— Врешь, мошенник, — громко сказал Альберт Энгстрём.
На несколько секунд воцарилась натянутая тишина.
Норденшёльд встал. И снова сел, услышав смех кронпринца.
Фритьоф Нансен продолжал:
— Прошлым летом вы не дождались южных ветров, инженер Андре. Скоро вам предстоит повторно отправиться на Шпицберген и Датский остров, чтобы ждать там благоприятных условий для старта. Возможно, вы и на этот раз не дождетесь достаточно сильного и устойчивого ветра. Нужно большое мужество, великая решимость, чтобы подняться на шаре. Еще больше мужества и решимости нужно, чтобы вторично отступить перед лицом неблагоприятной метеорологической обстановки. Я убежден, что вы способны и на это высшее проявление мужества и решимости.
— Как тебя понимать, черт возьми? — сказал ему Энгстрём.
— Не горячись, — ответил Нансен. — Банкет есть банкет. Торжественный ритуал и все такое прочее. И вообще, разве запрещено поощрять дураков?
— Когда-нибудь в честь Андре поставят памятник, — сказал Энгстрём. — Памятник человеку, который потерпел неудачу.
— Только в честь Андре? — спросил я, наклонясь через стол, чтобы Альберт Энгстрём лучше меня слышал.
Он поднял рюмку с коньяком.
— Ничего не попишешь. Кнют Френкель и Нильс Стриндберг будут забыты. А в честь Андре поставят памятник. Памятник организатору смелого просчета. Ваше здоровье!
Через несколько дней после праздника Веги мы с Андре провели долгое совещание с Фритьофом Нансеном и лейтенантом Юхансеном.
Поначалу Андре больше всего интересовали метеорологические наблюдения норвежской экспедиции, затем разговор перешел на опыт, вынесенный норвежцами из долгого перехода по льдам и зимовки, а под конец мы остановились на снаряжении.
Нансен заявил, что меховая одежда не годится. В ней хорошо сидеть на месте в сильный арктический мороз, но нельзя двигаться с большой нагрузкой, например тянуть сани. Она слишком плотная — намокнет от пота, потом обледенеет, и не просушишь.
— Лучше всего пористая одежда из шерсти, — говорил он. — Но к ней нужна еще штормовка из плотной хлопчатобумажной ткани — брюки и так называемый анорак, куртка с капюшоном.
— Норденшёльд отмечал то же самое семнадцать-восемнадцать лет назад, — напомнил Андре. — В конце первой части своего рассказа о плавании через Северо-Восточный проход он описывает зимнюю одежду экипажа «Беги». Шерсть, а поверх шерсти — костюм из плотной парусины.
— Не помню, чтобы Норденшёльд совершал пеший поход по дрейфующим льдам, — сказал Нансен.
После стокгольмского визита Нансена интерес газет к нашей экспедиции возрос. Андре явно избегал давать интервью и самых настойчивых журналистов нередко отсылал ко мне.
Вопросы были одни и те же, с небольшими вариациями.
— Когда вы стартуете?
— Мы выезжаем из Стокгольма 15 мая.
— Это понятно, а когда аэростат вылетит со Шпицбергена?
— Когда подует нужный ветер.
— Сколько времени понадобится вам, чтобы достичь Северного полюса?
— При исключительно благоприятных условиях — около сорока восьми часов.
— А при исключительно неблагоприятных условиях?
— Тогда мы вообще не достигнем Северного полюса.
— И как же вы поступите в таком случае?
— Сделаем новую попытку в следующем году.
— А если вам придется совершить вынужденную посадку?
— Пойдем по льду, пока не доберемся до России, Аляски или арктического побережья Канады.
— Ну, а если вам не удастся дойти до земли?
— Тогда мы скоро будем забыты, — отвечал я. — Другие имена придут на смену нашим. Незачем спрашивать, помните ли вы имена Бьёрлинга и Калльстениуса. Я знаю, что вы их забыли. А ведь прошло всего пять лет, как они стартовали на север.
Король Оскар II предоставил в распоряжение экспедиции канонерку «Свенсксюнд». Превосходное судно, небольшое, всего около трехсот тонн водоизмещения, но машина мощная. Оно не один сезон работало ледоколом на входе в гавань Гётеборга.
Командовал канонеркой граф Карл Август Эренсверд.
Тринадцатого мая Андре устроил обед в честь Свена Гедина, который только что вернулся из своего долгого путешествия по Азии, начатого в 1893 году.
Когда мы прощались, Гедин сказал мне:
— Теперь мне понятно, почему Андре среди многих желающих выбрал именно вас. Вы похожи друг на друга внешне. Сходство не бросается в глаза, но, уж когда его заметишь, впечатление явное. Вы могли бы сойти за младшего брата Андре.
