— Десять франков.
— А картина?
— Триста. Но если это для вас дорого, можно сделать моментальный портрет...
Метр запихнул кулаки поглубже в карманы своей кофты, вытянув ее еще больше, и вдруг сказал:
— А вообще-то я архитектор, строитель.
Он словно бы стыдился своего «салона». Хотя торговля у него шла: в жестяной коробке из-под табака лежали бумажные деньги, придавленные десятифранковыми монетами.
Общительный, вежливый и обходительный парижанин, как, впрочем, и большинство французов, к исповеди никогда не склонен. Она и не требовалась: бывший архитектор был просто безработным. С Монмартра, судя по всему, давно ушли настоящие художники. И тогда оказавшиеся не у дел люди приспособились здесь торговать традицией.
Нечто подобное, как мне кажется, случилось и со знаменитыми монмартрскими кафе.
Пожалуй, в точности никто и не знает, сколько же сейчас в Париже кафе и бистро. Возможно, потому, что они практически повсюду, и возникают и исчезают довольно часто; есть и исключения, имеющие столетние репутации. Но и репутации иной раз губят суть. В «Ротонде», например, привечавшей в начале века стольких — полунищих тогда — знаменитостей, цены сейчас по карману лишь буржуа да богатым иностранцам.
В появлении и исчезновении кафе смене названий и моды на них очень по-парижски проявляются перемены в социальном составе жителей французской столицы. На Больших бульварах бросаются в глаза оборудованные на американский манер стойки — снэк-бары, перенятые у британцев пивные — «пабы», харчевни на азиатский манер, которые держат бежавшие в 1975 году после освобождения Сайгона всякого рода бывшие генералы, офицеры и просто проходимцы. Посетители, сидящие за столиками,— непременно лицом к улице, словно она для них сцена,— больше помалкивают, чем говорят, да и шумных компаний что-то не видно даже на Монмартре. Возможно, вместе с процессом «выживания» из центра трудящейся, рабочей прослойки вытравился отсюда и вольный настрой художников и поэтов, музыкантов и скульпторов. Когда-то они открывали здесь «салоны независимых» под девизом «Ни жюри, ни наград» и кабаре с поэтическими названиями, где гарсонов одевали в мундиры «Академии бессмертных» в знак протеста против официального омертвелого искусства...
Пожалуй, единственное, что так и« не привилось на Монмартре,— это автомобили. Туристские автобусы с мощными двигателями и легковушки хотя и забираются сюда, на высоту ста тридцати метров, тут же и застревают. Развернуться им негде, хотя они уже давно держат в плену весь Париж.
«Борьба и надежда»
Можно считать высокую автомобилизацию добрым признаком? Чистота парижского воздуха из-за миллионов кубических метров выхлопных газов становится серьезной проблемой. И если бичом французской столицы прошлого века, века пара и угля, считалась копоть, то сейчас ядовитые выхлопные газы наносят еще больший ущерб здоровью парижан и сохранности их домов. Капитально очищенный от копоти «века пара» собор Парижской богоматери вновь нуждается в защите. Известняк, из которого построен Париж прошлого, с тех пор как автомобили начали вытеснять извозчиков (а их было в Париже четырнадцать тысяч), сдает в прочности. Верхний слой строительного материала крошится. И уже однажды реставрированные химеры знаменитого собора понемногу развеиваются в пыль, снова теряют четкость выражения. Что же касается парижан, то в летние месяцы, особенно в августе, они просто бегут из столицы. На площади генерала Катру, у памятника Александру Дюма (за его спиной сидит «самый красивый француз Парижа» — бронзовый д"Артаньян), бабушка с карликовым пуделем жаловалась соседке на чахлость своей Жюльки: «Все это автомобильные выхлопы». Дело, конечно, не в собачках, хотя закон и общественное мнение Парижа окружили их почитанием. Нездоровый воздух медленно убивает прежде всего людей.
Война автомобилей с городом — это одна из примет наших дней. Второе явление, типичное для нынешнего Парижа,— исход из него трудящегося населения, превращение столицы в город для богатых.
— Париж сейчас почти освободился от многих промышленных предприятий, которые переведены в экономически слаборазвитые, но богатые рабочей силой департаменты, — рассказывал мне Жан Ланьель, активист профсоюза шоферов из района Сан-Монде.— На месте бывших рабочих пригородов выросли «города-спальни». В центральных — престижных столичных кварталах самые дорогие квартиры, там и селятся только состоятельные семьи.
Так постепенно развязывается «красный пояс Парижа».
