весело переговариваясь. Митька рассказывал какие-то анекдоты, шутил, я в нужных местах смеялась, стараясь подстроиться под его шаг.
Погода, как я уже говорила, особо не радовала — с запада дул противный пронизывающий ветер, норовя забраться под одежду и выморозить до костей. Я порадовалась, что одела на себя вязанную жилетку, так было значительно теплее.
С увалов мы начали спускаться вниз, и Митька подал мне руку. Я сначала не поняла, замешкалась, но он усмехнулся:
— Здесь крутой склон.
Я взялась за его руку. Ладонь была горячей, шершавой от мозолей.
Внезапно нога моя поехала на влажноватой траве и, если бы не Митька, я бы точно с размаху ухнула бы вниз. А так он придержал.
— С-спасибо, — с перепугу хрипло поблагодарила я, пытаясь отдышаться.
— У тебя неудобные резиновые сапоги, — резонно заметил он. — Вот у меня — в самый раз, хорошие… сцепление с травой нормальное. А у тебя — насмешка одна. Да и великоваты они тебе, раз нога туда-сюда болтается.
— Тебе легко говорить, — вздохнула я, — а у меня проблема — нету таких сапог моего размера. Хорошо, что хоть эти удалось найти.
Митька ничего не сказал, дальше мы шли в молчании.
Травянистая растительность, которая состояла из мятлика, тимофеевки и овсяницы луговой (остальные виды я не знала) постепенно менялась на осоки. А запах сухой гвоздики сменился на крепкий аромат багульника. Я сперва не обратила внимания, но потом под ногой чвакнуло, затем — ещё раз, и ещё: мы вступили в болото. Оно было не сильно топким, нога погружалась в сизо-зеленоватую жижу примерно по щиколотку, но, в отличие от болота с белокрыльником, это было чвакающе-засасывающее болото, где каждый шаг давался с трудом, приходилось буквально выдирать ногу из жижи. Так мы брели довольно долго, где-то часа полтора, ещё и проклятого ветерка, на который я сердилась наверху, не было и табуны мошкары буквально облепили меня и коллективно грызли, даже сетка энцефалитки не спасала никак. Я дышала, как загнанная лошадь, пот стекал уже не ручьями, а реками, струился по спине, нижняя рубашка промокла и противно липла к телу, было капец жарко. Я задыхалась. Уже тысячу раз я пожалела, что натянула тёплую жилетку на себя: что наверху было благом, сейчас превратилось в ад,
А гадскому Митьке всё нипочём. Мало того, что идёт в одной тонкой рубашке, закатав рукава по локти и никакая мошка его не трогает, так ещё и разулся, резиновые сапоги притачал к рюкзаку, штаны подкатал до колен и идёт себе спокойно — на чавкающую грязь ему явно фиолетово.
В одном месте Митька остановился, сверяясь с компасом, и закрутил головой, определяя дорогу. Я остановилась, хрипло дыша, легкие гудели, как кузнечные меха. В ушах бухало. Взглянув на край болота, я обессиленно застонала — мы прошагали только половину пути.
Божечки, я же еще столько не выдержу! Хотелось сесть прямо в болото и никуда больше не идти. А гадский Митька, увидев моё состояние, заметил:
— Имей в виду, Зойка, я ещё выбираю в болоте самые сухие участки, и иду из-за тебя медленно. Был бы я сам, я бы уже со следующего увала спускался.
Я мучительно застонала. Митька смилостивился:
— Ладно, ещё минуту отдыхаем. И сам, гад, засвистел под нос какой-то бравурный мотивчик.
Чтобы протянуть время (мне минуты было мало), я спросила:
— А почему ты не устаешь?
— Я мужчина, если ты ещё не заметила, — обличительно хмыкнул Митька.
— Мужчины — тоже люди, — философски отметила я, — и тоже устают. Вот мы шли прошлый раз тоже по болоту, так все эти мужчины, особенно из новеньких, шли гораздо хуже, чем даже я. А ты — нет.
— Моя профессия накладывает отпечаток, — расплылся в мальчишеской улыбке Митька.
— Но у них такие же профессии, — удивилась я, — что я рабочих и техников для геологических работ не видела? Такие, как все. Ну, может, пьют только больше, а так-то ничем не отличаются.
— Но я не техник, и не рабочий, — ухмыльнулся Митька, — что я Аннушке помогаю — так это исключительно на добровольной основе. У вас в экспедиции я числюсь разнорабочим, делаю все, что велят. А так-то я каскадёр.
— Каскадёр? — от неожиданности я чуть не села в лужу. — Ты-ы-ы?
— Да, каскадёр на Мосфильме. — Митька явно наслаждался достигнутым эффектом.
— А здесь ты что делаешь?
