О чем может мечтать человек, достигший возраста мудрости — сорока четырех лет — и овладевший тайнами своего мастерства, обласканный правителем и окруженный почетом сограждан, имеющий преданную жену и умных сыновей?
Вот и сейчас пока, сидит он у порога своего дома, устало опустив меж колен навсегда почерневшие от огня и металла руки, подмастерья заливают бронзу в формы боевых мечей, секир и клевцов...
О чем может мечтать мастер?
Юный А Хоу, чернокостный дянец из древнего рода Гухоу, рода обезьяны, был землепашцем до того дня, когда пришел в литейную мастерскую своего друга. Он увидел, как огонь растапливает медь, серебро, свинец, олово, как горячая густая масса течет в глиняные формы и застывает в наконечники стрел, лезвия топоров и мотыг. И он захотел изобразить вскормленного им, отбившегося от стада, раненного чьей-то стрелой олененка. А Хоу взял комик глины и с удивлением почувствовал, как послушны его пальцы памяти: вот олененок встал на ноги, вот он поднял голову, затем чуть повернул ее, настороженно прислушиваясь к непонятному шуму леса...
С того дня А Хоу все свободное время проводил в литейной мастерской. Он хотел постичь секреты литья, понять, как и почему огненный сплав дает то хрупкий, то звенящий металл, окрашенный то в красноватый, то в золотистый цвет. Он хотел стать мастером, и это желание оказалось сильнее страха перед гневом отца, пригрозившего лишить А Хоу наследства и имени, если он свяжет свою судьбу с духами огня.
...Никогда занятие литейным делом не считалось зазорным для чернокостного дяньца. Никто не решался вслух осудить сородича, оставившего мотыгу или меч и ушедшего в дом, где полыхал огонь и руда, превращаясь в орудие труда или оружие воина. Но такова уж природа человека — недоступное всегда кажется ему делом, в котором не обходится без вмешательства потусторонних, бесовских сил. Поэтому и повелось исстари, что человека, причастного к огню, умеющего подчинить его своей воле, людская молва наделяла умением общаться с духами, и люди начинали сторониться его.
Но шли годы, и жизнь примирила отца с сыном. А Хоу стал мастером.
Правитель
Уже несколько лет, как огромный Белый Тигр сеял ужас на юго-западных землях Цинь. Его мощь и свирепость были таковы, что люди посчитали его духом зла, против которого человек бессилен. И правитель Цинь прислал в Дянь послов с просьбой о помощи, ибо циньские жрецы считали, что Белый Дух подвластен лишь дяньцам. Правитель Цинь обещал за избавление тысячи невольников, груды золота и вечный мир.
Верховный дяньский жрец Пиму замыслил выдать свою дочь за наследника дяньского престола. Правитель Дянь был стар, немощен телом и умом, и жрец рассчитывал, что наследник будет полностью послушен его воле. Но жрец боялся младшего сына правителя Мэн Ла — единственного, кто мог помешать его замыслу. И жрец убедил правителя послать на борьбу с Белым Тигром именно Мэн Ла. Он был уверен, что Мэн Ла погибнет в схватке со зверем.
...Триста воинов ушли с юношей как почетный эскорт, ибо сражаться с Белым Духом имел право только один Мэн Ла. Стояли ясные осенние дни. Воздух был чист и прозрачен, легкая дымка поутру вставала над холмами и быстро таяла под лучами еще теплого солнца. В полях созрела гречиха, на ветвях яблонь и персиковых деревьев висели созревшие плоды. Но селения циньцев были безлюдны, и тишина пугала.
Дома и хижины стояли нетронутыми, в стойлах повизгивали голодные свиньи, метались по дворам куры и утки. Циньские послы не скрывали страха и просили разрешения не сопровождать дальше храбрых юношей, а отправиться в столицу Цинь и сообщить, что бесстрашные дяньцы пришли по зову циньского вана. Мэн Ла отпустил посланцев.
Прошла еще одна ночь над циньской землей — тревожная, неспокойная, — и наутро Мэн Ла попрощался с воинами и ушел в лес искать Белого Тигра.
Мэн Ла шел быстро. Лес жил своей жизнью. Стрекотали цикады, пели птицы, какой-то зверь пробежал неподалеку, и ветер шумел в вершинах высоких деревьев. К вечеру усталость и жара сморили Мэн Ла. Он присел у высокого кедра и незаметно для себя задремал. Его разбудил резкий, пронзительный крик. Мэн Ла, вскочив, тревожно осмотрелся. На соседнем дереве маленькая обезьянка, прыгая с ветки на ветку, неистово кричала. Мимо Мэн Ла пронеслась лань. Мэн Ла выхватил меч. Из чащи донеслось громоподобное рычание и треск сучьев, ломавшихся под тяжестью невидимого еще зверя.