Бросается в глаза и другое. На улицах французской столицы все время видишь людей с желтой и черной кожей.
Ланьель по этому поводу сказал:
— Богатым, прибирающим Париж к своим рукам, нужна прислуга. При этом как можно ниже оплачиваемая и покорная, самая безгласная. Вот и появляются у нас «травайер имигрэ» — африканцы, арабы, другие приезжие, согласные на любую работу, на любые условия жизни... Положение у них тяжелое, стараемся им объяснить, что к чему...
Даже в старинных крутых улочках Монмартрского холма остатки легендарной парижской богемы вынуждены потесниться перед этими пришельцами. Это же относится и к Латинскому кварталу на другом, левом берегу Сены. Иммигранты влачат жалкое существование, зачастую, впадают в отчаяние. И что бы ни случилось в городе, полиция вымещает зло прежде всего на них. Я видел в аэропорту «Шарль-де-Голль», как двое ажанов не торопясь шествовали через зал ожидания, подтягивая за собой на стальной цепочке, прикрепленной к наручникам, африканца. О сегодняшнем дне напоминали только пиджак и галстук на арестованном.
И все же Париж отделаться полностью от промышленных предприятий пока еще не смог. Многие из них лишь переселились подальше, в предместье. Тут живет почти пятая часть жителей Франции, и именно здесь производят половину автомобилей — «Рено» в Булонь-Бийанкуре, «Симка» в Пуасси,—- четыре пятых оборудования телефонной связи, фармацевтические товары, текстиль, готовую одежду, больше половины печатных изданий. У жителей предместий свои излюбленные кафе, которые так и называются: «Свидание шоферов», «Среди хороших ребят», а то и просто «У Жозефа»,
Комсомолец Клод
«Борьба и надежда» — таким был лозунг традиционного праздника газеты «Юманите» в 1980 году. На него, помимо десятков тысяч трудящихся Парижского района, приехали автобусами и поездами представители всех департаментов Франции. Мы тоже были гостями этого праздника. Люди пришли с семьями, закусками, ковриками, гитарами и губными гармошками. Каждый департамент выставил свой павильон. Один удивлял ткацкими станками, другой — экспозицией автомобилей, третий — показательными выступлениями рабочих-спортсменов. На огромной территории сотни тысяч людей митинговали, гуляли, пели, плясали, играли с детьми. Распорядители с красными лентами или шарфами зорко присматривали за порядком. Но больше всего в руках у людей было газет, листовок и книг. Их раздавали распространители «Юманите», державшие коробки для сбора средств. Рабочие франки шли на рабочее дело...
Вокруг волновалась одетая по-рабочему толпа — в куртках, свитерах, футболках, пиджаках. Но желавшие высказаться и бравшие в руки мегафон выглядели подтянутыми и, что называется, застегнутыми на все пуговицы. Особенно много людей собрал вокруг себя коренастый лысоватый крепыш в воскресном костюме.
— Вся рабочая Франция,— говорил он в микрофон, посверкивая очками,— поднимается на защиту «Манюфранс». Мы решительно выступаем против сокращения рабочих мест, за подлинно справедливую социальную политику, против безработицы, роста цен и снижения уровня жизни...
Когда его сменил другой оратор, мы познакомились. Жозеф Шагедольс, член Коммунистической партии, Оказался мэром парижского района Сент-Этьенн, где находится завод «Манюфранс». Власти намерены его закрыть. На заводе занято около двух тысяч рабочих. Это их голоса обеспечивают избрание «красного мэра». Закрытие «Манюфранс» — очередной шаг парижской администрации, чтобы этой ценой избавить Париж от пролетариата. Узнав, что я бывал во Вьетнаме, Жозеф улыбается:
— Рабочие «Манюфранс» в годы американской агрессии в Индокитае за свой счет отправили в Ханой тысячу велосипедов. Может, видели их там?
В ресторанчике под парусиновым навесом, купив у пожилой женщины в деревянной будке талоны (часть дохода, отчисляется в пользу «Юманите»), мы уселись за столиком, вынесенным прямо на траву. Выполняющий обязанности официанта комсомолец Клод Кловис приносит аперитив и немного краснеет, обслуживая нас: как-никак иностранные гости. За десертом — сырами — мы познакомились с ним основательнее, и тогда выяснилось, почему ячейка доверила ему столь ответственный пост на празднике. Оказывается, старший брат Клода работает официантом в ресторане на Эйфелевой башне и кое-что рассказывал о своем ремесле Клоду. Может, устроит к себе и его?
