Один за другим из двора на улицу выруливают на своих велосипедах обитатели соседнего дома. Поехали на службу старшая дочь Биня и зять — в плетеных креслицах на багажниках восседают их малыши: по дороге завезут их в детский сад.
Нгок Лан — сумка через плечо — покатила в школу.
Жизнь продолжается.
Ханой Александр Минеев Фото автора
Некоторые места нерядового путешествия
Уже на подходе к пышным берегам штата Вашингтон чувствовалось, что экспедиции «Русская Америка» больше нет. Она кончилась на Аляске, в Кордове, там, где нас встречали как героев перестройки, и мы, легко поверив в это, старались понравиться американцам с усердием новообращенных... Аляскинцы, никогда не видевшие столько советских сразу — а тогда мы еще были советскими, — братались с нами на причале, братались на единственной Главной улице, в полицейском участке, в барах... Пока «Академик Ширшов» стоял у причала, а стоял он не один день, город словно бы не работал, принимал нас. И сам гулял. Баночное пиво делало чудеса, у некоторых от обилия выпитого, как у Гаргантюа, разбухала подошва...
Все это и многое другое оставалось позади. Интуиция подсказывала, что отныне мы предоставлены сами себе; нам, недурно погулявшим на Аляске в честь Беринга и Чирикова, теперь предоставлялась возможность, в меру способности каждого, увидеть Большую Америку, и что благодарить за это надо Провидение и орудие его, Александра Малышева — председателя оргкомитета экспедиции... Был десятый день августа, и нас больше теперь заботили Сиэтл, Сан-Франциско и Лос-Анджелес. С Лос-Анджелесом у нас ничего не получится — об этом мы еще тогда не знали. Не знали и о том, что уехали из одной страны, а вернемся в другую. Был момент, когда Сан-Франциско тоже был под угрозой — могли в любой час отозвать судно домой. Но и об этом мы ничего не знали. И хорошо, что не знали. Ибо незнание оберегало нас.
Должен признаться, при виде Сиэтла, открывшегося нашему взору с залива Хуан-де-Фук, я пережил те же чувства, что когда-то пережила моя квартирная хозяйка Домна Филипповна, впервые приехавшая из деревни в Москву и поселившаяся рядом с резиденцией американского посла. Память сохранила мне это прошлое. И вот прекрасные иллюзии, которые еще со студенческих лет внушала мне Америка, тускнели одна за другой, оставалась только тревога: как пробраться в город, как двигаться в каменных чащобах, чтобы не затеряться? В бледно-лиловом свете раннего утра небоскребы на гигантском холме выглядели древними символами, они имели силу воздействия пирамид. Нет. Скорее геологических образований. Пугало не величие их, а отчужденность.
Американцы, видя внушительный белый научный корабль, нежданно-негаданно явившийся их взору и не похожий ни на один из тех низкосидящих «пассажиров», курсирующих здесь между Ванкувером и Сиэтлом, сворачивали с пути на причал, чтобы поближе судно страны, которая лихорадит весь мир своими потрясениями... Мы стояли на шлюпочной палубе — к этому времени я уже приткнулся к ребятам из «Сибирской газеты»,— когда подъехал «вольво» и из него вышла женщина в очках, скользнула глазами по палубам и вдруг задержала взгляд на нашей группе.
— Юджин! — позвала она Женю Шлея, и в ту же секунду из сумятиц прошлых дней проступило обстоятельство знакомства с ней — стоянка на рейде Ситка, школьная учительница у трапа, с сердечностью в глазах говорящая нам слова сожаления по поводу того, что мы не смогли побывать в ее городе.
Визит, которого не было
После Кордовы ничто уже не оставляло сомнений, что в Ситке, так же как у соседей по Аляске, наверняка нас ждали на причале рослые парни в униформе, чтобы приветствовать хлебом и солью. Ждали горожане, готовые разобрать нас и разместить по своим автомобилям; накрывались столы персон на пятьсот — одних нас, участников экспедиции с экипажем «Академика Ширшова», было не меньше ста пятидесяти. Мы хорошо представляли, как вертолеты береговой охраны барражировали над океаном, чтобы вовремя известить о появлении русских, и как у единственной переводчицы, девушки Нади, от глядения в залив стали серыми синие глаза...
