13 октября 1901 года Министерство финансов распорядилось: «1) ограничить деятельность ледокола «Ермак» проводкою судов Балтийского моря и 2) передать ледокол в ведение Комитета по портовым делам с освобождением вице-адмирала Макарова от лежащих на нем ныне обязанностей по отношению к опытным плаваниям во льдах...»
И все. Ни благодарности, ни признания заслуг.
Смерть помешала Макарову продолжить борьбу за освоение Арктики. Он не успел даже издать материалов третьего полярного плавания.
Его унизительно отставили от им же начатого дела. А главное — само-то дело забросили. Через несколько лет, после несчастного исхода русско-японской войны, Менделеев с горечью скажет: «Если бы хоть десятую долю того, что было потеряно при Цусиме, затратили на достижение полюса, эскадра наша, вероятно, пришла бы во Владивосток, минуя и Немецкое море, и Цусиму».
История давно уже воздала должное подвижническому служению Макарова Арктике. Его дело в конце концов оказалось в надежных руках. И следует привести здесь слова его друга Ф. Ф. Врангеля, пророчески сказанные еще в 1913 году: «Сдается мне, что когда в близком будущем обновленная Россия развернет во всей своей мощи неисчерпаемые силы ее народа, использует непочатые сокровища ее природных богатств, то смелая мысль русского богатыря Макарова будет осуществлена...»
Вместо послесловия
«Ермак» надолго пережил своего создателя. И не только потому, что конструктивные решения, найденные при проектировании «Ермака», нашли широкое применение в мировом ледоколостроении, сделав детище адмирала С. О. Макарова прообразом многих последующих типов ледоколов. Сам замысел оказался столь своевременным и необходимым Российскому государству, что никакие «льды» чиновничьей косности не могли уничтожить его...
Уже через несколько лет после отстранения С. О. Макарова от ледокольного дела была разработана программа строительства ледоколов различных назначений и мощности.
Некоторые из ледоколов, построенные в тот период, в частности наиболее мощный из них ледокол «Красин», в десять тысяч лошадиных сил, получили заслуженную известность своими плаваниями в арктических морях.
Качественно новый этап ледокольного дела в России начался после Великой Октябрьской революции. Уже в годы первых пятилеток, когда началось планомерное экономическое и транспортное освоение Крайнего Севера и Арктики и систематические плавания в арктических морях, было построено четыре ледокола мощностью по десять тысяч лошадиных сил. Вместе с ледоколами «Ермак» и «Красин» они долгое время служили основой советского ледокольного флота. В конце 50-х годов было положено начало строительству новых мощных дизель-электрических ледоколов типа «Москва» в Финляндии мощностью по 26 тысяч лошадиных сил и был введен в эксплуатацию первый в мире ледокол с атомной энергетической установкой — ледокол «Ленин».
Вместе со своими могучими «сыновьями» работал и «Ермак». Он участвовал в легендарном ледовом походе Балтийского флота из Ревеля и Гельсингфорса в Кронштадт в феврале — апреле 1918 года, когда только помощь «Ермака» позволила кораблям пробиться через льды Финского залива. Потом он много лет работал по обеспечению осенней и весенней навигации в Ленинградском порту; с 1934 года «Ермак» проводил суда в Карском море; в феврале 1938 года участвовал в снятии со льда у восточных берегов Гренландии героической четверки папанинцев; в последующие годы ледокол «Ермак» неизменно участвовал во всех арктических навигациях, а зимой нередко выполнял свою старую работу по поддержанию навигации в Финском заливе; в 1938 году он установил рекорд свободного плавания во льдах, достигнув 83? 06" с. ш.
В 1949 году «Ермак» был награжден орденом Ленина. Свой длинный и славный трудовой путь «Ермак» закончил в 1964 году. Но по старой морской традиции его имя будет носить новый дизель-электрический ледокол мощностью около 40 тысяч лошадиных сил, головной корабль новой серии ледоколов.
Пройдут долгие годы, и на смену ледоколам сегодняшнего дня придут новые, более мощные, еще более совершенные, и опять новый «Ермак» будет нести свою нелегкую ледовую службу.
С. Семанов
А. Загю
Если бы можно было вернуться на двадцать лет назад...
1 октября 1902 года Эмиль Картальяк и Анри Брейль — крупнейшие исследователи культуры каменного века — со свечами в руках стояли у скрытой низким кустарником, темной расщелины, ведущей в пещеру Альтамира. Двадцать лет назад услышали археологи это название. Двадцать лет назад держал в своих руках Картальяк тоненькую — на двадцать восемь страниц — брошюру археолога-любителя Марселино де Саутуола, в которой он описывал быков и бизонов, нарисованных на сводах этой пещеры рукой человека древнекаменного века.
