На протяжении многих лет 15 марта, в годовщину революции 1848 года, я получал от будапештских комсомольцев приглашение в ресторан «Пилвакс». Молодые люди приходили туда еще не остывшими от возбуждения: все утро с пьедесталов памятников, со ступеней Национального музея они читали стихи Шандора Петёфи. Следом в «Пилвакс» вваливались цыгане со скрипками. Зажигались свечи, лилась музыка в стиле «вербункош» XIX столетия. Мелькали шпаги с нанизанными кусками мяса, полз запах жженого рома и пряностей. Официанты виртуозно подбрасывали на сковородках кипящий в масле гарнир. Розовощекие мальчики в расшитых шнурами красных куртках разносили в мисках тархоню — древнейшее венгерское кушанье из очень крутого теста, замешенного с яйцами и салом, скатанного в горошины или нарезанного тончайшей стружкой и высушенного на солнце. Во времена великого переселения народов кочевые венгры быстро и вкусно варили или жарили тархоню с луком и травами, а сто с лишним лет назад ею подкреплялся голодный Шандор Петёфи, пешком скитавшийся по Венгрии...
Вечером 14 марта 1848 года в «Пилвакс» ворвался юноша, бегом преодолевший несколько сот метров от дунайской пристани в пештском Белвароше.
— Революция в Вене! — закричал он. Под куполообразные своды кофейни взметнулись ликующие возгласы. «Пилвакс» в ту пору был излюбленным местом сходок блестящих молодых людей, одержимых идеей национальной свободы. Они сочиняли проекты реформ, одинаково хорошо владели газетным и поэтическим пером. Еще в 1847 году своим вождем они сделали Петёфи. Теперь он оказался первым среди знавших, что надо делать: «Пророческое вдохновение дало мне возможность понять, что Европа с каждым днем приближается к прекрасному насильственному потрясению. Об этом я не раз писал, еще больше говорил».
Ранним утром 15 марта Петёфи забежал в «Пилвакс», переговорил с друзьями, попросил их не расходиться, пока будут составлены «12 пунктов»— воззвание с требованием равенства, свободы печати, уничтожения крепостного права, создания ответственного венгерского министерства. В полдень, обуреваемый восторгом и верой в судьбу, он прочел в «Пилваксе» прославленную с того мгновения «Национальную песню» — « Встань, мадьяр, зовет Отчизна!». Счастливый рок виделся в том, что стихотворение сложилось еще за два дня до революции; оно ждало и дождалось.
Через сто с лишним лет в «Пилваксе» уже не было исторического «стола публичных мнений», за которым обычно председательствовал Петёфи: стол увезли в музей, да и кофейню перестроили. Старинные гравюры, воспевавшие баталии и королевские охоты, чубуки, кинжалы, сабли и кремневые пистолеты по стенам создавали настроение, обостряли чувства. Не знаю, как остальным, но мне не столько хотелось тогда услышать что-нибудь новое о Петёфи, сколько почувствовать его, сидевшего где-то рядом, в мерцании свечей, озарявшем вокруг тонкие одухотворенные молодые лица гвардейских офицеров, поэтов, журналистов. Как походили они на русских декабристов!
Актриса Марианн Чернуш декламировала стихи Петёфи. У венгерских артистов своя манера читать. Приглушенный голос льется мерно, ты не слышишь рифм, а только ритмы, чуть раскачивающиеся и нагнетающие экспрессию — еще и еще, почти на одной ноте, до изнеможения. Пламя свечей трагически плясало в глазах Марианн.
И так же читал Ференц Хорват; ему вторило фортепиано Петера Хепке. Прошлое выступало не как фон исторических событий. Новая вера мужественно вбирала в себя все наследие, и тягостное и прекрасное, дабы переплавить его, окрылить и дать место в будущем.
Влюбленность в Петёфи оборачивалась влюбленностью в наш век.
Сто лет сжимались в один вечер. Цыгане со скрипками вслед за гостями высыпали на тротуар и долго еще играли что-то бравурное. Весеннее небо над Будапештом было усыпано звездами.
Я хотел бы , еще побывать в Будапеште в преддверии Нового года.
До наступления сумерек купил бы у лоточниц на Кёруте — кольце проспектов, опоясывающих центр города,— метровую трембиту, скрученную из бумаги, десяток роликов серпантина, две-три горсти ватных шариков, облитых мягкой глазурью. Перед полуночью пошел бы с друзьями поужинать. Лучше где-нибудь тут же, на Кёруте.
За ужином подадут коктейль — смесь абрикосовой палинки с итальянским вермутом. За чашкой бульона последует кусочек рыбы под майонезом, наша последняя услада в уходящем году, и еще сосиска, которую совершенно необходимо съесть в эту таинственную ночь, чтобы не обидеть добрых духов.
