— Я не буду с ним больше встречаться, если ты этого действительно хочешь. Но это нас не может задеть. А ему, похоже, идет на пользу.
— Мне наплевать на него.
— Шш-ш, дорогой. Разумеется, нет. Ты придаешь всему слишком много значения. Вот в чем твоя беда. До сих пор ты о нем никогда не думал, а теперь думаешь постоянно. А тем временем совершенно забываешь о том, как я тебя люблю.
Чейз расстегнула верхнюю пуговку моей сорочки, потом — еще одну, и я положил ее ладони к себе на грудь. Я дрожал, но потом, как всегда это ощущение исчезло. Я почувствовал, как тепло желания исходит из меня и испаряется в ничто. Я оттолкнул ее руки.
— Ох, Чейз, ничего не выйдет.
— Мэтью, — прошептала она, — просто ложись и хоть раз постарайся ни о чем не думать.
Но я должен был думать и чувствовал, как она склоняется на постель, и как это все было перед войной. Тогда я еще все мог; и я помнил, на что оно похоже. Но ведь одной памяти мало. Всегда мало. Она проделывала со мной всякие вещи, а я этого даже не чувствовал.
— Не нужно, — сказал я, повернув ее лицо к себе, чтобы она прекратила.
Когда я вновь склонился над ней, это уже была Одри Пеннибэйкер, и она смотрела на меня.
13
Ее белая сатиновая туника соскользнула с одного плеча. Почти все огни погасли. «Стелла» покачивалась, ворчала и переваливалась с боку на бок, точно страдающий зверь.
— Дорогой, — повторила Одри. И все ощущения, которые миг назад были заморожены, хлынули по своему руслу. Мне было трудно, очень трудно заставить себя сесть, обнять ее за плечи и приподнять, чтобы она прекратила.
— Не нужно, — сказал я. Корабль трясло и качало, я слышал взрывы и отдаленные крики. Перед рубкой управления парила сцена из книги Джонсона — та, в спальне… Информационная сеть корабля до сих пор была включена. По ней и транслировалась эта сцена — по всему кораблю.
— Одри. Погляди на экран, — сказал я.
— Какая разница. — И она вновь наклонилась ко мне.
— Прислушайся же, Одри! Мы попали в шторм. Корабль вот-вот разобьется!
Одри неохотно отодвинулась. Она покачала головой, оглянулась по сторонам, и глаза ее испуганно расширились. Она увидела, что расстегнула мне брюки и отшатнулась.
— Как ты мог! — вскрикнула она.
— Я остановил тебя, Одри.
Она затрясла головой.
— Нет! Ты… начитался этой гадости. И попытался…
— Разве ты не помнишь ту записку, Одри? Мы были оба в этой книге, но я опомнился, вышел из нее первым и остановил тебя.
Она плакала. Тут я на нее рассердился. Такая высокомерная, такая самодовольная, такая правильная. Святая. Я поднялся, опираясь о перила мостика и перелез через него, направляясь к пульту управления.
— Капитан. С мостика можно отослать цилиндр?
Он поглядел на меня. Только какая-то часть его слышала меня. А большая часть мозга пыталась встроиться в поле, удержать корабль в целости. Потом он обернулся и поглядел вниз. Там, в ручку пультового кресла было встроено приемное устройство с запасом цилиндров. Я взял цилиндр, развернул вложенный внутрь почтовый бланк и вытащил ручку из кармана кителя Признера. Потом я побрел назад, к Одри и вложил ручку ей в ладонь.
— Пиши, — сказал я.
— Что? — простонала она. Корабль резко накренился.
— Я сказал, пиши! Я пыталась заняться сексом…
— Нет!
— Черт подери, пиши! Я пыталась заняться сексом — нет, оральным сексом, — с Джи-Ди на капитанском мостике. Пиши! Ты же знаешь, что написала это — ну а теперь, записывай!
Она всхлипывала, но записывала.
— Мы попали в шторм. Пиши! Мы — попали — в шторм. И я хотела заняться с ним любовью, но он остановил меня, потому что он знал, что это неправильно, потому что мы попали в шторм, и все не в своем уме! И твой Бог, и твой папа, и даже ты сама!
— Я ненавижу тебя! — всхлипнула она.
— Ох, да заткнись ты! — яростно воскликнул я, отбирая у нее записку. Перед тем, как скатать ее и вложить в цилиндр, я вычеркнул слово «оральный» чтобы записка ничем не отличалась от той, и вновь направился к капитану.
— Отправьте мне его во вчера, капитан. Сможете?
Он медленно кивнул. Неловкими пальцами он ухитрился закрыть приемное устройство и ввел туда мою карточку пассажира. Вспыхнула и погасла красная лампочка. Признер вновь открыл приемник. Тот был пуст. Я потряс Признера за плечо, он моргнул, осмотрелся и, похоже, узнал меня. Корабль вновь содрогнулся, и Признер напрягся, пытаясь справиться с ним.
— Они отключили…подачу газа, — прошептал он.
