Сейчас, правда, ученые нашли решение проблемы: для сохранения экологического равновесия необходимо построить в месте соединения лагуны с морем плотину с подъемным затвором. Это позволит регулировать соленость воды, а значит — избавиться от моллюсков-древоточцев и обеспечить оптимальные условия для размножения в лагуне как пресноводных, так и морских рыб и креветок, и в то же время уберечь Котону от опасности затопления в период паводков. Скоро начнется строительство плотины.
В дневное время в Ганвье редко встретишь мужчин — они отдыхают после лова. Ближе к вечеру на быстро темнеющей воде лагуны появляются длинные силуэты рыбачьих лодок. Они собираются вместе по пятнадцать-двадцать пирог, после чего каждая группа направляется к намеченному на сегодня месту.
Лов начался. Пироги медленно, осторожно выстраиваются в громадный круг и вдруг по команде быстро устремляются к центру. Потом, также по команде, рыбаки разом забрасывают сети, стремясь накрыть ими рыбу, попавшую в кольцо пирог. Для такого вида ловли применяется круглая, снабженная грузилами сеть «тчекедо». При броске тчекедо сначала развертывается громадным веером, а затем опускается на поверхность воды в форме правильного круга. Движения рыбаков точны, уверенны и, как это бывает у настоящих профессионалов, чуть небрежны и неторопливы. Вот, выбрав тчекедо, рыбак не спеша складывает его аккуратными петлями. Затем, мягко развернувшись всем телом, сильно посылает сеть вперед и вверх, и в этом отточенном многолетним навыком движении есть что-то от танца и от языческого ритуала приношения жертвы богам.
На лагуну опускается ночь. Но настоящей темноты здесь на воде не будет — в небе, как будто постепенно нагреваясь, все ярче проступают звезды, а над горизонтом уже зажегся ромбовидный фонарь Южного Креста. Кстати, кто это сказал, что звезды светят холодным светом? В тропиках, где вечерняя прохлада понятие весьма относительное, кажется, что даже от звезд исходит влажное пронизывающее тепло.
...Часто Ганвье называют «африканской Венецией». По-моему, это сравнение поверхностно. Дело не в том, что гондолы и дворцы дожей красивее грубо выдолбленных пирог и убогих рыбачьих хижин, а бельканто венецианских гондольеров благозвучнее пения бенинских рыбаков. И не в тяжелом запахе гниения и нечистот, стоящем в Ганвье. Правда, в последнем сравнение закономерно — Венеция, говорят, тоже не пахнет розами. Разница в том, что Ганвье — это образ, способ жизни, и человек здесь сталкивается с природой лицом к лицу — его не защищают многовековые достижения цивилизации. Венеции не уйти со своего места, а Ганвье могло бы, но пока не хочет. Рыбаков держат в этих местах стальные канаты привычек, двухвековой уклад быта. Конечно, хорошо бы вернуться на сушу, поближе к электричеству, к чистой воде — до сих пор питьевую воду женщины возят с берега, — уйти от болезней, от страха эпидемии... Хорошо бы, но Ганвье не уходит со своих свай, и живут его обитатели все так же, по старинке, в своем замкнутом берегами лагуны мире. Они не обращают внимания на пришельцев извне, на любопытных туристов, которых привлекает сюда все то же название «африканской Венеции». И если в Ганвье бьет барабан, то не для развлечения иностранцев: его бой означает рождение, свадьбу или смерть, он звучал бы здесь и без них.
Иногда кажется, что жизнь здесь все еще течет по простым законам того времени, когда человек составлял с природой одно целое и все мы делились на «людей гор», «людей леса», «людей с равнины» или «людей с лагуны». Но сейчас, когда Народная Республика Бенин встала на путь коренных преобразований, новое неизбежно придет и в свайные деревни.
Николай Баратов
Котону — Москва
Молча стоим у черной пасти провала. Моток толстой капроновой веревки долго, со свистом рассекает воздух и где-то в глубине ухает, дойдя до дна. Надеваем комбинезоны, каски, подключаем свет. Здесь спешить нельзя...
Пошел! Один за другим исчезают в обледеневшем зеве колодца люди и рюкзаки. Бросаю последний взгляд на раскрывающееся вечернее небо. Теперь мы увидим его не скоро, а ведь именно звезды направили нас под землю...
