Настала очередь бежать взрослым, но уже по всем правилам — до сопки и назад. Призы достались молодым пастухам Векету и Кергияту.
На следующий день старушка Оэ молча положила на дощечку перед Пананто олений глаз, щепотку пепла и срезанное гусиное перо. Пананто нахмурился, потянулся за трубочкой, но приготовленную нерпичью шкуру положил на колено.
— Ну, пожалуйста,— умоляюще попросил я.
Пананто приготовил краску и сказал:
— Шкура велика, а событий мало. Я всю жизнь прожил на берегу моря, в Конергино. Там событий всегда много: кто сколько добыл моржей, кто родился, кто приезжал... А теперь я с детьми в тундре.
— Тогда нарисуй, что произошло за лето здесь, в Оемпаке.
— Мало произошло. Приезжай через год, за зиму я заполню всю шкуру.
Сказав это, Пананто покряхтел, покрутил шкуру и так и сяк, макнул перо в жидкость. Посередине нарисовал кружок с расходящимися лучами — солнце; в стороне — точно такой же круг, но уже без лучей, одну половину зачернил, и сразу стало видно, что это луна. Потом на одном краю шкуры провел извилистую линию и пририсовал к ней меленькие фигурки, означающие домики.
— Это Конергино,— сказал Пананто.
На другом краю шкуры он вывел три миниатюрных купола — яранги; протянулась короткая цепочка пасущихся оленей, появились тракторы и несколько микроскопических человечков.
— Это Оемпак,— сказал Пананто и отложил шкуру.— На сегодня хватит. Устал.
...Теперь пришла пора рассказать небольшую историю другой нерпичьей шкуры, заполненной рисунками безвестного чукотского художника почти полторы сотни лет назад. До сих пор эта уникальная пиктограмма до конца не расшифрована. И похоже, за последние тридцать лет не удостаивалась пристального внимания исследователя. А жаль...
Когда-то эта пиктограмма оказалась на борту американской шхуны. Интересно, за медный котел или бутылку рома купили ее американские китобои у аборигенов Чукотки? Увы, теперь это не узнать, как, впрочем, и многое другое, более важное. Все, что можно было установить, установил и собрал еще до войны советский ученый-этнограф С. В. Иванов. В 1954 году в труде «Материалы по изобразительному искусству народов Сибири» он опубликовал небольшую главу, касающуюся этой пиктограммы. Вот что пишет ученый: «Переходя от одного владельца к другому, этот предмет в начале 80-х годов оказался в Англии. В это время он составлял собственность Денисона, который затем продал его Расселю. Этот уникальный предмет был опубликован в 1885 году Гильдебрантом, в 1897 году Гофмэном, а в 1937 году Ноппеном. В том же году он был воспроизведен А. С. Гущиным в его работе «Происхождение искусства», но рисунки оказались столь мелкими, что изучить их по этой репродукции не представляется возможным».
С. В. Иванов обращается к первоисточникам, опубликованным еще в прошлом веке в Лейпциге и Вашингтоне. До него было расшифровано 56 рисунков. Иванов описал еще 25 новых, уточнил старые. Но ведь осталось еще несколько десятков нерасшифрованных, а без них трудно судить о целостном композиционном замысле автора. Да и был ли он, этот целостный замысел?
На отбеленной нерпичьей шкуре размером 114,3X119,4 сантиметра разбросаны без видимого порядка сотни силуэтных изображений. Ориентированы они в разные стороны, и создается впечатление, что художник заполнил «холст» стихийно, как придется, как было удобно поворачивать шкуру на коленях, подставляя то один, то другой свободный клочок тусклому свету жирника. А может, так и было? Но ведь старик Пананто вначале изобразил солнце, луну и только потом принялся вращать шкуру, рисуя без определенного порядка, без верха-низа фигурки...
Согласно древнему космогоническому представлению чукчей и эскимосов мир плоский и состоит, по крайней мере, из трех слоев: подземного, земного и небесного. Если бы чукчи считали Солнце центральным светилом, вокруг которого вращается Земля, то логичнее было бы фигурки распределить головой к Солнцу. А если представить, что Земля есть центр, вокруг которого движется Солнце, то головы фигурок были бы ориентированы к краям шкуры.
Нет, расположение рисунков говорит о том, что художник смотрел на родное стойбище как бы из глубины космоса. Если принять эту точку зрения, то становятся понятными и кажущийся беспорядок фигурок, и будто бы с высоты снятый береговой ландшафт, и подсмотренные сценки жизни племени. Смелость, откровенность и выразительность рисунков свидетельствуют о том, что северному народу были чужды аскетизм и ханжество. А иные картины безвестного автора выполнены в классической гротесковой манере, несут заряд иронии и юмора.
