К тому же болгары будут хозяевами второго конкурса стригалей стран СЭВ в 1979 году.
Трудно сказать, что важнее — привлекать новичков к тяжелому и благородному труду овцевода или поддерживать в нем потомственные тенденции. Но когда венгерская команда — Иштван Палко, Эрно Пирошка, Иштван Пирошка, Янош Пирошка — высылала на ринг своего бойца, остальные готовы были жестами и мимикой помочь ему в любую минуту. Увы, нельзя — каждый сам должен управиться и с десятком овец, и с техникой в те считанные минуты, что отводились по конкурсу. Янош Пирошка — их наставник и чемпион ВНР среди стригалей в 1977 году. Он стрижет всю свою жизнь. Ему 55 лет. И нужно было видеть, с каким уважением смотрел на него дед в золотистой папахе. И как трогательно пытались они объясниться — мадьяр из венгерской степи-пушты и северокавказский горец — после трудного конкурса Яноша. В своей смене он занял пятое место. Но получил приз за воспитание молодых стригалей.
Сорок один национальный чемпион приехал в Карачаево-Черкесию: восемь женщин и тридцать три мужчины. И оказалось: сколько стригалей — столько методов стрижки, обращения с овцой. Большинство стригут правой рукой, есть такие, что работают левой, обеими руками. Один прокладывает «первую борозду», починает руно, с затылка овцы, другой, опрокинув животное на круп, проводит машинкой по груди, меж передних ног, словно расстегивает жаркую шубу.
Когда Генрык Банащук, поляк, готовил свою машинку, прямо из чемпионского ряда хлынули к нему, окружили мастера те, кто был свободен от стрижки. На обширной ладони разложил он заточенные ножи и без переводчика, как волшебник волшебникам, объяснил ювелирные тонкости своей заточки. Знатоки с прищуром разглядывали отблески лезвий, на ноготь, на волосок пробовали их секущую силу.
Деловитые девчонки в серых комбинезонах ловко сворачивали откинутые стригалем руна. Тщательно сметали все, до единой шерстинки, от каждой овцы в свой нумерованный мешок и бежали с ним в лабораторию, где ждал судья по качеству. Его словно не касался шум трибун и ликование победителей. Блестящие чашки весов, разновески мерцали в тени навеса. Неторопливый арбитр растягивал очередное руно на сетчатом столе, нежно перебирал его, отмечал прорывы, откладывал в чашки клочья, тихо переговаривался с помощниками, которые заносили в таблицы непонятные значки. Руно снова исчезало в помеченном шифром мешке. А из поддона под сеткой стола вытряхивали в аптекарские весы «подстрижку», «сечку», «перестригу» — то, что пришлось снимать стригалю повторным заходом и за что вычитали у него минусовые баллы из заветных ста очков.
Голенькая овца к тому времени попадала на осмотр к ветеринару — порезы, ссадины, незаметные непосвященному, тоже уносили баллы и служили мерой гуманности стрижки, культуры работы с животным. И даже если в конкурсном пылу стригаль, вроде бы простительно ошибаясь, подталкивал стриженую овцу в дверку, где ждали нестриженые, неумолимая коллегия сбрасывала одно очко. Красота работы, бережность в обращении с животным и с руном, напротив, давали мастеру прибавку — до десяти очков на каждую овцу.
...Градусники, казалось, слышимо потрескивали от жары.
Послеполуденное марево копило влагу к вечерним тяжким ливням. Пропеченные за день автобусы отвозили чемпионов в гостиницу. По дороге жаркий дух состязаний закипал в «Икарусах», потом переливался в коридор гостиницы, на разморенные улицы города.
Победила команда СССР. И в личном первенстве тоже лидировали наши мастера. У каждого из них свой путь к пьедесталу почета, у каждого свои награды. Но не было ни одного, кто, кроме призов и медалей, не увез бы еще и опыт — свой, укрепленный горячим накалом Конкурса Чемпионов, и новый, подхваченный у друзей-соперников...
Монголы — почти все — оказались из Селенгинского аймака. Область эту вполне можно назвать «золотым пастбищем» Монголии. Команду наградили на конкурсе специальным призом — за активное привлечение к стригальскому мастерству специалистов-овцеводов. Они действительно специалисты, но в то же время очень молоды — от 18 до 25 лет, все ревсомольцы, все профессионалы.