Всесоюзное астрономо-геодезическое общество при Академии наук, которое мы представляем, изучает метеориты. Однако на классических астрономов мы похожи мало. В нашем разнообразном экспедиционном имуществе можно встретить каски, миноискатели, ледорубы, спасжилеты, микроскопы, сита, гидрокостюмы и лопаты. Телескоп же представлен лишь своим далеким родственником — биноклем. Берусь утверждать, что с помощью этого столь обыденного и насквозь земного снаряжения можно брать пробы лунного грунта! Да что там лунного — образцы разнообразных астероидов, осколки со спутников Марса, кометное вещество!
Ведь все эти необыкновенные «камешки», «железки», «льдышки» в изобилии прибывают к нам из межпланетного пространства. И оседают на земной поверхности. Так что, странствуя по Земле, мы топчем не только земную пыль. И если в физическом аспекте прибавка сотен тысяч тонн космического вещества в год — величина ничтожная, то с геологической и биохимической точек зрения его «вес» куда ощутимей. В начале геологической истории Земли метеоритная бомбардировка поработала над планетой, как она поработала над Луной, Марсом, Меркурием и, очевидно, Венерой, испещрив их зияющими ранами, а космос наполнив «брызгами» лунного и иного вещества. Гигантские глыбы падали и позже... Внушительный — сто километров в диаметре — «звездный шрам» найден, к примеру, у нас на Таймыре. Может быть, и сама жизнь возникла при их участии, ведь в рыхлых комочках углистых хондритов, особо редком классе каменных метеоритов, обнаружены высокомолекулярные соединения, даже аминокислоты.
Но не каменные и железные глыбы метеоритов составляют основную массу оседающего на Землю космического вещества! Небесные тела летят в атмосфере, обычно разламываясь и плавясь; я уж не говорю о рыхлых, как правило, болидах. Иногда все, что достигает Земли, — это просто пыль, оплавленные комочки, чешуйки, шарики. И при ударе основной компактной массы метеорита огромные давления и температуры взрыва также рассеивают значительную часть вещества.
Так где же искать «звездную пыль»? В метеоритных кратерах, это ясно, так мы и делали. Но там лишь ничтожная ее доля. Остальная, ярко мелькнув вспышкой или коротко чиркнув в небесах, развеялась по Земле, утонула в морях, поглотилась почвой, слилась с индустриальной пылью. Иголку в стоге сена найти куда легче — есть магниты...
На помощь пришли кратеры Каали и строчки Экзюпери. «На скатерть, разостланную под яблонями, может упасть только яблоко, на скатерть, разостланную под звездами, может падать только звездная пыль». Вот и надо искать такие скатерти! Они есть. Это донные осадки, но до них нам пока не добраться. Это холодные поля глетчеров, но как трудно, как сложно (мы пробовали) извлекать из поднебесного льда фракции некогда осевшей и теперь вмороженной в него пыли!
Вторую подсказку нам дал Каали. Там, в Эстонии, на острове Сарема метеорит врезался в толщу доломита, и мы невольно задумались о свойствах этой породы. Ведь доломиты, как и известняки, некогда были донными осадками, на них миллионы лет падала «звездная пыль», а затем... А затем, уже на суше, в известняках и доломитах вода стала протачивать свои ходы! Карстовые воронки, промоины — это же естественные обогатительные фабрики, сепараторы вымытых частиц... Но догадку надо было еще проверить!
Вот так мы двинулись в крымские пещеры. И, опускаясь в изъеденное водой чрево известняковых гор, мы приближались к частицам неземного вещества, которые сбегали с потоками талой воды в воронки бездонных пещер, скрывались в их недрах, и там, в темном царстве Аида, теперь поджидали нас в комочках древней глины...
Но вот и дно. Луч фонаря вырывает детали, рассеянным конусом упирается в высокий зубчатый потолок. В громадной залитой синевой вертикальной шахте веревка кажется случайной паутинкой иного мира... Осторожно, по качающимся камням переносим с ребятами, членами астрономического кружка одного из московских Дворцов пионеров, вещи еще на пятьдесят метров ниже. Каждый шаг требует внимания, к этому придется привыкать. У шероховатой стены находим ровную площадку. Пока пятнадцатилетний «технарь» Андрей Костылов разжигает примус, идем с неутомимо любознательным Олегом Телициным за водой. Перезвон капель указывает путь к озеру. Вода так прозрачна, что Олег чуть не вступает в нее, даже не догадываясь об этом. Коренастый витой сталагмит на краю озера принимает на себя удары массивных капель, мы пьем невидимую воду прямо из жемчужной чашечки в его центре. Необыкновенно вкусная вода обжигает. Капли, алмазами выныривая из мрака, настойчиво барабанят по шлему. С этого же сталагмита мог пить первобытный воин, уставший после преследования и борьбы с пещерным медведем, или шаман, высекавший в неровном свете факела магические изображения на стенах...
