Их величества приняли Колона в тронном зале Алькасара. За королевой стояли две ее фрейлины — миловидная юная маркиза Мойя и графиня Эсканола. Короля сопровождали его казначей, Андреас Кабрера, маркиз Мойя, дон Луис де Сантанхель и седобородый канцлер Арагона Эрнандо де Талавера, приор Прадо — высокий аскетичный монах в белой рясе и черной мантии иеронамита.
Большинство ближайших советников правителей Кастилии и Арагона были новыми христианами — евреями, принявшими крещение. Возвышение их порождало зависть, и Святая палата уже начала их преследовать.
Колон, как следовало из его фамилии, был одним из новых христиан и при желании мог бы заметить симпатию в глазах Сантанхеля и Кабреры. Талавера даже не взглянул на просителя. Бескомпромиссно честный, разумеется, в своем понимании честности, к новообращенным евреям он испытывал скорее враждебность, чем симпатию.
А Колон словно и не замечал сановников. Глаза его не отрывались от королевы, соблаговолившей последовать совету фрея Хуана Переса. Он видел перед собой женщину лет сорока, небольшого роста, полноватую, с добрыми синими глазами. В ней не было величественности, несмотря на парадный наряд — алую, отороченную горностаем мантию и платье из золотой парчи, перехваченное белым кожаным поясом с огромным, с кулак, рубином вместо пряжки.
— Я целую ноги вашего величества, — с высоко поднятой головой громким голосом начал Колон. — Я благодарю вас за оказанную мне честь. Я открою земли, по сравнению с которыми все то, что получила Португалия, покажется малым и никчемным.
— Обещания... — фыркнул король, но Колона это не остановило.
— Да, обещания, ваше величество. Но, видит Бог, обещания, которые будут выполнены.
— Говорите, — с усмешкой продолжал король. — Мы готовы вас выслушать.
И Колон приступил к изложению своей космографической теории. Но не успел он углубиться в доказательства, как его вновь прервал хриплый голос Фердинанда.
— Да, да. Все это мы уже слышали от приора Ла Рабиды. Именно его четкое изложение ваших идей послужило причиной того, что ее величество даровало вам аудиенцию в то время, когда все наши помыслы заняты крестовым походом против неверных.
Человек, менее уверенный в себе, испытывающий большое почтение к коронованным особам, несомненно, смутился бы. Колон же решительно ринулся вперед.
— Богатства Индии, которые я положу к вашему трону, — неиссякаемый источник, черпая из которого вы залечите все раны войны и получите средства для ее успешного завершения, даже если она будет продолжаться до вызволения гроба Господня.
Едва ли кто смог бы найти лучший ответ, чтобы завоевать симпатии королевы. Но в лице Фердинанда он столкнулся с серьезным противником. Со скептической улыбкой на полных губах тот заговорил, прежде чем королева успела открыть рот.
— Только не забудьте сказать, что все это мы должны принять на веру.
— А что есть вера, сир? — позволил себе воспросить Колон и, отвечая, дал понять, что вопрос чисто риторический. — Учение видеть то, что дадено по наитию, без осязаемых доказательств.
— Это уже больше похоже на теологию, чем на космографию, — Фердинанд обернулся к Талавере. — Это скорее по вашей части, дорогой приор.
Монах поднял склоненную голову. Голос его звучал сурово.
— Я не стану спорить с подобным определением веры.
— Конечно, я не теолог, — вмешалась королева, — но не слышала более понятной формулировки.
— Однако, — Фердинанд взглянул ей в глаза, — в подобных делах унция фактов перевешивает фунт веры. Чем практическим может подтвердить сеньор Колон свои рассуждения?
Колон опустил глаза.
— Опять я могу лишь спросить, что есть опыт, и ответить, что опыт — не более как основание, на котором строит здание тот, кто наделен божественным даром воображения. И, используя дар воображения, представляя себе неизвестное на основе известного, испытанного, человек поднимается все выше и выше от невежества.
Фердинанд начал выказывать раздражение: у Колона на все находился ответ.
— Вы уводите нас от реалий в мир грез, — бросил он.
— Грезы! — Колон вскинул голову, словно его оскорбили. Глаза его зажглись фанатичным огнем. — Нет на свете такого, что не пригрезилось кому-либо, прежде чем стать реальностью. Даже господь Бог перед тем, как создать наш мир, увидел его своим мысленным взором.
Король был поражен. Талавера нахмурился. Но на лицах других, включая королеву, Колон прочитал одобрение, а Сантанхель даже кивнул ему.
