Андре ничего не ответил. Он спал. Спал, часто дыша открытым ртом. Я накрыл его одним из наших одеял.
Восемнадцатое сентября. Мы заспались, нас разбудил отнюдь не музыкальный звук, извлеченный Стриндбергом из моего охотничьего рога. Андре и я выбрались из палатки.
Стриндберг укрепил флаг на багре и воткнул его в лед. Полотнище колыхалось на слабом северном ветру. Он крикнул «ура!» в честь короля Оскара II, и мы хрипло вторили ему.
Праздник — двадцать пять лет со дня восшествия на престол короля Оскара.
Хорошая погода, воздух сухой, два-три градуса мороза, редкая облачность, высокое небо.
— На скрипке у меня получается лучше, чем на охотничьем роге, — сказал Стриндберг.
Мы плотно позавтракали — тюленина и жидкий кофе. Наелись так, что потом часа два валялись на спальном мешке и дремали. Только пополудни мы со Стриндбергом снова взялись строить.
Среди дня Андре удалось подстрелить тюленя.
— Провиант еще на три-четыре недели, — отметил он.
Следующий день: четыре градуса мороза, слабый северный ветер.
Нас несло мимо северо-восточной оконечности Нью-Айсленда в каких-нибудь двух километрах.
Мы со Стриндбергом продолжали рьяно трудиться.
Андре бродил по льдине, занимаясь научными наблюдениями. Во второй половине дня он подстрелил еще двух тюленей и морского зайца. Теперь у нас был запас до конца февраля.
Кровь тюленей собрали в пустые банки и в два полотняных мешочка.
Обойдя с востока остров, мы медленно дрейфовали на запад. Несколько раз обсуждали, не попробовать ли нам добраться до острова, но так и не договорились.
Дрейфуя в общем на юго-запад, мы могли рассчитывать, что достигнем северо-восточной земли Шпицбергена. А остров Нью-Айсленд — всего лишь обросший льдом клочок земли в Ледовитом океане.
К тому же наша роскошная постройка на льдине близилась к завершению. Нам опостылела палатка: ни встать, ни пройтись, только лежать.
Андре измерил толщину льдины и установил, что она, исключая крупные глыбы, достигает почти полутора метров.
— Тебя это устраивает? — спросил я.
— Не знаю, — ответил он.
Во второй половине дня отказал примус. Примус, который безупречно работал с тех самых пор, как мы сели на лед.
Мы со Стриндбергом продолжали строительство. Стены росли, смерзались, становясь — я повторяю — прочными, как кирпичная кладка. Мы затащили добытых тюленей в кладовку, не дожидаясь, когда будет готова крыша. Вечером опять возились с примусом, пламя фыркало, металось, гасло, снова вспыхивало и опять гасло.
Вдруг появился белый медведь. Стриндберг заметил его, когда тот подошел к самой палатке. Андре и Стриндберг выскочили наружу, толкая друг друга, и выстрелили — оба мимо.
Я уложил медведя метким попаданием в сердце.
Наш двенадцатый медведь после высадки на лед, рослый, жирный самец с великолепным густым мехом.
С криками «хейя!» мы приволокли его в лагерь: он весил не меньше четырехсот килограммов.
— Теперь мы обеспечены на всю зиму, — сказал Андре.
Казалось бы, надо радоваться, ликовать — за два дня так пополнили наши запасы! А мы вечером затеяли спор — бурный и бессмысленный спор. Поводом был наш примус. Он опять закапризничал, когда мы стали готовить ужин.
Я руководил, Андре прочищал форсунку иглой, Стриндберг подносил зажженные спички. Пламя вспыхивало и гасло.
Стриндберг сказал:
— Пустое занятие. Надо сменить горелку.
Андре ответил:
— К сожалению, все запасные части остались на Датском.
Стриндберг вдруг страшно вспылил.
Я сидел молча, смотрел и слушал его. Андре, отвернувшись от разбушевавшегося Стриндберга, растерянно, с мольбой поглядел на меня.
Все очень просто и в то же время очень сложно.
У нас не было запасных частей к примусу. Они остались на острове Датском. И бессмысленно кого-либо винить.
На следующий день Стриндберг застрелил еще одного тюленя. Я подстрелил шесть чаек.
Мы со Стриндбергом продолжали сооружать домик. Андре принялся изучать содержимое желудка убитого тюленя. Кроме того, он снова замерял толщину льда, цифры колебались от неполных двух метров до трех с лишним.
Мы находились к югу от Нью-Айсленда, лед дрейфовал очень медленно. Похоже было, что мы попали в заводь между струями течения, которые смыкались южнее острова.
Андре и Стриндберг повздорили из-за кипятилки Еранссона.
— Почему бы не использовать ее? — спросил Стриндберг.
