Три часа ночи, а уже огненный диск солнца гуляет над рваным горизонтом.
От красно-белого поля льдов рябит в глазах. Суда идут тихо и с трудом. Ледокол впереди рыскает так, словно он в лабиринте узеньких улочек, и все время натыкается на тупик...
В серебрящемся свете утра замечаю в рубке кофейник на подносе и подушку на узком диване в штурманской. Значит, капитан поселился на мостике, и надолго.
Старпом Анасенко сегодня вышел на вахту с двумя матросами. Теперь в ледовом плавании на руле ребята будут менять друг друга через час. Кроме Паши Голещихина, пришел матрос Георгий Гергесов, коренастый плотный парень со свисающими редкими усами.
— Стояли во льдах на руле? — спросил его капитан.
— Нет,— ответил он растерянно.
— Будете учиться сразу...
На судне говорили, что из-за этого матроса мы задержались с выходом в рейс: перед отходом на «Мышевский» с борта катера поднялся человек из портовой пожарной инспекции. А у трапа на вахте стоял матрос Гергесов.
— Документы! — потребовал он.
— Пожарная инспекция...
— Документы! — твердил он свое.
— Да я тридцать лет работаю...
Гергесов так рассердил пожарника, что тот рассвирепел и начал осмотр с придирок, нашел уйму поводов и задержал судно с выходом. Пришлось ехать старпому на берег разбираться...
— Ставьте руль прямо,— говорил ему капитан.— Пароход умный, сам дорогу найдет. Не отвлекайтесь, и все будет в порядке...— снимал напряжение матроса Геннадий Семенович.
Огромная льдина, длиной в полкорпуса, зацепилась и тащится с судном вместе. Вдруг еще одна крепко толкнула нас, а та первая, царапая корпус, ушла под воду и оттуда лениво, будто большое морское животное, вылезла на поверхность и показала свои синие, как литое стекло, бока. А иная льдина пройдет, словно кожу сдирает: на ней остаются красные сгустки сурика от стального корпуса. «Аян» отстал, ему труднее всех. Чем дальше, тем тяжелее. Сколько же северные ветры нагнали льда... Капитан носился с борта на борт.
— Лево не ходить!.. Что-то впереди тяжеловато.
— Сейчас тебя вправо крутанет...— Это уже старпом предупреждает матроса.
Рукоятка телеграфа скачет от самого малого хода к «стоп» и «полный вперед» — сплошные реверсы.
— «Аян», я — «Мышевский». Прошу подтянуться...
«Аян» все время отвечает «понял», а сам с трудом продирается, он отстал на полторы мили, тогда как надо держать дистанцию между судами три кабельтовых — 540 метров, не больше. Если мы со своим мощным корпусом ползем как по булыжникам, каково же ему? Видно, как впереди ледокол швыряет, крошит махины, но все льды, битые и небитые, приходят в движение, и поле смыкается. От канала ничего не остается.
— «Аян», «Мышевский» застопорил машины. Ждем вас,— передает Геннадий Семенович.
— «Аян» понял,— снова слышим мы.
— Потерял канал, сообщи.— Это наш капитан беспокоится.
— «Мышевский», я — «Аян». Никакого канала не вижу...
В светлое утро двадцать второго августа открылся нам мыс Шмидта. В пронзительно чистом воздухе рыжеватая тундра, горы, снега в синей дымке и на склоне белые кубики строений. На рейде в разводьях суда, ожидающие разгрузки. К ним примыкает и «Аян». Он остается здесь, на Шмидте. А его место за нами занимает «Зина Портнова», судно из серии «Пионер», такой же величины, что и «Аян», только с деликатным, как говорил капитан, корпусом. А у нас началась вахта третьего штурмана с курсантом Костей и с матросом-асом Михаилом Добровольским, высоким стройным парнем. Штурман Путилин выглядит несколько осунувшимся, с лица сошла юношеская загадочная усмешка... Не заметили, как пошли, и снова все те же поля от начала и до конца — столько, сколько может охватить человеческий глаз. «Мышевский» стал отставать от «Владивостока» и «Мордвинова», потому что это единственная возможность, не дергаясь, двигаться вперед и дать возможность «Зине Портновой» хоть как-то следовать за нами. Мы уже шли как бы сами по себе, параллельно курсу ледокола и следующего за ним транспорта. Разделились на две группы. Так легче. Теперь наш капитан все свое внимание может уделить льдам и самое главное — «Зине Портновой».
