Геннадия Семеновича Сергиенко можно было бы считать молодым капитаном, если бы не разница в возрасте между ним и его помощниками, особенно третьим и четвертым штурманами. Если капитану было сорок один, то им вместе столько же. Они поначалу показались мне совсем юнцами. Когда я первый раз на вахте увидел третьего помощника Путилина и с ним одного из курсантов Дальневосточного высшего инженерного морского училища Костю Сердюка, не сразу разобрался, кто есть кто... Курсант называл штурмана Толиком. А если случалось в присутствии старпома или капитана ему обращаться к вахтенному штурману как к старшему — по имени и отчеству,— Путилин чувствовал себя скованно, на его лице появлялась растерянность. Конечно же, в Анатолии, недавнем выпускнике высшей мореходки, все еще бродило курсантское настроение: он с выпускного бала сразу попал на корабль, идущий через три океана в Антарктиду... Четвертый штурман, Павел Барсуков, тоже быстро установил личный контакт с курсантами, в частности с Павлом Голещихиным, любителем сыграть в шахматы. И они выходили на вахту вместе. Но их общение на равных сдерживало присутствие старпома.
Постепенно, с каждой пройденной милей, капитан молча и незаметно оглядывал своих людей, с которыми ему предстояло находиться в рейсе целый год. Но, по-моему, он считал, что главное знакомство с людьми ему предстоит во льдах...
Я шел на «Капитане Мышевском» только до Певека, шел по этому пути не первый раз и, естественно, собираясь на судно, надеялся встретить здесь знакомых моряков, которых у меня за эти годы оказалось немало...
Как-то в начале плавания, во время обеда, мы с первым помощником капитана Феликсом Николаевичем Ильиным оказались за столом в кают-компании одни.
— Это ваше первое плавание в дальневосточных морях? — справился он.
— Нет,— ответил я,— в 1966 году ходил в Арктику на «Капитане Готском».
— Значит, ходили вместе,— обрадовался он.— Тогда я был старшим мотористом.
И мы стали вспоминать тот рейс, ребят и то, как тоже шли в сплошных туманах, дрейфовали во льдах, как в проливе Лонга попали в сильнейшее сжатие...
Удивительное совпадение: сегодня, шестнадцать лет спустя, почти на той же широте Арктики, что и тогда, на траверзе Косы Двух Пилотов «Капитан Мышевский» тоже лег в дрейф...
Самое время, решил я, воспользоваться затишьем на судне и наконец побеседовать с капитаном. Пока мы шли, я уже не раз прорывался к нему и потому надеялся, что он и сам чувствует: вот-вот нагряну в его каюту. Но всякий раз, придя к нему, испытывал неудобство: всегда заставал за каким-нибудь занятием. Правда, капитан мог поддержать разговор о чем угодно. Но стоило заговорить о деле, он тут же, как чуткий зверь, уходил от опасности... «Я наполовину там, на мостике»,— с иронией в голосе сказал как-то Сергиенко. «А другая половина?» — спросил я. «Другая? — Он деланно удивился.— Другая сопротивляется, отмежевывается от излишних эмоций, чтобы сохранить голову чистой и ясной для того же мостика».
После обеда я поднялся к себе и, заметив, что дверь каюты капитана открыта настежь — он сидел за письменным столом и читал,— вошел не постучавшись и сразу с порога спросил:
— Геннадий Семенович, есть ли разница между плаванием во льдах Арктики и Антарктики?
— Конечно, есть... Как же ей не быть.— Он на секунду поднял голову и снова уткнулся в бумаги.
— Это не ответ,— заметил я и сел перед ним.
Я бы не начал разговор с этого вопроса, если б не знал, что Сергиенко с 1975 года работает в Антарктических экспедициях. Сначала ходил к берегам ледового континента старшим помощником, а последние два года дублером капитана Григория Матусевича, с которым я познакомился шестнадцать лет тому назад. В тот год, когда собирался в арктический рейс из Владивостока, ходили слухи о назначении Матусевича на «Капитан Готский», упоминалась и кандидатура Жеребятьева, одного из нынешних заместителей начальника Дальневосточного пароходства. Но перед самым отходом капитаном на «Готский» пришел другой человек. С Жеребятьевым мы позже не раз встречались во Владивостоке, он и сейчас находился где-то рядом, в Певеке, руководил Штабом морских операций. А вот с Матусевичем так и не довелось больше увидеться. Только знал, что он награжден орденом «Знак Почета». Но я хорошо запомнил этого доброжелательного человека с едва пробивающейся сединой. И когда накануне отхода «Мышевского» я случайно узнал, что капитан Сергиенко считает Григория Матусевича своим арктическим и антарктическим учителем, не скрою, в памяти возникла наша давняя встреча с ним, его рассказ, в котором сквозило желание воодушевить меня перед первой встречей с Арктикой.