— У нас нет спирта, — ответил Андре. — Если не считать маленькой банки для примуса.
— Две недели назад у нас был полный бидон денатурата.
— Возможно. — сказал Андре. — Но его больше нет...
Мне пришлось силой тащить Стриндберга на строительную площадку.
Ветер ослаб и сместился к югу. Температура воздуха поднялась. Последние дни, пока мы завершали строительство и накрыли сводом три помещения нашего домика, моросил дождь.
Ночи становились все длиннее. Было еще не очень холодно, но мы знали, что скоро грянут морозы.
Нам с Андре удалось наладить примус. Мы опорожнили его, снова налили немного керосина, хорошенько взболтнули, вылили и опять наполнили бачок. После этого он перестал капризничать. Видимо, что-то попало в бачок — может быть, капля воды.
28 сентября, на восьмидесятый день после вылета с острова Датского, мы вселились в наш замечательный ледяной дом.
На следующее утро Стриндберг застрелил нашего тринадцатого белого медведя. Это был могучий самец, мы с великим трудом подтащили его к лагерю.
Андре обнаружил, что от южной кромки нашей льдины отламываются большие куски. Он считал, что ее прижимает к острову. Его теория подтверждалась тем, что между нами и островом море покрывали большие торосы, слышался непрерывный рокот, а то и громовые раскаты.
На следующий день мы подошли еще ближе к острову, а может быть, просто улучшилась видимость? Температура понизилась до минус десяти; небо по-прежнему застилали густые облака.
Мы со Стриндбергом укрепляли наружные стены нашего домика, который окрестили «Хеммет» («Приют»), Пресная вода, которой мы поливали стены и крышу, быстро обращалась в лед.
— Мраморный дворец, — сказал Стриндберг.
Работали медленно, без особого напряжения — устали, да и торопиться некуда, вся зима впереди.
После обеда Андре пошел проверить льдину. Мы со Стриндбергом решили полежать, выкурить по трубочке.
Под надувной подушкой Андре, завернутые в свитер, лежали его личные вещи. В том числе дневник. Я взял его. Впервые я держал в руках дневник Андре.
Я пододвинулся к свече. Стриндберг смотрел на меня, но ничего не сказал. Я стал листать дневник.
— Вот, — сказал я, — послушай! Двенадцатого июля, в гондоле шара, на другой день после старта. Слушай. «Как это необычно — парить в воздухе над Ледовитым океаном. Первым из всех людей парить здесь на воздушном шаре». Слышишь. Стриндберг, Первым/ Мы с тобой явно не в счет. «Скоро ли у меня», — здесь он поправился, зачеркнул «меня» и написал «нас»: «Скоро ли у нас появятся последователи?» А вот еще, слушай: «Не буду отрицать, что всеми нами владеет чувство гордости». Он испытывает гордость, которая владеет также нами с тобой, Стриндберг. Еще: «Мы считаем, что не жалко и умереть после того, что нами сделано». Уже на второй день он так горд тридцатью часами полета на шаре, что мы все трое готовы умереть. Что ты на это скажешь?
Стриндберг покачал головой, но ничего не сказал.
— Он с самого начала был настроен на провал. Уже через тридцать часов, точнее — через тридцать два часа, он считал, что мы все, не только он один, а все трое можем с гордостью умереть.
— Я уже читал это, — сказал Стриндберг. — Давно. Просыпался ночью, брал его дневник и читал. В старое доброе время, когда ночи еще были светлые.
— Ты давно перестал писать письма Анне, — заметил я.
— Да, — ответил он. И добавил улыбаясь: — Только не пытайся прочесть их тайком. Не сумеешь. Я стенографировал.
Мы вышли и продолжали строить дом.
На другой день мы снова обсудили наше положение.
— У нас крепкий дом, — сказал я. — Провианта хватит на всю зиму, и, наверно, удастся подстрелить еще несколько тюленей и медведей. Но и прорех много. Например, вот эта свеча предпоследняя из моего запаса. Скоро наступит долгая ночь, на много месяцев. Со светом мы что-нибудь придумаем. У нас все шансы выдержать зимовку. Но нам не надо больше тащить сани. Конец нудным переходам, которые нас так изматывали. В этой хижине с нашим провиантом мы будем сидеть почти без дела не неделю, не месяц, а около полугода.
— К чему ты клонишь? — спросил Андре.
— Трения, — сказал Стриндберг.
— Вот именно, трения. Они неизбежны. Мы должны держать себя в руках, не раздражаться, не затевать слишком бурных споров. У нас будет вдоволь времени поразмыслить, и я боюсь, что тебе, Андре, придется выслушать немало горьких истин о твоем безумном плане лететь к Северному полюсу на воздушном шаре.