Исследователь чукотской пиктограммы С. В. Иванов склонен видеть в этом «опыт изображения чукчами своей истории, так как рисунки почти с исчерпывающей полнотой раскрывают перед нами моменты хозяйственной деятельности береговых чукчей и эскимосов, их быт, материальную культуру, обменные операции, обряды и т. д.». Его предшественник ученый В. Гофман увидел в рисунках «историю чукотского года», своеобразный отчет о прожитом годе. Кстати, старик Пананто тоже дал мне понять, что шкура будет заполнена не ранее следующей весны. Основная работа откладывается на долгие зимние вечера, на дни холодов и пург, когда душа особенно предрасположена к неторопливым воспоминаниям о днях минувших. Может быть, потому Пананто с такой ленцой и неохотой взялся за работу? Ей просто еще не пришел срок...
Но была и другая причина. Пананто никогда в жизни не рисовал на нерпичьей шкуре. Его нельзя отнести к давно канувшей в Лету плеяде чукотских пиктографов. Однако память его и бабушки Оэ все же сохранила метод рисования, идущий из глубин времени. И они по моей просьбе воспроизводили его. Для чистоты эксперимента я до поры до времени не стал показывать Пананто и Оэ фотографию старинной пиктограммы.
Итак, пиктографическая летопись жизни берегового стойбища в течение календарного года. Эта версия кажется убедительной, ибо картина представлена жанровыми композициями всех времен года: летняя охота на китов и моржей, зимний промысел нерпы возле ледовой отдушины, пастьба оленей в тундре и весеннее возвращение пастухов (аргиш) домой, прибытие заморских шхун и меновая торговля, чукотские воины в панцирной одежде и русские чиновники в длиннополых кафтанах, зачатие жизни, религиозные ритуалы, празднества, пляски, спортивная борьба... Трудно перечислить все многообразие, воссозданное рукой безвестного художника.
Удивительно, что ближайший с точки зрения географической аналог уникальной картины на нерпичьей шкуре находится совсем недалеко, за Беринговым проливом, у индейцев племени дакота. Они тоже записывали на выделанных шкурах бизонов события каждого года. Расшифровать их рисунки-символы крайне сложно, но и фигуры чукотской пиктограммы, хотя художник, казалось бы, построил свои сюжеты на реалистической основе, прочитать нелегко. Так, в фигуре 72 Гильдебрант увидел «виселицеобразные фигуры, напоминающие кладовые или места погребений»; С. В. Иванов уточнил — байдары на помосте. Вызвала немалое недоумение зарубежных этнографов прошлого века фигура 63; они разглядели «двух странных людей, на которых надеты большие шляпы» и «дождевые зонты». Иванов справедливо угадал фигурки чукчей в старинных боевых панцирях и со щитами. Не раскрыта тайна фигуры 40: по Гофману — это сеть; по Гильдебранту — якорь с цепью. Однако, вероятно, это ни то, ни другое, потому что на пиктограмме нет детализированных предметов, тем более таких мелких, как сеть или цепь. Нарушение реальных пропорций тоже не так уж велико.
Вопросов много... Конечно, исследователи со временем докопаются до истинного смысла каждого штриха старинной пиктограммы. Им помогут архивы и сохранившиеся рисунки северных мастеров на ритуальных дощечках, веслах, моржовых клыках, шкурах. Но как мало этого изобразительного материала! Из коллекции известного исследователя Севера и писателя В. Г. Богораза-Тана бесследно исчезло около 600 карандашных рисунков коренных жителей Чукотки прошлого века, пропал бесценный и единственный в своем роде иллюстрированный чукотский календарь XVII века.
Несколько лет назад научный мир облетела новость — на Чукотке исследователем Н. Н. Диковым обнаружены наскальные рисунки древнего человека. Мне довелось видеть их на реке Пегтымель, и я ощутил явную связь между изображениями фигур на скале и на чукотской пиктограмме...
Настал наконец момент, когда я вынул из рюкзака фотографию старинной пиктограммы на нерпичьей шкуре и показал Пананто и Оэ.
— Какомэй! — удивленно протянули они враз.
Весь вечер мы рассматривали рисунки, пытаясь разгадать непонятные изображения. Пананто показал на прямоугольник, заполненный точками (фигура 10), и неожиданно сказал:
— Кусок огнивной доски. Может быть...
