В Иркутске это, конечно, и прославленное деревянное зодчество, пребывающее, увы, в жалком состоянии — чуть ли не половина расписных изб и усадеб прямо в историческом центре стоят заколоченные и полуразрушенные, словно в какой-нибудь вымершей деревне. Это и повадки местной молодежи, в том числе многочисленных барышень, высыпать на набережную с подстилками и загорать там топлесс словно на пляже, чуть только солнце разогреет округу до сколько-нибудь приемлемой температуры. Что поделаешь — в Сибири даже в теплый сезон тепло бывает довольно редко. Вдобавок прибайкальская погода, как мы убедились сами, изменчива, за прямо-таки ослепительным солнечным днем может налететь ночной ветер с озера и к следующему утру погрузить город в промозглую слякоть. Надо ловить момент — вот иркутяне и ловят прямо под окнами самого знаменитого архитектурного шедевра — местного геологического музея, на короткой аллее между памятниками Юрию Гагарину и Александру III , под суровыми взглядами обоих этих героев. Ну и, конечно, ездят на пароходике к российскому чуду света — Байкалу.
Пора туда и нам… И вот, километров через 60, за березово-елово-кедровыми рощами, перед нами открываются с живописного холма они — 20 процентов мирового запаса пресной воды. Открываются — не все 20, конечно, а крайняя южная их доля, в районе селений Култук и Слюдянка. Вообще после довольно безлюдной местности сразу после Иркутска здесь становится более людно по всем признакам: от обочин разбегаются козы, в пролесках виднеются кострища, указатели обретают цивилизованный вид и, конечно, — рыба. Отчетливо видно, и еще отчетливее пахнет тем, как местная жизнь связана с великим озером. У каждой деревенской избы, даже весьма отдаленной от берега, — моторный ялик, или сеть сушится, или хотя бы знаменитая эндемическая нерпа на вывеске какого-нибудь магазина нарисована. И, естественно, рыбой пахнет из всех придорожных кафе; ею же торгуют с частных лотков через каждый километр пути, где удобно и где неудобно.
Присутствие путешественников-иностранцев в этих местах вообще не то чтобы странно для глаза... но подчеркивает, что ли, колорит. Делает его более резким. «Ну, как вам наши маленькие города?» — спрашивает у одного из них, ненадолго пересевшего в наш экипаж австрийца, главный редактор одного из спутниковых телеканалов, когда мы проезжаем то ли Шелехов, то ли Култук. «Скорее, они похожи на деревни», — вежливо реагирует тот, глядя на бесконечную линию деревянного забора за окном. Россиянин в ответ, конечно же: «О вы еще не видели настоящих деревень!»
И плакат с наивной надписью шрифтом образца 1960—1970-х годов «35 лет. Байкальск будет жить» смотрится еще наивнее, и как-то стирается в сознании этот знак препинания, точка, и получается, что городу остался именно этот срок, ни больше ни меньше… И мертвый стадион со спящим на трибуне пьяным человеком как бы выглядит еще мертвее, когда проходят по нему пестро одетые европейцы. И классическая, как мне кажется, картина вечернего Байкала делается особо пронзительной. Вот покачивается в ряби волн проржавевший милицейский катер с «люстрой»-мигалкой, черные чайки на прибрежных камнях, на горизонте сереют низкие печальные горы, а воздух гудит от столкновения ветряных потоков (не знаю, насколько это правда со строго научной точки зрения, но говорят, что как раз здесь находится неформальная пограничная зона между сферами влияния тихоокеанских и атлантических воздушных потоков).
Байкал — могущественная стихия, хранящая много тайн, и, как считают ученые, будущий океан, но для прибрежных жителей — «домашнее озеро», хорошо знакомое и близкое с детства
Середина следующего дня (еще несколько сот километров — долой!) застает нашу длинную автовереницу уже в новом российском регионе — Республике Бурятии . Она начинается незаметно и обыденно, «словно ничего и не произошло» — просто переезжаешь полуразрушенный мостик между селом Ново-Спасское и рекой Выдрянкой, и ты уже тут. И узнаешь новизну этого пространства только по двуязычным надписям да встречным «Жигулям» древнего производства с древними же номерными знаками черного цвета («БУЖ», «БУР» — написано на них). Дорога слегка ухудшается по сравнению с областью Иркутской, впрочем, всюду ведется реконструкция — перекладывается асфальт.
