Единственное, что пока не удается колдунам лису, а может, они не очень к этому и стремятся, так это прогнать истинных виновников их несчастий и конфликтов с властями — торговцев наркотиками, которые все чаще наведываются сюда. Суля хорошее вознаграждение, они стимулируют рост посевных площадей под опиумным маком.
Получение наркотика стало, увы, традиционным. Поля опиумного мака занимают все верхние этажи горного склона, ниже высевают другие культуры. В каждой деревне, где нам довелось побывать, выстроены специальные дома-опиекурильни. Тяжело было смотреть, как собирались старики на трубочку зелья. Молодые глядели на старших восхищенно и с завистью — им вход в опиекурильню пока заказан. Видимо, лису понимают, что опиум оказывает вредное воздействие на организм. Поэтому и курить его разрешают лишь людям преклонного возраста. Однако рано или поздно лису приобщается к опиуму. Другое дело, насколько быстро яд окажет свое разрушающее воздействие. Но рано или поздно это происходит.
Херонммо Ламарале, испанский этнограф Фото автора
Продолжение. Начало в № 1/90.
Ученик шофера
На другое утро, пока таможенники Борджа тормошили наш желтый, пропыленный багаж, полностью подтверждая не самое лестное о них мнение, мы обсудили план дневного перехода. Проводника, увы, не нашли и собирались примкнуть к французскому каравану. Я не переставал удивляться сходству Бернара — шефа перегонщиков — с индейцем: с горбинкой нос, глубоко посаженные глаза и, несмотря на преклонные годы, необыкновенная легкость в движениях. Возраст выдавали вставные пластмассовые зубы, клацающие при произнесении шипящих звуков, и дряблые ноги, которым было слишком просторно в засаленных замшевых шортах.
— Этих парней,— кивнул Бернар в сторону таможни,— по полдня ждать приходится. И везти ничего не везешь, так бумагами замучают. Сами понапишут, тебя заставят, да еще по две печати на каждую бумагу и потом по три подписи. Чего только люди не придумают, чтобы показать, что не зря хлеб едят!
Мне оставалось только соглашаться, наблюдая, как под умелыми руками ребят в униформе разлетается содержимое наших сумок и ящичков, которые мы тщательно укладывали, прикручивали и закутывали, чтобы сэкономить место и спасти от въедливой сахарской пыли. Судя по цвету, можно было определить, откуда она: светлых тонов — из-под Эль-Голеа, красноватая — из Адрара, темно-желтая — пески Танезруфта.
Солнце стояло в зените, когда мы наконец смогли тронуться в путь. Машины вытянулись длинной колонной. Впереди — Бернар на «Пежо-505», за ним — три грузовика, замыкали процессию наши «Нивы». На самом выезде из Борджа у одного из самосвалов лопнул топливный шланг.
В это самое время подошел темнокожий паренек и спросил:
— Вам проводник нужен? Возьмите меня, я хорошо знаю дорогу и готов проводить вас до Гао.
— До Гао? — удивился я.— Ты там живешь?
— Если заплатите четыреста французских франков, у вас будет самый лучший проводник, который поможет разместиться на ночлег в Тессалите и поведет дальше кратчайшим путем.
Для большей убедительности он достал из-за пазухи малийский паспорт, который был бережно завернут в тряпицу.
— Я не какой-то шарлатан, я вожу людей через границу официально, и мне доверяют,— продолжал паренек.— Видите штампы? Я много раз провожал иностранцев, и все были довольны.
В паспорте я прочитал: Салум Ульд Булкер, 1966 года рождения, ученик шофера. Судя по дате выдачи паспорта, Салум изучал автодело уже четвертый год. Это несколько смутило меня, но предложение показалось заманчивым, и к тому же этого проводника, выяснилось, знал Бернар.
— С ним можно идти,— кивнул он головой.— Езжайте, увидимся в Тессалите.
Судьба отвернулась от нас в тот день. На щебнистом участке пустыни я проколол колесо. После мытарств по камням развалился пополам бедолага-прицеп. И наконец, от перегрева взорвалось, разлетевшись в мелкие крошки, заднее стекло одной из машин. Прицеп разгрузили и бросили. Раздутые, как шары, канистры с бензином прикрепили к багажникам, рассовали по машинам запчасти.
В довершение всего у Олега после хождения по раскаленному щебню во время вынужденной остановки отвалились подметки отечественных кроссовок. Пока он переобувался, к нам подошел невесть откуда взявшийся туарег. Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что он босиком невозмутимо шагает по горячим камням, ведя на поводке верблюда. Поздоровавшись, мы уставились на его ноги, силясь понять, в чем секрет йоговской выносливости замотанного с ног до головы человека, с саблей на боку, который всю жизнь исполняет «танец на углях» Сахары?