Девочки-монголки, нагруженные призами и грамотами, серьезно улыбались в объективы. И поскорей отворачивались, записывали адреса наших девушек-стригалей. Нелегкий день труда, казалось, не уставил следов на их смуглых лицах, на крепких руках. Самая сдержанная из монголок, будущий ветеринар, студентка Отгонгаваа, совсем засмущалась. Именно о ней сказал стригаль-болгарин, что она обладает «брильянтной» техникой.
Для монгольских участников северокавказские овцы крупноваты, в Монголии распространены породы мелкорослые. И девушки и ребята — овцеводы комплексные. И чабаны и стригали.
— И хээргач и хэнчин? — переспросила я. И вдруг поняла, что сами собой вырвались у меня эти монгольские слова, услышанные много месяцев назад в теплой юрте Мишитгаваа, когда бешеный ветер с Хангая сотрясал войлочные стены...
Фото А. Полиса
М. Кондратьева, наш. спец. корр.
Сорванное торжество
Лето ушло, унеся с собой дождевую пелерину. Буйная зелень южноафриканского вельда пожухла, и лишь редко разбросанные кустики карру еще сопротивлялись палящему солнцу. Среди бурой всхолмленной равнины неожиданным зеленым пятном выделялся небольшой городок Турфлооп. В этот осенний майский день 1972 года с самого утра к университету (1 Согласно закону 1959 года старейший университетский колледж Форт-Хейр в Алисе (Капская провинция) предназначался только для африканцев племени коса; в Турфлоопе — для сото и родственных им племен на северо-востоке страны; Нгойе, близ Ричардсбея, — для зулу; цветные обучались в колледже в Бельвиле, а индийцы — в Дурбане. — Прим. авт.) потянулись празднично одетые африканцы. Битком набитый старенький автобус «для банту», курсировавший между городом и университетом, кашляя выхлопной трубой, отошел. Оставшаяся длинная очередь африканцев распалась: ожидать следующего не имело смысла. Старые коробки на колесах ходили нерегулярно.
Небольшими группами и в одиночку африканцы молча пошли по улицам под тенью акаций, мимо одно-двухэтажных коттеджей и зеленых изгородей, непреодолимой стеной отгораживавших высокомерный мир белых. Молодые люди в торжественно-строгих костюмах бережно вели под руки стариков — кто отца, кто мать, — степенно вышагивавших с непривычно высоко поднятыми головами. Глаза их искрились гордостью, которую они не хотели или были не в силах скрыть даже под враждебными взглядами белых. Эти пожилые африканцы шли, как к первому причастию, просветленные ожиданием заветной минуты приобщения к неведомому, недоступному миру, который представал перед ними лишь в самых дерзких мечтах. Шли хоть одним глазком взглянуть на торжество своих сыновей, сумевших получить образование и выбиться в люди. Их влекла наивная надежда, что отныне, пусть даже только для их детей, начинается новый отсчет времени.
Абрахам Тиро тоже вызвал отца. Он не мог отказать себе в этом, хотя заканчивал лишь третий курс и до выпускного вечера было еще далеко. Тиро перехватил взгляд отца, который с благоговением и растерянностью — ну, сынок, и как же это удалось тебе такое? — рассматривал здание колледжа. Небесная синь отражалась в его стеклах, подсвечивала бетон, так что здание, казалось, вот-вот растворится в мареве тропического дня.
«Знал бы ты, — с болью подумал Абрахам, — что за этим фасадом, в сущности, та же тюрьма, все те же два раздельных мира — белых и нас, черных...»
Церемония чествования очередного выпуска университетского колледжа в Турфлоопе шла по раз и навсегда заведенной программе. Зал дружно пропел студенческий гимн, напоминающий о неизбежности упорного труда и радости познания. Затем из-за сцены раздались бравурные звуки национального гимна, но, громко подхваченные первыми рядами, они едва слышались в дальнем конце зала. Последовали скучные напутственные речи. Ректор, седовласый профессор Бошофф, и белые преподаватели умиленно улыбались и кивали головами. Дальше несколько рядов занимали выпускники в черных мантиях. Одни не могли скрыть торжествующих улыбок, лица других были сосредоточенны — должно быть, вспоминали нелегкие годы учебы или размышляли над своим будущим. До сих пор судьба не слишком-то баловала их, хотя, слава богу, и не обошла совсем своей милостью. Закончив похвальное слово раздельной системе образования для белых и африканцев и излияния благодарности властям за «отцовскую» заботу о своих «черных детях», важно проплыл к своему месту вождь Пхатуди, представлявший администрацию бантустана Лебова. Слово предоставили президенту Совета студенческих представителей университета.