— Понимаешь, Зоя, я без ярких ощущений долго не могу. Если во мне кровь не бурлит, я тухнуть начинаю. И от этого становлюсь злым. Ко мне тогда лучше не подходить, я ненароком и зашибить могу. И людей начинаю тогда ненавидеть. Чтобы этого не было, когда я вижу, что оно приближается и скоро накроет, я ищу себе приключения на задницу. Как правило, я прошусь в такие вот экспедиции или турпоходы и еду в самые сложные территории — в тайгу, в пустыню, на острова в северных морях… Недавно мы на плато Путорана забрались. Можешь себе представить, затерянный мир, абсолютно дикие места, где не ступала нога человека…
Митька что-то ещё говорил, а у меня почему-то в голове всплыло слово «адреналиновый торчок». Странно, что оно обозначает?
— Мить, — не выдержала я, — а мы ещё долго идти будем? Не могу больше!
— Ну так почему ты молчала? — удивился Митька, — Я же откуда знаю, что тебе тяжело? Если бы знал, можно же было пойти по верху увалов. Там дорога лёгкая. Если не считать, что пару раз вверх подниматься надо.
— А почему тогда мы идём по болоту? — удивилась я, хватая ртом воздух.
— Ну, я же тебе говорил, я — каскадёр, преодолевая такое болото, я тренируюсь на выносливость. У меня скоро показательный бой будет, нужно подготовиться. Я ведь ещё боец ММА.
Я второй раз ахренела и высказала гадскому Митьке всё, что думаю по этому поводу.
Следующая часть пути была поприятнее. Митька, получив от меня взбучку, проникся моментом и выбирал максимально удобные участки. Так что идти периодически было даже комфортно.
Наконец, мы подошли к большому озеру. Солнце припекало. Пахло болотными цветами. Воду мы выпили по пути, так что сейчас пить хотелось нереально. Даже Митька раз на раз, да и облизывал пересохшие растрескавшиеся губы.
— Пить хочу, — пожаловалась я обессиленно.
— Потерпи немного, сейчас попьем, — попытался подбодрить меня Митька.
Мы прошли ещё немного, затем он усадил меня на сухую кочку, рядом поставил рюкзаки, взял флягу и сказал:
— Сиди тут, я сейчас! — и почти бегом понесся к озеру.
Я лишь завистливо смотрела ему вслед. Мои ноги гудели, а в руках была такая слабость, что они аж дрожали. А ему хоть бы хны! Ещё и бегает после такого перехода! Чёртов Митька с его болотом. Вот чем можно думать⁈
Я прикинула сколько времени ему нужно, чтобы сходить к озеру, набрать воды и вернуться обратно. Получалось минут десять-пятнадцать точно. Если не больше — отсюда было не видно, насколько болотистый берег озера, может, ему ещё обходить придётся. Поэтому, пока время есть, я с трудом стянула сапоги, которые были мокрыми внутри, аж хлюпало, и вытянула ноги, суша на солнышке. Ветерок был почти нечувствительным, но мошка и комары где-то исчезли. Так что можно было почти хорошо сидеть. Я сняла куртку, стянула жилетку, расстегнула две пуговки у ворота рубашки и грелась теперь на солнышке, закрыв глаза.
— Зоя! — послышался митькин голос. Видимо, я чуть задремала, разморившись на солнышке. От неожиданности я подскочила и, схватив сапог, принялась торопливо натягивать на ногу, так что аж штанина задралась.
— Да сиди ты! Чё как угорелая подскочила? — отчитал меня Митька, — я воды не набрал ещё.
— А что случилось? — обеспокоенно спросила я, от этого известия пить захотелось еще сильнее.
— Да вода там мутная какая-то. Слушай, ты не помнишь, у нас бинта много? — спросил Митька
— Ты хочешь профильтровать?
— Ну, что-то же делать надо, — буркнул он, копаясь в рюкзаке, — там песка куча, мы же не будем с песком воду пить.
— Сейчас! Я где-то вроде в верхний кармашек бинт положила, — неуверенно сказала я, и уже было хотела полезть доставать, как Митька вдруг выдал:
— Зойка! Ты таки косынку взяла?
— Но я же её на шею одела, — пыталась спрыгнуть я, — тебе не нести. А если что, так её же и выбросить можно.
— Да я не о том! Давай её сюда!
— Зачем? — удивилась я.
— Жалко бинт тратить, в дороге все может быть, тфу, тьфу, тьфу! — Митька суеверно поплевал через левое плечо. — А так я её вдвое сложу и через неё воду процедить можно будет. И кружку ещё найди, зачерпывать нею буду.
— Но, Митя, — попыталась достучаться до голоса разума я, — я же её на шее несла, эту