Тогда, двадцать лет назад, эта брошюра стала предметом насмешек, и стена презрительного осуждения на двадцать лет окружила одно из величайших открытий исторической науки. И Картальяк был одним из строителей этой стены.
О чем он думал теперь, стоя со свечой в руке перед пещерой, о чем говорил перед этим с Марией, дочерью безвременно скончавшегося Саутуолы, когда просил ее о прощении за величайшую несправедливость к отцу и его открытию? Этого мы не знаем. Но перед нами статья Картальяка «Раскаяние скептика», отчеты научных заседаний, воспоминания, документы тех лет. И постепенно вырисовывается сложная система отношений — научных и личных, которую невозможно объяснить чем-то одним, каким-то единым обстоятельством.
...Казалось бы, куда как просто было проверить сообщение Саутуолы. Надо было просто приехать в Сантандер, где была расположена пещера Альтамира, — обжитую, легкодоступную местность — и на месте посмотреть — прав ли Саутуола. Но все неожиданно и сложно запуталось... Однако по порядку.
В 1878 году дон Марселино де Саутуола, страстный любитель древностей, побывав на Всемирной выставке в Париже, осмотрев экспонировавшиеся здесь в особом разделе о доисторических людях материалы из раскопок французских археологов, был особенно поражен миниатюрными изображениями зверей, выгравированных на кости и камне людьми древнекаменного века.
(Как видим, сам факт изобразительной деятельности людей древнекаменного века в те годы уже не являлся чем-то необычным. Это был, естественно, удивительный, загадочный, но, по сути дела, признанный факт истории человечества.)
Места находок этих изображений позволяли сделать вывод: подобное может быть и в земле Испании. Возвратившись в Сантандер, Саутуола все свое время посвятил поискам подобных изображений. Особые надежды в нем вызывала пещера Альтамира, открытая за десять лет до этого местным пастухом — еще в 1875 году Марселино произвел первую разведку пещеры, увидел в глубине ее несколько черных рисунков... Но не придал им никакого значения. Мало того, он их и не искал, когда, вернувшись в ноябре 1879 года из Парижа, снова начал разведочные раскопки в пещере. Во время этих раскопок он обнаружил в пещере обработанные орудия из камня, кости, оленьих рогов и следы палеолитического очага. В один из дней он взял с собой шестилетнюю дочь Марию. Ей все здесь было интересно, а рост позволял свободно рассматривать своды пещеры там, где отец мог пройти лишь согнувшись. И именно Мария заметила в этот день на одном из сводов Альтамиры бизонов, нарисованных красной краской. «Торос, торос!» — закричала девочка.
Какое впечатление произвели они в полумраке, освещенные неровным пламенем, эти стопятидесятивекового возраста быки, — об этом мы ничего не знаем, ибо в брошюре, которую вскоре опубликовал Саутуола, об этом судить нельзя. Но можно сказать с определенностью: эмоциональное потрясение, интуитивное озарение, которое испытал в тот миг Марселино, явилось одним из тех факторов, из которых сложилось открытие.
И его отрицание.
Курьер «Вокруг света». Отступление первое
«...В ходе любого научного открытия всегда в решающий момент выступает на первый план интуиция», — пишет академик Б. Кедров.
Но объективные законы научной информации во многих случаях как бы отсекают от научной общественности этот основной творческий импульс — необъяснимый словами строгого отчета взлет мысли и воображения. Ведь «после того, как истина найдена или открыта, задача, стоящая перед исследователем, сразу и резко меняется — от ее поисков любыми путями и средствами он немедленно переходит к тому, чтобы оптимальным путем довести ее до сведения ученого мира, а главное — убедить этот мир в ее действительной истинности», — продолжает академик Б. М. Кедров. И, анализируя историю двух величайших открытий химической науки — открытия Дальтона и Менделеева, — заключает: «Если бы химики, узнавшие об открытии Дальтона или Менделеева, сами проделали хотя бы в основном, в общих чертах, ту работу, которая привела и того и другого к их великим открытиям, то, возможно, как результат проделанной работы, как разгадка того, что вначале лишь смутно витало перед мысленным взором самих первооткрывателей, сделанные ими открытия были бы лучше восприняты научным миром». Но ведь не может же ученый в строгую систему доказательств вставить мысль типа: это так, потому что меня осенило. Интуиция, озарение, сделав свое великое дело, становятся ненужными для доказательств.