Пятнадцатого мая, в день открытия большой художественно-промышленной выставки, мы с Андре выехали из Стокгольма в Гётеборг. На перроне собралось несколько сот человек, побольше, чем когда мы со Сведенборгом покидали Париж. Нас проводили цветами и криками «ура».
— Люблю слушать, как колеса стучат на стыках рельсов.
Мы ехали вдвоем в купе первого класса. Андре сел поудобнее и закрыл глаза.
— Устал? — спросил я.
— Да, — ответил он. — Стук колес усыпляет.
Я уже говорил, что он постарел за то время, что мы со Сведенборгом находились в Париже. Осенью ему должно было исполниться сорок три года. Он был почти на шестнадцать лет старше меня. Он мог быть моим старшим братом.
После долгого молчания он сказал:
— Трудно быть волевым человеком.
— Почему?
— Бывает так, что приходится подчиняться собственной воле.
— Не понял.
— Я и не требую от тебя, чтобы ты меня понимал, — сказал он. — Я даже в каком-то смысле рад, что ты меня не понимаешь. Моя мать умерла шестнадцать дней назад, — добавил он словно про себя. — А прошлой осенью умер Нобель.
Его глаза были закрыты, подбородок коснулся плеча.
— Устал? — снова спросил я. Ритмичный стук колес на стыках усыпляет.
В Гётеборге на перроне нас встречала небольшая кучка людей. Около половины составляли газетчики и фотографы. Шел дождь.
Нам вручили по два огромных букета белой сирени.
— Благодарю вас, — сказал Андре. — Надеюсь, вы снова встретите меня с цветами. Возможно, этой осенью. Это маловероятно. Возможно, в следующем году. Или через два года. Или еще позже. Ведь мы отправляемся в неведомое. Кто возьмется сказать, когда возвратятся люди, отправляющиеся в неведомое?
В этот день под наблюдением осмотрительного Машурона в один из носовых трюмов «Свенсксюнда», самый сухой и хорошо вентилируемый, погрузили оболочку. Были также погружены гондола, научные приборы, сеть, покрышка и все веревки, включая гайдропы и балластные канаты.
Пароход «Вирго» — в прошлом году он один обслуживал экспедицию — должен был доставить на Шпицберген и Датский остров прочее снаряжение.
На «Свенсксюнде» было мало места для грузов: как-никак канонерка — военное, а не торговое судно.
На следующий день, 17 мая, ночным поездом из Стокгольма приехали Нильс Стриндберг и Сведенборг. Я встречал их на вокзале. Мы направились прямо в порт, на «Свенсксюнд» и проследили за окончанием погрузки. Затем мы отправились к «Вирго», здесь полным ходом шли погрузочные работы.
Капитана Ульссона мы не застали, и Нильс Стриндберг один наскоро осмотрел судно. Мы со Сведенборгом ждали на пристани, где трудилось два десятка портовых рабочих.
— В прошлом году, — говорил Стриндберг, — на «Вирго» была очень своеобразная команда. Стоило газетам известить, что «Вирго» повезет полярную экспедицию на Шпицберген, как владельца засыпали письмами желающие наняться на судно. Из четырех кочегаров двое были обычными кочегарами, а двое — инженерами. Из семнадцати матросов шесть были морскими капитанами, двое штурманами. Среди остальных был один опытный шкипер, один лоцман государственной службы, один агроном, один пристав и один инженер.
В тот же день, 17 мая, члены экспедиции были приглашены на торжественный обед к Оскару Диксону.
Среди гостей были командир «Свенсксюнда» граф Эренсверд и два его офицера, судовой врач Лембке, инженер Стакс и длинноусый Алексис Машурон из Парижа. Участвовали также три сына Диксона и еще несколько человек, чьих фамилий я не знаю.
— Возможно, — сказал Андре, — я и мои товарищи будем забыты через несколько лет. Имя нашего сегодняшнего хозяина, барона Оскара Диксона, навсегда войдет в историю исследования Арктики. Не потому, что он оказал нам финансовую поддержку, а потому, что благодаря его непостижимой щедрости смогли состояться практически все шведские полярные экспедиции за последние тридцать лет. Посмотрите на карту мира. Вы увидите залив Диксона, озеро Диксона, остров Диксон, порт Диксон, Земля Диксона и так далее. Первый же неизвестный остров, который нам встретится, — заключил Андре, поднимая бокал,— станет вторым островом Диксона.
— Зря я не взял с собой свой мундир, — сказал Сведенборг.
— Почему?
— Я чужой в Гётеборге, — ответил он. — А лейтенантский мундир сокрушает троянские стены, распахивает ворота и объятия. Особенно замужних женщин. Будит в них ожидания, которые редко сбываются. Завтра вечером мы превратимся в аскетов и монахов. На какой срок, не ведает сам бог Эмануила Сведенборга.