В здешнем селе Брянске видели мы первый за всю дорогу от бурятской границы православный крест на церкви. И удивились ему не потому, что буряты привержены в основном буддизму, ведь, в конце концов, они — те же монголы, этнически от южных соседей ничем не отличаются, просто тех из них, кто жил по эту сторону границы Российской империи, еще с XIX века повелось так называть. А потому, что приходится констатировать с горечью: многие селения здесь так заброшены и неухожены, что даже церкви стоят неувенчанные. Упал когда-то крест — и никто не поднимает.
Но мы заговорились, а вот уже и окраины Улан-Удэ, где полным ходом и без остановки идет активнейшее деревянное строительство. Легкие маленькие избы-срубы ставятся — это видно — на скорую руку, так что любой крупный пожар, вроде средневековых московских или киевских, уничтожил бы тут все подчистую — пагодообразные дачи богатых горожан, буддистские храмы-дацаны, широкие заборы…И все же строят в Бурятии именно таким, а не иным образом. Объяснение, думаю, просто и лежит в фундаменте народной психологии: в сущности, заселенные зоны в Забайкалье и по внешнему впечатлению, которое они оставляют, и по какой-то глубинной сути так и продолжают быть кочевыми. Что и закономерно, ведь тут вовсе не подходящее место для городов в европейском смысле вообще. Степь, пологие холмы, открытые не семи, а ста семи ветрам, отсутствие естественных ориентиров, которые четко размежевывали бы земли на любые участки, — все это делает крепкое зодчество бессмысленным. Каждый десяток километров переходит без малейшей перемены рельефа в новый десяток, и так до бесконечности. Все безгранично, все — общее. И такое создается ощущение, что здешний народ живет, как при Чингисхане . (Кстати, едем мы его Великой дорогой, которая по тем временам, между прочим, считалась лучшей в мире, чего не скажешь о нынешней трассе.) Что, мол, так и кочует из долины в долину с деревянными многотысячными поселками. Конечно, это только впечатление, и вместе с юртами старый уклад ушел в историю. Интересно, где нынешние буряты столько древесины берут, степь-то кругом голая?
Едем — два
(Чита — Благовещенск)
Город Чита, куда мы пробились к исходу следующих суток фактически сквозь сплошной лесной пожар протяженностью 800 километров, знаменит двумя оригинальными явлениями: снежными бурями зимой и пыльными — летом. То есть, конечно, и то, и другое происходит не только в городской черте, но слава закрепилась за областным центром. Нам досталась пыль. И полноценного знакомства с городом не получилось. А жаль, он, судя по некоторым признакам, импозантен, удобен для жизни и отличается милым провинциальным обаянием (этим определением я ни в коем случае не хочу никого обидеть). Чего стоит только здешний стандартный ряд объявлений и вывесок. Дети приглашаются на занятия в кружок «фриволитэ» (это плетение бисером, а не то, что вы подумали). Публика постарше — на выставку анатомического музея в Доме офицеров (1920-х годов постройки, самое известное здание в городе после «церкви декабристов» — храма Михаила Архангела). «Вы увидите двухголовых и восьмипалых циклопов, а также сердце террориста, печень алкоголика и еще много интересного. Смотреть и удивляться по адресу…»
На «Великом Грунте» — огромном недостроенном участке федеральной трассы «Амур» — ни одна из 10 машин не сломалась, только шины часто приходилось менять
А вот за Читой, в 100 километрах к востоку, начинается самое грандиозное, что только ждет автомобилиста на всем пути от Москвы до самых до окраин. ГРУНТ! Любое определение покажется бледным: другая планета, четвертое измерение, потеря границ времени и пространства. Навигационная система GPS показывает, начиная отсюда: все, больше дорог в округе нет. И действительно, фактически до самой развилки в нескольких сотнях километров от Хабаровска и Благовещенска, а также местами дальше, вплоть до Приморского края, федеральная трасса «Амур» напоминает шоссе не более, чем тропинка грибника. Больше тысячи километров! — с коротким перерывом на участке, который дальнобойщики и перегонщики японских машин называют «фата моргана».
Километров сорок современного автобана на произвольно взятом отрезке, такого высококлассного, что удивлялись даже немцы. Зато по обочинам пейзаж невыносимо живописен: летом чистейшая африканская саванна, только носорогов с антилопами не хватает, плюс узкая полоска Транссиба на горизонте. По ней идут вагоны с устаревшей надписью «Юкос», а где-то рядом сидит в тюрьме Ходорковский.