Король заговорил вновь, тщательно подбирая слова:
— Я надеюсь, сеньор, в пылу спора вы не впали в ересь, — и повернулся к Талавере, предлагая тому высказаться.
Приор Прадо покачал головой, лицо его закаменело.
— Ереси я не нахожу. Нет. Но все же... — теперь он обращался непосредственно к Колону: — Вы зашли на опасную глубину, сеньор.
— Таков уж я есть, ваше преподобие.
— Опасность вас не страшит? — сурово спросил монах.
Приору Колон мог отвечать более резко, чем монарху.
— Будь я пуглив, святой отец, я бы не предлагал плыть в неведомое, не боясь всего того, что может встретиться на пути.
Фердинанд, похоже, решил подвести черту.
— Мы не сомневаемся в вашей отваге, сеньор. Если бы дело было только в этом, мы, наверное, с радостью воспользовались бы вашими услугами. Но... такой уж я человек, что не могу сразу принять решение, исходя только из того, что мне предлагают.
— Я тоже не сторонница скоропалительных решений, — добавила королева. — Но это не значит, что мы отвергаем ваше предложение, сеньор Колон. Просто сейчас мы не готовы оценить его по достоинству. Его величество и я создадим комиссию из ученых мужей, чтобы те изучили ваши материалы и посоветовали нам, как поступить.
Вскоре Колон увидел, что многие сановники при дворе относятся к нему более чем благосклонно. И в первую очередь Кинтанилья, в доме которого он поселился по распоряжению королевы. Не только внешность и хорошие манеры обеспечивали ему теплый прием. Война с маврами донельзя истощила ресурсы обоих королевств, и казначей Кастилии постоянно терзался мыслями о том, где взять денег. Государственный корабль удавалось удерживать на плаву, лишь притесняя евреев. Святой палате развязали руки в поисках тех, кто, приняв христианство, продолжал тайно исповедовать иудаизм. Виновные лишались жизни, а их имущество конфисковывалось. Кое-кто даже уговаривал короля и королеву издать указ об изгнании всех евреев из Испании с полной конфискацией их имущества, обещая, что полученные таким образом богатства с лихвой перекроют все военные расходы. Пока же деньги добывались с большим скрипом, и казначей Кастилии едва ли не более всех хотел познакомиться с тем, кто предлагал Испании открыть сокровищницу Востока. Вот тут Колон мог рассчитывать и на кредит, и на поддержку.
Немалый интерес проявил к нему и Луис де Сантанхель, канцлер Арагона. И у него были мотивы, весьма сходные с порывами Кинтанильи. Увидев в Колоне потенциального спасителя евреев Испании, он сразу же уверовал, что тот — посланник божий. (Собственно, и сам Колон придерживался того же мнения.) Ибо, хотя Сантанхель крестился и теперь исповедовал христианство, сердцем он оставался со своим народом. И столь плохо скрывал свои чувства, что однажды ему пришлось ощутить на себе мертвую хватку Святой палаты Сарагосы. Тогда все обошлось публичным покаянием. Лишь должность канцлера и любовь к нему правителей Испании спасли Сантанхеля от худшего.
Сантанхель посетил Колона в доме Кинтанильи.
— Спешу объявить себя вашим другом до того, как ваши деяния позволят вам приобрести столько друзей, что я затеряюсь среди них, — сказал он, заглядывая Колону в глаза.
— Иными словами, дон Луис, по доброте вашей души вы хотите придать мне мужества.
— Не только. Я верю, что вас ждут великие дела, которыми вы прославите Испанию.
Колон криво улыбнулся.
— Если б и король придерживался того же мнения...
— Король осторожен. Никогда не спешит с принятием решений.
— А мне показалось, он уже решил, что я — шарлатан.
Дон Луис отшатнулся.
— Откуда у вас такие мысли! Скептицизм короля — лишь проверка, и вы выдержали ее с честью. Это — слова королевы, мой друг. Так что наберитесь терпения, и, поверьте мне, ожидание не будет долгим. Сегодня вы отужинаете со мной. А завтра вас приглашает маркиза Мойя. Она желает получше узнать вас. И не ошибусь, если скажу, что ни к кому не прислушивается королева столь внимательно, как к ней, так что постарайтесь произвести на нее наилучшее впечатление.
И на следующий день, когда дон Луис привел его в особняк на Ронде, Колон разоделся, как на прием к королеве. Глаза его светились такой уверенностью, будто он уже достиг желаемого и все препоны позади. И Беатрис де Бобадилья, маркиза Мойя, встретила его одобрительной улыбкой.