Мэн Ла встал за толстый ствол кедра и замер. Неожиданно затихла обезьянка. Мэн Ла поднял голову. Нет, обезьянка не умчалась по верхушкам деревьев, она осталась на ветке и тоже замерла.
На тропу, ломая кусты, огромными прыжками выскочил Белый Тигр. Мэн Ла показалось, что размером он почти со слона. Огромные красные глаза сверкали яростью, из полуоткрытой пасти падали хлопья пены. Тигр остановился, потряс головой и стал медленно озираться. Он что-то чуял, но не видел. Медленно, мягко ступая массивными лапами, тигр подбирался к кедру, за которым притаился Мэн Ла. Юноша почувствовал дыхание зверя и, преодолев оцепенение, выскочил перед самой его мордой. От неожиданности тигр присел на задние лапы, и Мэн Ла опустил меч на голову хищника. Тигр взревел, мощный удар лапы выбил меч из рук юноши. Мэн Ла снова укрылся за деревом. Кровь из раны заливала глаза тигру, он в ярости кидался на кедр, бил хвостом. У дяньского смельчака в руках остался только кинжал, а кедр был ненадежной защитой — уже дважды тигр, изловчившись, зацепил юношу лапой. И когда тигр вновь занес лапу, юноша ударил по ней кинжалом. Зверь отскочил. Мэн Ла выскочил из-за дерева и вновь взмахнул кинжалом. Но тигр опередил воина... Еще мгновение — и все было бы кончено. И вдруг тигр повернул голову. Не раздумывая, Мэн Ла всадил кинжал в его шею. Раздался сдавленный хрип, хлынула фонтаном кровь, и зверь затих... И только тогда Мэн Ла увидел, что в хвост тигра вцепилась та самая обезьянка.
...Никто не знал, как проведали циньцы о случившемся, но уже через два дня после смерти тигра они стали возвращаться в свои селения, и их старейшины приходили к шатру Мэн Ла со словами благодарности и с подношением подарков. Через шесть дней прибыло посольство от циньского вана. Пятьсот циньских воинов расположились в некотором отдалении от шатра Мэн Ла. Триста дяньцев стояли полукругом, держа под уздцы оседланных лошадей. Мэн Ла вышел в парадной одежде, опоясанный мечом в золотых ножнах; на его плечах висела шкура убитого Белого Тигра.
— Победитель Тигра, — начал один из посланников по-дяньски, — владыка Поднебесной, великий правитель Цинь готов был выполнить свое обещание, если бы дело оказалось столь трудным, как ему говорили. Мера добра должна соответствовать мере сделанного. Для вас, его подданных (на этих словах рука Мэн Ла невольно потянулась к мечу, но юноша сдержался и продолжал спокойно слушать), дело было простым и легким. Отдать за него десять тысяч семей, золото и обещание мира было бы чрезмерной платой. Владыка Поднебесной, великий правитель Цинь приносит царственную благодарность, золотые изделия и обещание освободить твоих людей, победитель Тигра, от повинностей, участки в сотню локтей не облагать податью и признавать ваши обычаи. Такова воля владыки Поднебесной, и ты, его подданный, должен благодарить за добро и ласку...
Сказав это, посол отошел к своим воинам. Не сдержавшись, Мэн Ла выхватил самострел из рук телохранителя. Циньские послы в страхе закрыли лица широкими рукавами халатов. Тогда Мэн Ла посмотрел вокруг, поднял глаза к небу, увидел парящего коршуна, прицелился и спустил тетиву. Коршун рухнул с высоты. Мэн Ла вернул самострел, сделал знак воинам, которые мгновенно оказались в седлах, и сказал по-циньски:
— Есть у нашего народа, что простер свои владенья до Небесных гор, до бурных вод реки Длинной, обычай отвечать на дружбу дружбой, приходить в беде на помощь, если кто-нибудь о том попросит. Не нашу землю, а землю Цинь разорял Белый Тигр, не мы сами пришли сюда, нас позвал ваш правитель, присвоивший имя владыки Поднебесной и считающий всех живущих во вселенной своими подданными. У нашего народа нет другого владыки, кроме моего отца — Великого вождя и правителя Дянь. У нас говорят, что гнев плохой советчик, но ты, презренный раб своего господина (Мэн Ла указал на циньского посла, говорившего по-дяньски), посмел разговаривать с нами так, как у нас говорят с невольниками. Так передай вашему правителю, что каждый из наших воинов пускает в цель одну стрелу, как пустил я в коршуна. Нас не страшит ваша сила. Если бы я захотел, мои воины увели бы с собой дважды десять тысяч семей, и жалкие воины Цинь, трусливо спрятавшиеся при появлении Тигра, не смогли бы помешать нам. Но я не буду делать этого. Пусть примет ваш правитель коршуна и мою стрелу и пусть помнит, что наш народ умеет постоять за себя, и теперь знает, что правитель Цинь подобен переменчивому ветру.
