— Лицом к стене,— сказал тот же голос.— Упрись руками.
Крони не хотел выпускать из рук сундучка. Он поднял его.
— Сундук на землю.
Крони подчинился. Он стоял в неудобной позе, отставив ноги от стены и упираясь в нее ладонями. И он видел, как к сундуку протянулась рука. На рукаве были нашивки стражника.
Его привели в участок. Квартальный Ратни, толстая свинья с маленьким рылом, при виде его укоризненно покачал головой, изображая из себя ворчливого, но справедливого отца квартала.
— Ай-ай,— сказал он,— трубарь Крони. А ты что делал в такой плохой компании? Нет, не зря моя жена еще сегодня утром просила тебя наказать. Наказал бы я тебя и спас от тяжкого преступления.
— Куда его? — спросил стражник.
— Пускай пока посидит в камере,— сказал Ратни. Полицейский толкнул Крони в спину, и тот рухнул на каменный пол камеры, полной стонов, вздохов, приглушенных голосов. Чей-то знакомый голос, но никак не угадать кто, кричал:
— Это ошибка! Выпустите меня немедленно! Я буду жаловаться!
Решетка взвизгнула, возвращаясь на место. Шаги стражников угасли за ярким четырехугольником двери в дежурку.
— Кто здесь? — спросил Крони, стоя на коленях.
— А ты кто?
— Это ты, Сухорукий? — прошептал Крони.— Это я, трубарь.
— Не знаю трубаря,— ответил голос Сухорукого.
И навстречу поднялся глухой голос, словно из пещеры:
— Правильно, здесь никто друг друга не знает. Странно, что вас не научили этому раньше.
Говорил старик. Крони узнал его. Значит, и старик попался. Слова его были правильными.
— Я никого не знаю,— сказал Крони.
Никто не ответил, но Крони почувствовал, что старика поняли и остальные.
— И я ничего не знаю,— раздался голос. Крони узнал школяра.— Я шел к знакомой девушке и потерял дорогу. Меня ждут дома. Мой папа — начальник шахты.
— Он ко мне шел,— отозвалась растрепанная девчонка, что открывала дверь.— Он меня любит.
Ярким светом брызнул в лицо открывшийся проем двери, и черный силуэт стражника появился на пороге.
— Трубарь Крони, выходи. Фонарь начал шарить по лицам.
— Эй, квартальный,— позвал стражник.— Покажи нам своего трубаря. Что-то он стесняется выйти.
Ратни хмыкнул, и его толстая туша заслонила дверь. Тогда Крони поднялся и сказал:
— Я трубарь. Заснул я. Простите, господин квартальный.
— Он непростой трубарь, господин Спел,— сказал Ратни.— Если вы заглянете в число черных отметок, которые я ставлю против его имени в регистре, вы познаете всю глубину моих подозрений.
Крони подумал, что, пока он дремал в камере, квартальный высыпал в регистр весь свой запас черных отметок.
— Ясно, квартальный,— сказал стражник Спел. Он отступил в сторону, чтобы Крони мог пройти, и оказалось, что он высок, одного роста с трубарем, правда, поуже в плечах, зато у него была хорошо отмытая голубая кожа и длинное, узкое лицо с маленьким мягким ртом.
— Ну вот, трубарь, ты и попался,— сказал стражник совсем весело и показал белые, хорошие зубы.
— Не понимаю я,— сказал Крони,— шел по улице, домой шел...
— Придется нам, трубарь, вместе прогуляться,— сказал стражник.— С сундучком. Там у тебя такое, чего даже квартальный никогда не видел. Чудеса, да и только.
— Если вы о сундучке, то все это я нашел в туннеле...
— Поторапливайся,— обрезал стражник.
Идти было недалеко. Почти напротив квартального участка в скале была замаскирована стальная дверь. Трубарь знал о ней и даже как-то выходил к шахте специального лифта, когда там была поломка. Но обычно простых трубарей туда не пускали. У тайной стражи были свои ремонтники. Спел открыл лифт ключом, висевшим у него на шее.
«Хоть не по своей воле, но побываю там»,— подумал Крони, и, будто угадав его мысли, Спел сказал:
— Так бы никогда тебе наверх не попасть, трубарь вонючий. Благодари Тайную Стражу.
Крони сказал:
— Благодарю нижайше.
И тут же получил по шее.
Лифт несся вверх быстро, почти не скрипел, и дверь в нем отворилась тоже без привычного скрипа.
У выхода уже ждал еще один стражник. В чистой форме и блестящих башмаках. Он поклонился господину Спелу. Они быстро пошли вдоль пустынной улицы, устланной квадратными плитками — белыми и голубыми. Улица была подметена, и двери домов темнели на фоне покрашенных в светлую краску гладких фасадов, далеко выступающих из скалы.