Потрескавшиеся подошвы ступней представляли одну большую мозоль, которая из-за непомерной своей величины выходила за контур собственно стопы. Можно было подумать, что туарег надел на ноги нечто вроде снегоступов, чтобы не проваливаться в песок. Кочевник попросил у нас хлеба. Мы с удовольствием отдали все три «багета», которые везли из Реггана.
Салум приветствовал нашу щедрость и не преминул добавить:
— В Тессалите я вас устрою в лучший отель, и там будет все, и хлеб, и отменный кус-кус, и вода, и пиво. Людей, которых я сопровождаю, плохо не угощают.
«Сам себя не похвалишь,— подумал я,— никто не похвалит». Салум был четвертым в семье. Его отец, Колер, владел участком земли на плодородных землях под Гао, где выращивал овощи и продавал их на рынке. Немного разбогатев, он стал нанимать работниц. Нанять мужчин — дороже, да и не всякий туарег согласится ковыряться в земле. До сих пор у туарегов бытует поговорка: «Вместе с мотыгой в дом приходит позор». Видимо, поэтому даже в самые трудные времена те, кто относил себя к касте воинов, считали ниже своего достоинства добывать пропитание трудом. Они предпочитали совершать разбойничьи набеги, из-за которых всех туарегов Сахары причисляли к бандитам. По-арабски «туарег» означает «отвергнутый», но сами себя они именуют «имохаг» — «свободные».
Среди тех, кто работал у Колера, была и темнокожая Алдина. Она приглянулась хозяину и родила от него сначала дочь Ахду, а затем и сына Салума. Пока была жива жена хозяина, Алдина с детьми жила в Тондибе, деревушке неподалеку от Гао, а после ее смерти перебралась в город и стала законной женой. Дети от первой жены — Апа и Мубарек — полюбили приемную мать, а Салум и Ахда стали им как родные брат и сестра. Апа выросла и уехала в Мопти с ливанцем, который открыл там небольшую гостиницу. С пятнадцати лет начал зарабатывать Салум.
— Я стал проводником с легкой руки сестры,— пояснял он, не забывая указывать путь среди обломков скал и зарослей колючек.— Апа с мужем, желая угодить клиентам, предлагали мои услуги в качестве гида на маршруте между Мопти и Гао, когда там не было асфальтированной дороги. Платили хорошо, валютой. В пустыню бедные люди не ездят, слишком дорогое удовольствие,— проводник посмотрел на меня с хитрой улыбкой.— Потом я стал ходить дальше, до Тессалита, в Томбукту. Когда у меня появился паспорт,— Салум вновь просиял от гордости,— начал выезжать в Алжир. Меня таможенники знают. Там, в Бордже, они меня и нашли. Спросили, не хочу ли проводить людей в Мали. Я согласился. На юг едут в основном продавцы машин, те, кто хочет легко зарабатывать, продав потрепанную «тачку» в Бамако, Бобо или на побережье, в Ломе, например, где побольше платят. А зимой туристы. Они, как правило, далеко не забираются и платят очень хорошо. Самое выгодное — «схватить» автобус,— Салум мечтательно закатил глаза.— Отчаянные головы, которые хотят пройти пустыню в одиночку, почти всегда пропадают. Даже я иной раз плутаю, а ведь провожу все время в странствиях. Бывают такие, кто забирается в пустыню, чтобы уединиться. Скоро покажу парочку из ФРГ. Они уже вторую неделю воркуют в фургончике. Машина сломалась в пятнадцати километрах от Тессалита, они же и не думают о починке.
Мы заметили грузовик еще издалека. Подъехали, остановились. Колесо валялось в стороне. Мощная машина беспомощно осела, уткнув лишившуюся опоры железную культю в песок.
Молодоженов из Кельна, казалось, не волновала ни жара под пятьдесят, ни фактическая потеря автомобиля, ни вопрос, как выбраться отсюда. Они отказались от предложения подбросить их до Гао, от продуктов и воды. Единственное желание, которое светилось у них в глазах,— поскорее остаться одним. Остаться наедине с пустыней? Может, только здесь и способен прийти в себя человек, вновь обрести свое «я», избавиться от условностей или просто понять: пустыня оттого и хороша, что где-то в ней скрываются родники?
Мне тоже захотелось остаться одному, и я представил это себе так ясно, что немного закружилась голова. Я оглянулся — пространство засветилось желтым размытым цветом. Словно вступил на другую планету: причудливые кратеры, столовые горы, трескающаяся перекаленная крошка неизвестных минералов, и над всей планетой безраздельно властвует его величество Песок. Только ему, вобравшему в себя мудрость материнских пород, дано перемещаться в неземной духоте вместе с ветром, утверждая свои законы, засыпая проложенные человеком тропы, заваливая колодцы, наступая на оазисы.