Капитан ледокола молчит на наше самоуправство, понимает — дальше все труднее, во всяком случае, не легче, и нам нужно беречь «Зину Портнову». За нее отвечает капитан Сергиенко. А обстановка не меняется, точнее, она однообразна. Я дважды бывал в Арктике, но такого тяжелого однообразия не наблюдал. Льды, льды... Только иногда у самого берега блеснет и обрадует полоска чистой воды. За ней тундра, а за тундрой снова горы... Сначала вроде оглядывали каждую льдину, старались ее обойти, а теперь такое сплоченное поле, что идем напропалую. И разговоров с ледоколом мало. В рубке тихие команды капитана — своим и ведомому судну.
— «Зина Портнова», сейчас впереди тяжелая перемычка, придется застопорить машины...
За четыре часа прошли всего шестнадцать миль.
Когда я спросил капитана, как он чувствует себя без сна, он ответил:
— Тяжело машинам, тяжело корпусу, и людям нелегко.
Но труднее всего было, пожалуй, ему самому: он уже двое суток не сходил с мостика.
— Сейчас врежемся! — почти крикнул Костя, видимо, упустил момент, поздно заметил торосы.
— Ну и что же, — деланно спокойно заметил капитан,— некуда ведь! — Он повернулся ко мне: — Когда Матусевич первый раз шел дублером капитана Жеребятьева на новом «Готском», то, встретив льды, он перевел рукоятку телеграфа на самый малый ход. «Ты что?! — сказал ему Жеребятьев и переложил рукоятку обратно на полный ход. — Его строили... на него потратили миллионы, чтобы он смело давил лед».
По курсу что-то заблестело, и я спросил капитана:
— Впереди облако или чистая вода?
— Мираж! — ответил Геннадий Семенович, и на лице его заходили желваки.
— «Мышевский», я — «Владивосток», перед нами тяжелейший участок, вам придется взять «Портнову» на усы. Ей не пройти...
Пока занимались буксировкой ведомого, втягивали его высокий задиристый форштевень в кормовой вырез «Мышевского», льды, медленно кружась и вращаясь, облепили нас: по-хозяйски устроились вокруг, обложили корпус. Состояние ледяного поля напоминало сильно сжатую пружину... «Владивосток» развернулся и начал дробить лед: по курсу, вдоль наших бортов, создавать подобие ледяной подушки. Потом ледокол вернулся в голову каравана, и мы тихо тронулись...
— «Владивосток», я — «Мышевский», как впереди? — запросил капитан.
Он редко беспокоил капитана ледокола, считая, что у него достаточно забот, но сейчас, наверное, трудновато было нам. Мы не могли особенно маневрировать: у нас вместо руля судно.
— «Мышевский», я — «Владивосток», пройдем миль пятнадцать-двадцать, полегче станет... Вообще-то хорошего мало.
Когда долго в эфире слышишь голос человека, он становится тебе понятным и близким, а какой он, этот человек, особенно не думаешь. Главное, слышишь его и привыкаешь к его присутствию, к тому, что он где-то рядом. И как бы ни было трудно, хочется сказать этому человеку, что у тебя все в порядке. Такое чувство, наверное, испытывал наш капитан, переговариваясь с капитаном «Владивостока» Садчиковым Виктором Терентьевичем. То же самое, возможно, было и с людьми, стоящими на мостике «Зины Портновой» и слышавшими голос нашего Геннадия Сергиенко.
Неожиданный резкий удар застал всех присутствующих в рубке врасплох, судно заходило металлической дрожью, зазвенели на мачтах блоки и тросы...
— Костя! — укорил курсанта капитан,— за что же вы его так... «Портнова», переложите руль право на борт...
К вечеру в проливе Лонга нас догнали остальные суда, те, что вместе с нами ожидали проводки. Их вели ледоколы «Ермак» и «Москва». Обстановка полегчала, но, судя по тому, что «Ермак» поднял вертолет, впереди еще ожидали нас поля крепких льдов. И все же с появлением армады судов и ледоколов идти стало веселее, бодрее, что ли. Да и погода баловала: все, что встречал человеческий глаз, было залито вечерним солнцем. И чайки заголосили впервые за эти дни... Я слышал в эфире спокойный голос капитана «Владивостока», что-то обсуждавшего с Геннадием Семеновичем, но думал о другом...
В ожидании проводки, когда в один из вечеров я попросил капитана рассказать о самой трудной арктической навигации, он вспомнил, как впервые шел капитаном в Арктику на слабеньком пароходе. Говорил, что все время шли во льдах и туманах. Нужно было с уважением относиться даже к мелким льдинам, в любое время сохранять ясную голову для принятия решений, выполнения указаний ледокола. Ничего в рассказе Сергиенко не происходило. Просто было им нелегко... И необязательно ломать себе бока или оказаться зажатым во льдах, чтобы сказать, Арктика — она труднодоступная. Пропороть свой борт здесь, в Ледовитом океане, можно и в самой безобидной ситуации...