Крони провели в третий дом от лифта, где было много света и лампы прикрыты матовыми колпаками.
Спел втолкнул Крони в приемную и остановил перед большой высокой двустворчатой дверью.
— Можно? — спросил он, заглядывая туда.
— Вводи,— ответил низкий голос.
За обширным, с комнату Крони, столом сидел маленький, но очень широкий человек. Главной чертой его лица был выпуклый нависающий лоб, который, казалось, выдавил наружу глаза, и они, голубые и очень светлые, совсем без ресниц, были будто приклеены снаружи. Редкие волосы были расчесаны посередине, и от человека веяло Порядком. На нем был черный мундир, простой, как тога жреца.
Продолжение следует
Пума, которая исчезает сама по себе
Имен у нашей героини множество. В Западном полушарии, где только и водится пума, нет другого млекопитающего с таким обширным ареалом: от юга Канады до Огненной Земли. Пума чувствует себя дома во влажных тропических лесах и в сухих полупустынях, среди болот и высоко в горах. В Мексике ее зовут американским львом. В США, наоборот,— мексиканским львом. А еще горным львом, пантерой, североамериканской рысью, оленьим тигром, красным тигром и даже, что в переводе несообразно длинно, кошкой цвета сухой травы, крупной кошкой цвета песчаника. Есть у хищника и такое имя, как кугуар. Это название родилось два с лишним века назад по принципу испорченного телефона: так французский естествоиспытатель Бюффон расправился с громоздким словом «кугуакуарана», которое вычитал в записках некоего португальца, а тот, в свою очередь, переиначил одно из индейских названий. И все-таки самое популярное имя — пума. Так звали хищника индейцы кечуа. Пума — зверь осторожный. Веками она ускользала от дотошных исследователей. Только в последние годы биологи начали раскрывать секреты ее жизни и поведения.
Наша героиня многолика. Ученые насчитывают до тридцати подвидов пумы, отличающихся друг от друга окраской и размерами. Горные кошки порой вдвое меньше своих равнинных родичей. Оттенки шерсти меняются от песочно-коричневого до серого в зависимости от места обитания. На груди, горле и брюхе зверя — белесые подпалины. Особые приметы: темные полоски над верхней губой, уши тоже темные, кончик хвоста — совсем черный.
Жить в горах или на равнине для конкретной пумы — вопрос непринципиальный: где больше дичи и есть свободная территория, там она и гуляет, разумеется, сама по себе. Охотиться ей днем или ночью — тоже зависит от обстоятельств.
Пумы — звери-одиночки. Они сходятся парами очень ненадолго — исключительно ради продолжения рода. Звери искусно прячутся, избегают встреч с людьми, поэтому научное наблюдение за пумами — сущее наказание.
Серьезное изучение этих хищников началось в американском штате Айдахо — на берегах пересыхающей речки Биг-Крик — двадцать лет назад. Тогда, пытаясь выяснить маршруты пум, ученые отслеживали зверей, усыпляли и клеймили. Стало известно, как пумы разграничивают свои владения. Территория одной особи простирается порой на десятки квадратных километров. Границы владений нерушимы, причем кровавые территориальные распри случаются редко — соседи чтут чужие права.
Среди пум есть и бродяги — на языке ученых «транзитные особи». Это либо возмужавший и пока безземельный молодняк, либо взрослые особи, согнанные с насиженных мест людьми. Транзитные пумы норовят побыстрее миновать чужие пределы и осесть на свободной территории. Путь бывает неблизкий. Например, вайомингских пум находили за полтысячи километров — в Колорадо.
Пума на редкость терпелива. Попав в капкан, она не безумствует, как тигр или ягуар, а после нескольких молчаливых попыток освободиться впадает в меланхолию и может сидеть неподвижно несколько суток.
Путешественники-дилетанты упрямо твердят, что в Западном полушарии нет животного, вопящего страшнее пумы. Кровь, дескать, стынет от ее демонического крика. В прошлом веке старожилы американского штата Нью-Мексико до того привыкли относить любые странные звуки на счет пумы, что приписывали ей... гудки первых паровозов. Что касается знатоков-натуралистов, они называют пуму лирическим сопрано в хоре хищников. Ни зоологи, ни служители зоопарков не могут похвастаться, что слышали какие-то необычные звуки, издаваемые пумами. Озлобленный зверь и впрямь может «возвысить голос» до мощного рычания, но привычнее ему издавать все же мяукающие звуки, а также урчать, фыркать и шипеть — словом, делать все то же, что делает и домашняя кошка. А всякие неожиданности пума встречает молча.