А в этом году, именно в те дни, когда «Капитан Мышевский» выходил в свой арктический и антарктический рейс, Матусевич на «Василии Федосееве» после годичного плавания возвращался домой. Геннадий Семенович очень сожалел, что не мог дождаться прихода своего учителя... И все же уже в проливе Лаперуза ночью Сергиенко связался по радиотелефону с «Василием Федосеевым» — он как раз подходил к порту Хиросима, связался, поговорил и сообщил Матусевичу о его награждении Золотой медалью ВДНХ за высокие экономические показатели в антарктическом рейсе за 1981 год.
Об этом я узнал утром. Геннадий Семенович пришел на завтрак и, усаживаясь, метнул на меня взгляд.
— Вам привет от Матусевича, он вас помнит,— сказал он и продолжал лукаво посматривать на меня, как человек, у которого есть еще что сказать.— И еще привет от его главного механика и вашего школьного товарища Игоря Шитова.
Игорь Шитов из детства военных лет... Если мы с Игорем случайно не встретились бы шестнадцать лет тому назад во Владивостоке, то подобная «встреча» посреди океана показалась бы невероятной, фантастической. Он в моем сознании оставался пресерьезным пареньком с торчащими во все стороны, как проволока, волосами. Окончил он седьмой класс раньше всех ребят во дворе, уехал в Батумскую мореходку и в первые же зимние каникулы приехал домой в полной морской форме, во всем блеске... Следуя всюду за ним по пятам, мы, ребята, тогда впервые замечтали о мореходке...
В то прекрасное утро, испытывая огромную благодарность к Геннадию Семеновичу за этот неожиданный мост в детство, я вернулся в каюту и сел писать Игорю Шитову письмо...
— Начнем разговор с Арктики? — Геннадий Семенович закрыл папку бумаг и отложил ее в сторону.
— Судя по тому, что в пароходстве говорили, с каким трудом пробивался первый караван на Шмидт, обстановка на трассе сложная.— Не успел я договорить, как губы капитана искривила усмешка:
— Какая она, можно будет сказать по окончании арктической навигации.— Он хрипло откашлялся.— Арктика всегда нелегкая. Есть ветры, значит, будет лед, подул чистый южан, оттеснил лед с трассы, значит, начнется спад воды в устьях сибирских рек, где мы тоже выгружаемся,— глубины меняются, и условия работы усложняются... Видите, сколько нужно факторов и чтобы все они совпали: не было дрейфующего тяжелого льда, северных ветров, туманов, не было бы южных ветров, которые вызывают спад воды... А коренные отличия от Антарктиды в том, что Арктике — это район большого движения судов, и для обеспечения их работы существует Администрация Северного морского пути, много полярных станций, армада ледоколов... То есть в любой момент капитаны транспортов, случись что с их судами, получат не только квалифицированный совет, рекомендацию, но и поддержку. А в Антарктиде совет можно получить, но вот реальную помощь сложнее. Тысячи миль отделяют судно от дома...
— А льды?
— Льды... Считается, прочность морских льдов в Антарктиде гораздо меньше. Это связано с физикой их образования: они в основном состоят из фирна — снега. Но в Антарктиде есть и другие препятствия для плавания — айсберги. Подводные тараны, обломки айсберга... они и представляют большую опасность. Приведу пример. В тот год мы с Матусевичем ходили в Антарктиду на «Капитане Маркове» — помню, окалывали припай для швартовки... Вы когда-нибудь видели, как судно само себе строит причал? Ах да! Вы не были там.— Геннадий Семенович посмотрел на меня так, словно искал во мне отражение своего рассказа.
Я почему-то утвердительно кивнул и тут же поторопился сказать, что все это для меня ново и интересно.
— Выбирается наилучший вариант ледяного барьера, так, чтобы его высота пришлась к уровню твоей палубы — это самая удобная выгрузка. И начинаешь строить причал, конечно, не в прямом понимании слова «строить». Судно подходит под острым углом к фронту припая и скользящими движениями ходит вдоль кромки, вырубает форштевнем выступающие части, строгает носом, как рубанок доску,— аж стружки летят!.. Так вот, мы так же строили причал. Но после одного из ударов о лед судно начало крениться... Оказалось, мы отломали кусок льда под водой и он, потревоженный нашим корпусом, с треском стал переворачиваться. Вода прозрачная, чистая как стекло, смотрю — громадина, глыба. И эта махина, массой в тысячи тонн, начала всплывать, переворачиваться, будто яростная дьявольская сила выталкивала ее... Тогда-то я впервые осознал, какая опасность грозит судам в Антарктиде.
