безмолвием гор: «За-ки-дон!»
И верещала на всю округу маленькая птичка: «Вы видите! Вы видите!»
Вдали и близко... Белели горы рыхлым, только что выпавшим за ночь снегом.
Горы... Горы насовсем от себя никого не отпускают.
Дважды в год — весной и осенью приходит в движение великий маятник, перекатывающий птиц по телу нашей планеты. Дважды в год пернатые кочевники устремляются от экватора к полюсу и от полюса к экватору.
А почему?
Понятно, отчего птицы покидают север — холод, бескормица. Но что заставляет их возвращаться и выводить потомство обязательно в наших краях?- Нехватка пищи в южных широтах, скученность? Многими серьезными исследованиями доказано, что это не так. Значит, какой-то древний инстинкт?
Недавние опыты советских орнитологов показали, что привязанность к местам зимовок и гнездовья существует лишь у старых птиц. Да и они нередко отклоняются на десятки, даже на сотни километров, выбирая себе новые районы. Молодым птицам, которые впервые пускаются в путь без взрослых, «верность традициям» свойственна еще Менее. Если, например, птенцов перевозили из места гнездовья в другие районы, то весной молодые птицы возвращались к месту «осеннего старта», но никак не к месту родительского гнездовья. Однако» вылетев однажды из уже выбранных мест зимовки или гнездовья, молодые птицы часто туда же и возвращаются.
Складывается впечатление, что у перелетных птиц существуют два вида ориентации: «грубонаправленная» у тех, кто совершает перелет впервые, и «целенаправленная» у тех, кто делает повторный перелет. Наследуется, по-видимому, лишь первая форма ориентации, тогда как вторая является благоприобретенной.
Итак, инстинкт миграции у птиц, действительно существует, но он далеко не столь жестко стереотипен, как это предполагали еще недавно. Если его первопричиной было, как иногда считают, древнее оледенение, заставившее птиц стать перелетными, то Мог бы он сохраниться на протяжении многих тысячелетий без серьезного подкрепляющего стимула? Очень сомнительно. Но таким подкрепляющим стимулом, очевидно, не может быть нехватка пищи и пространства в южных широтах. Не может быть им и «память» о наступающих ледниках, которых уже давным-давно нет. Должна существовать какая-то другая серьезная причина, из поколения в поколение заставляющая птиц выводить потомство непременно на севере.
В последнее время и особенно в последнее десятилетие внимание исследователей все более обращается на ту роль, которую играют в жизни животных магнитные, электрические и электромагнитные поля (ЭМП). Являясь составной частью среды, эти поля, очевидно, должны накладывать глубокий отпечаток на все живое. Постепенно ученые убеждаются, что так оно и есть (статья «Миры ЭМП» в третьем номере «Вокруг света» за 1970 год).
Закономерно возник вопрос: не кроется ли неизвестная причина, побуждающая птиц к перелетам, в сфере воздействия ЭМП на их жизнедеятельность? Здесь много нового открывают недавние исследования советского ученого кандидата биологических наук А. С. Пресмана. Ими охвачен широкий круг проблем. Что заставляет птиц совершать перелеты? Каким образом они находят путь? Как действует этот их механизм ориентации?
Интересны ответы на все эти вопросы. В частности, доказывается, что перелетная стая являет собой единую навигационную систему и что в ходе как обучения, так и перелета в молодом поколении формируется навык геомагнитной ориентировки. А. С. Пресман показывает, как осуществляется такая ориентировка, как возникает групповой условный рефлекс на геомагнитные поля я как он соотносится с рефлексом на видимые небесные и наземные ориентиры. Но остановимся подробней на объяснении причин, заставляющих птиц преодолевать невзгоды тысячекилометровых путешествий.
Экспериментами доказано, что резкие колебания электромагнитных полей влияют на ход физиологических процессов живого организма. Особенно сильный сдвиг происходит в молодых, развивающихся организмах. Установлено, что даже кратковременное воздействие усиленных электромагнитных полей на вибрион в период инкубация нарушает его развитие и порой даже губит.
Между тем тропики от умеренных широт отличаются, в частности, тем, что на юге... гораздо больше гроз. Намного больше! В тропических широтах число грозовых дней в году в десятки раз больше, чем в средних широтах, и в сотни раз больше, чем в полярных. А всякая гроза — это бурный всплеск электромагнитных излучений...
Напрашивается предположение, что птицы устремляются на север, чтобы уберечь потомство от буйства электромагнитных полей, генерируемых тропическими грозами. Во имя этого, во имя выполнения главной биологической функции — сохранения вида — птицы пренебрегают лучшими условиями юга, преодолевают все трудности и опасности, связанные с далекими перелетами. Безусловно, это немалая жертва. Но в природе известны и куда большие жертвы: лососевые рыбы гибнут, лишь бы выметать икру таи, где потомству обеспечены наилучшие условия. Особь — ничто, вид — все это правело продиктовано суровыми закономерностями биологической эволюции.