Торжества в честь двухсотпятидесятилетия Русской Америки были назначены в Ситке на двадцать шестое июля. Но в день отхода, когда наше судно собиралось покинуть Петропавловск-Камчатский и от прощального гудка у некоторых должны были бы не выдержать нервы, зашевелиться на макушке волосы, таможенные власти обнаружили, что кое-кто слишком основательно собрался в Америку, и явно намерен научить американцев нашему бизнесу. К тому же у немалой и важной части участников экспедиции не подоспели из Москвы паспорта с американской визой.
К этому времени наша разношерстная компания: москвичи, ленинградцы, сибиряки, дальневосточники — являла собой модель нашей разбуженной страны допутчевской поры лета 1991 года. Разве что в сильно ограниченном пространстве палуб научно-исследовательского судна. Демократы, консерваторы, бизнесмены из бывших и не бывших, молодые люди с визитками кустарного изготовления — вся эта наша пестрая толпа с утра до вечера качала права, которых у многих не было.
— Смотрите, не опаздывайте на ужин, — заметил как-то капитан вновь прибывшему.
Новый пассажир, видимо, был уже на взводе, он сидел не за круглым капитанским столом, а за соседним, за которым мог оказаться каждый.
— Здесь я сам себе устанавливаю порядки. Командует тот, кто хорошо заплатил, — отвечал человек, который утром, ступив на палубу судна, потребовал себе вертолет: — Хочу посмотреть гейзеры.
— Вертолет стоит дорого, — заметили ему.
— Плачу за весь рейс, — мощно заявил он, нимало не смущаясь незнакомых ему людей.
После этого к нему напрочь прилипла кличка Гейзер...
Пока работали таможенники, освобождали палубу от лишнего груза, дни таяли, сроки отхода отодвигались, и любая информация, не успев подтвердиться, устаревала. Никто ни в чем и ни в ком не был уверен. Содержание судовой роли изменялось изо дня в день, и нужно было быть другом или приближенным четвертого помощника капитана, чтобы хоть краешком глаза заглянуть в нее.
Выяснение отношений продолжалось и тогда, когда, наконец, мы снялись с якоря, пошли пересекать океан и судовая трансляция погнала на палубу даже тех, кто был далек от того мгновения, которое вмещает сто лет ожидания... Справедливости ради надо сказать, что нас, журналистов, не трогали. Видимо, сказывалось привычное преувеличение наших возможностей. Хотя и без этого мы уже чувствовали себя реквизитом не очень ясного мероприятия. С выходом в океан объектом нападок в основном стала Ленинградская Рок-опера, труппа из тридцати человек. Они везли в Америку оперу Алексея Рыбникова «Юнона и Авось», в принципе, наиболее подходящую по теме экспедиции: Резанов, его история, связанная с Аляской и Калифорнией. Поскольку у театра спонсоров не нашлось, артисты, так же как и журналисты, шли на договорных началах.
И все же — уютные каюты, спокойный солнечный океан за бортом, косатки… в конце концов смягчили души тех, кто находился в конфликте с артистами, они сошлись между собой на том, что артисты будут их развлекать по пути в Америку. И развлекали. Только не всей труппой, а один Богдан Вивчаривский, обаятельный, легкий в общении, как друг народа, баритон. В те ночи, когда его сильный голос сотрясал переборку чьей-нибудь каюты, главный режиссер театра Владимир Подгородинский мог спать спокойно.
На седьмые сутки мы пришли в Ситку. Встали на рейде, и Роуз Арвид-сон, представитель оргкомитета с американской стороны — она шла с нами на «Ширшове»,— связалась с берегом, узнала, что встреча с Русской Америкой перенесена севернее, в Кордову, и что лучшие люди Ситки собираются нанести нам визит вежливости и тем самым выразить сожаление по поводу нашего опоздания.
Мы, сбившись на палубе в толпу, вырывая друг у друга бинокли, разглядывали улицы и строения аккуратного городка с русской часовенкой среди сопок. Пришли гости. Их провели в кают-компанию к накрытым столам. А мы, журналисты, и кое-кто сомнительной важности остались на палубе. Артисты уже репетировали внизу. Один Женя Шлей был допущен на прием. Щелкая затворами фотоаппаратов, обвешанный пушками объективов, он создавал коммерсантам имидж перед американцами...
На этот раз Русскую Америку открывала Рок-опера историей любви графа Резанова и доньи Консепсьон.
Вояж Резанова с государственной миссией к берегам Калифорнии, переложенный на язык театра и музыки, оказался непростым даже для своих. А тем более для аляскинцев, в большинстве своем не знавших у себя здесь профессиональной оперной труппы.