Когда в такт с часами барабанщик отобьет первый из двенадцати ударов, в зале погасят свет. Рванутся пробки из бутылок с шампанским, зазвенит стекло, взорвутся петарды, и прокатится зычное «ура!». Свет вспыхнет уже в новом году.
Не памятуя о возрасте, гости начнут обстреливать друг друга ватными шариками, опутывать серпантином. Маковый пирог «баегли», мороженое и кофе будут поданы 1 января. Следуя обычаю, нельзя отказать во внимании любой даме, от которой получишь минимум пять шариков или которая трижды набросит на вас бумажную ленточку.
Не позже, чем без четверти час, мы покинем ресторан, чтобы не опоздать на праздник. Я не оговорился: до сих пор была лишь прелюдия новогоднего торжества. Оно на Кёруте: полтора километра проспектов отдадут во власть ликующим горожанам. Незадачливого автомобилиста, решившегося вторгнуться в скопище масок, шутовских колпаков и респектабельных шляп, затрут пешеходы, сотрясая воздух пронзительным воем трембит.
Сколько людей на Кёруте, столько трембит и дудок. Они звучат на тысячи голосов — торжественно и насмешливо, скрипуче и басовито. Их подзадоривают трещотки, шутихи, петарды, и буйная какофония доносится до первой утренней звезды.
Нет иной цели в ночном хождении по Кёруту, кроме как слиться с толпой таких же, как ты, быть в движении и оглушительно приветствовать новый день. Да разве этого мало?
Я встречу там всех знакомых и, как умею, сыграю им на бумажной трембите нежное признание в любви к Будапешту.
Александр Каверзнев, лауреат Государственной премии СССР Будапешт — Москва
Выйти из дому по холодку заставил меня маршрут, заготовленный бюро по туризму «По историческим местам Эфиопии». Он пролегает через Гондар, Лалибелу и Аксум — древние столицы старейшего в Африке независимого государства, богатые памятниками древней культуры. Самолеты местных линий чаще всего вылетают спозаранку.
На этом направлении курсируют скрипучие ДС-3, несущие службу со времен второй мировой войны. Жесткие сиденья идут вдоль бортов, а багаж без всякого почтения привязан веревками в хвосте машины и распихан под ногами пассажиров.
Но подобные трудности в сообщении неизмеримо малы в сравнении с теми, что подстерегали в свое время путешественников по Эфиопии. В XV столетии предприимчивому итальянскому монаху, охотившемуся по белу свету за чужими душами, понадобилось 213 дней, чтобы преодолеть путь от Каира до Аксум а. В XVIII веке шотландский путешественник Джеймс Брюс провел несколько месяцев в горных районах Эфиопии в поисках истоков Нила. Он пережил столько диковинных приключений, что по возвращении на родину и выходе его книги прослыл среди земляков завзятым лгуном. В 1903 году требовалось 12 дней, чтобы добраться от берега Красного моря до Аддис-Абебы.
Минут через сорок полета в Гондаре, административном центре провинции на северо-западе страны, нас встречает гулкое здание аэропорта. В разительном контрасте с ним величественные дворцы в центре города, окружающие широкую площадь, на ней встречаются два потока людей — одни спешат на рынок, другие уже нагружены покупками.
Строительство дворцов началось в XVII веке при царе Фасилидасе, изгнавшем иностранцев и запретившем им въезд в страну под страхом смерти. Монархи погибали от яда или кинжала, а в промежутках между переворотами возводили новые замки, украшали покои зеркалами и слоновой костью. В последовавшие столетия многое было разрушено иностранными пришельцами, и о былом великолепии говорят лишь прочные стены и ажурные башни. Да еще в одном внутреннем дворике Гондарского замка сохранились клетки, где раньше содержали львов на потеху туристам.
Сейчас приезжих немного: любители путешествий из Западной Европы склонны верить небылицам, которые распускает о революционном правительстве Эфиопии западная печать. Но городской совет Гондара не смущен временными трудностями, и местные власти делают все для того, чтобы обеспечить гостям комфорт, а памятникам старины — реставрацию и содержание.
Недалеко от города на солнечном пригорке у пыльной дороги аккуратными рядами выставлены черные статуэтки из обожженной глины, по которым без труда можно проследить всю трехтысячелетнюю историю Эфиопии. Здесь и легендарная царица Савская, и вполне современные грамотеи с книгами, и крестьянки со ступами. В тени раскидистого дерева примостился ткач. Его древний станок вполне мог бы стать гордостью этнографического музея.