— Как вы ее контролируете?
— Тут.
Он поднял руку, которая прошла сквозь изображение комнаты Брэди, и показал на развороченную, обгоревшую панель. Я все же осмотрел ее. Все рычаги расплавились.
— Где аварийный выход?
— На наружной оболочке, — слабо ответил Признер.
— Где?
— Палуба С.
— Как выглядит контрольная панель?
Пальцы Признера медленно дотянулись до выступа на правой ручке кресла. В воздухе перед ним материализовалась схема корабля и упала к нему на колени. Потом «Стелла» чудовищно содрогнулась, отбросив меня на кормовую переборку. Я обнял Одри и пригнул голову, потому что все незакрепленные предметы с мостика повалились на нас. Какой-то миг казалось, что, корабль наконец не выдержит и рассыплется, однако он устоял. «Стелла» опять отчаянно пыталась выпрямиться, выровнялась и успокоилась. Признер застонал, глаза у него закатились. Он был без сознания. Я поднял чертеж и покинул мостик.
— Погоди! — закричала Одри и уцепилась за меня. — Не оставляй меня одну!
— Ты же ненавидишь меня, забыла?
— Я не ненавижу тебя, Джи-Ди! Я ненавижу себя, потому что я хотела…
— Забудем об этом! Нам нужно опять пустить газ.
Я взял ее за руку, и мы вышли в коридор, продвигаясь в интервалах между толчками. Можно было увидеть, как из пролета между палубами поднимается янтарный дымок, и слышать крики, треск ломающихся предметов, а иногда — приглушенные взрывы. Мы подошли к лифту, но он был сломан, так что пришлось пробираться по лестнице.
Палуба С превратилась в сплошной кошмар. Она находилась в центре корабля, пассажиры метались по ней, точно по палубе тонущего парусника. Они разнесли все вокруг и были пьяны, либо не в себе. В потрепанных костюмах для Марди Гра, они орали, наталкивались друг на друга, а «Стелла» все тряслась и перекатывалась с боку на бок. Я услышал, как из пролета доносится раскатистый громкий смех и увидел огромное изображение Признера, восседавшего в своем капитанском кресле среди раскачивающихся деревьев. Он сидел за столом в квартире Мэтью Брэди, а на голове у него была шляпка Чейз Кендалл. Корабль опять тряхнуло, по изображению прошла рябь. Я нашел люк, ведущий к наружной оболочке, но тут нас окружили члены Гильдии в белых балахонах с капюшонами, украшенных зеленым трезубцем. Одри замерла. Это была Гильдия Нептуна. Их глава сжал ей запястье и уставился на нее горящим взглядом.
— С кем это ты удираешь, девочка?
— Н-ни с кем, папа!
— Папа! — Он оглянулся на своих людей. — Тут есть чей-нибудь папа?
— Ты делаешь мне больно!
— Шлюха!
Я завопил и протолкался вперед, отбиваясь левой от окруживших меня гильдийцев. Я отпихнул кого-то, чтобы освободить побольше места, нацелился правой в чье-то укрытое капюшоном лицо, а локтем успел ударить стоящего позади. Потом корабль поднялся на дыбы и встряхнул нас, точно ящик с игрушками. Я услышал крик Одри, поймал ее за руку и выволок из толпы. Люди бросились врассыпную.
— Пусти! Я нужна папе!
— Он даже не узнал тебя, Одри. Он же не в себе! И все остальные — тоже.
Я услышал, что за нами гонятся, и потянул Одри в пустую Каюту. Мимо пробежали люди, одетые в черные балахоны свиты Протея. Они гнались за людьми Гильдии Нептуна и улюлюкали точно безумные, падали, когда корабль резко накренялся, а потом поднимались и опять бежали. Я еще переждал с минуту, не услышал никого поблизости и проник в двери, ведущие в служебный проход. Хам, между обшивками, было темно и относительно спокойно.
Я поглядел вниз. По тому, как прогибались и пружинили перекладины лестницы у нас под ногами, заметно было как трясет корабль. Ведущие к открытому люку сходни плясали точно батут. Одри вцепилась в меня. Глаза у нее стали совсем безумные, и она прижалась ко мне изо всех сил.
— Давай вернемся в книгу, — сказала она. — Если мы должны умереть, я хочу быть на Танзисе, с тобой.
— Мне нужно запустить газ, Одри.
— Какая разница…
Я чувствовал, как безумие охватывает ее. Оно плавало в воздухе, точно туман, пожирающий мужество и надежду, пока не оставался один лишь страх. Одри уже не могла с ним справиться, и начала оседать у перил прохода. Когда я окликнул ее, она обернулась, но я понял, что она не понимает ни кто я такой, ни где она оказалась, и что-то внутри у меня глубоко отозвалось на этот страх. Отчаяние выворачивало меня наизнанку, пока я совсем не перестал соображать. «Так, значит, вот на что это похоже, — подумал я, вспомнив описание «Утренней Славы» в дневнике Бетт. — Стоит только поддаться страху…»
