дана бойд (она пишет свои имя и фамилию строчными буквами) называет это явление
коллапсом контекста. В реальной жизни мы общаемся с близкими друзьями совершенно в ином тоне, нежели с коллегами или незнакомым человеком: поскольку друзья хорошо нас знают, они едва ли поймут нас неправильно. Бойд отмечает, что в ситуации личного общения коллапс контекста могут породить, например, такие события, как свадьба. Речь, адресованная друзьям, может вызвать неловкость у родственников, и многим знакомы ситуации, когда шафер не учитывал это и попадал впросак. Но если свадьбы обычно тщательно планируются, то к разговору в интернете могут невзначай подключаться друзья, родственники, коллеги и незнакомые люди. Комментарии легко можно вырвать из контекста, и из-за недопониманий возникают споры [371]. Во время пандемии
COVID-19 многие исследователи заболеваний столкнулись с коллапсом контекста в твиттере, а платформа, которую они ранее использовали для обмена научными идеями, оказалась в центре общественного внимания. В 2020 году я несколько раз обнаруживал, что меня широко цитируют в СМИ, после публикации какого-нибудь проходного комментария или наблюдения, хотя шестью месяцами ранее такие твиты были бы интересны разве что горстке коллег.
По мнению бойд, контексты могут меняться со временем, в частности, когда люди становятся старше. «Хотя подростковый контент может быть общедоступным, он по большей части не рассчитан на то, что его будут читать все люди во все времена и во всех регионах», – писала она в 2008 году. По мере того как поколение, выросшее на соцсетях, становится старше, эта проблема усугубляется. Вне контекста многие старые публикации, десятилетиями хранившиеся в сети, покажутся глупыми и неприемлемыми.
Иногда люди эксплуатируют ситуации коллапса контекста, которые случаются в интернете. Сегодня под троллингом понимают оскорбления в сети, однако на этапе зарождения интернет-культуры троллинг был скорее проявлением озорства, а не ненависти [372]. Он затевался для того, чтобы вызвать искреннюю реакцию на нечто неожиданное. Во многих экспериментах Джоны Перетти до BuzzFeed использовался именно такой подход: сетевые розыгрыши привлекали внимание людей.
С тех пор троллинг превратился в эффективную тактику ведения споров в соцсетях. В отличие от реальной жизни при общении в интернете мы словно находимся на сцене. Если тролль сумеет спровоцировать чрезмерную реакцию оппонента, это может понравиться случайным наблюдателям, которые не всегда знакомы с полным контекстом. И в этом случае оппонент со своей вполне обоснованной позицией будет выглядеть нелепо. «Господи, сделай моих врагов смешными», – сказал однажды Вольтер [373].
Многие тролли – и те, кто разыгрывает людей, и те, кто оскорбляет, – не ведут себя так же в реальной жизни. Психологи называют это эффектом растормаживания в сети: избавившись от необходимости выслушивать ответ лицом к лицу и раскрывать свою реальную личность, люди сильно меняются [374]. И дело не в том, что они в глубине души тролли. Анализ антисоциального поведения в интернете показал, что в подходящих условиях троллями могут становиться самые разные люди. В частности, мы с большей вероятностью будем вести себя как тролли, если у нас плохое настроение или если кто-то в дискуссии уже перешел к троллингу [375].
Интернет не только порождает новые типы взаимодействия, но и предлагает новые способы изучения того, как распространяются идеи. В случае с инфекционными болезнями у нас нет возможности намеренно заражать людей, чтобы изучить процесс передачи инфекции, как это пытался делать Рональд Росс в 1890-х годах в опытах с малярией. Сегодня, когда ученые исследуют инфекционные болезни, их эксперименты затратны, имеют весьма ограниченный охват и тщательно оцениваются с точки зрения этики. По большей части нам приходится довольствоваться данными, полученными в результате наблюдений, а для ответа на вопрос «что, если?» использовать математические модели. В интернете же можно относительно легко и без особых затрат намеренно инициировать заражение – особенно если вы управляете целой соцсетью.
Если бы тысячи пользователей фейсбука были внимательнее, они могли бы заметить, что 11 января 2012 года их друзья стали чуть счастливее, чем обычно. В то же время тысячи других пользователей отметили бы, что их друзья грустят несколько больше обычного. Но даже если кто-то и обратил внимание на изменения в контенте, публикуемом друзьями, в поведении самих друзей на самом деле ничего не менялось. Это был эксперимент.
Исследователи из Facebook и Корнеллского университета хотели выяснить, как в интернете распространяются эмоции, и на неделю изменили новостные ленты пользователей, чтобы посмотреть, что произойдет. Результаты были опубликованы в начале 2014 года. Скорректировав алгоритм формирования ленты, исследователи обнаружили, что эмоции заразны: люди, которые видели меньше позитивных постов, сами выкладывали в среднем менее позитивный контент, и наоборот. Сейчас это открытие не вызывает удивления, но в то время оно противоречило общепринятым взглядам. До эксперимента многие считали, что, просматривая жизнерадостные публикации в фейсбуке, мы чувствуем себя аутсайдерами и расстраиваемся [376].
Само исследование вызвало шквал негативных эмоций – некоторые ученые и журналисты сомневались в его этичности. «Facebook манипулировала настроением пользователей в тайном эксперименте» – гласил заголовок в газете Independent. Главная претензия состояла в том, что исследователи не получили согласие людей на участие в эксперименте [377].
Изучение того, как некая схема влияет на поведение людей, вовсе не обязательно противоречит этике. Медицинские организации регулярно проводят рандомизированные эксперименты, чтобы понять, как склонить людей к здоровому образу жизни. Например, кому-то они отправляют напоминания о необходимости онкологического скрининга в одной форме, кому-то – в другой, а затем сравнивают реакцию разных групп [378]. Без подобных экспериментов было бы трудно понять, как тот или иной подход меняет поведение людей.
Если эксперимент может нанести вред его участникам, исследователи должны рассмотреть альтернативы. В случае с исследованием эмоций в фейсбуке можно было бы дождаться «естественного» эксперимента – вроде наступления дождливой погоды, – и тогда настроение людей изменилось бы само по себе; или попытаться ответить на тот же вопрос, задействовав меньшее число пользователей. Однако запрашивать предварительное согласие было бы нецелесообразно. Социолог Мэтью Салганик в своей книге Bit by Bit («Бит за битом») отмечает, что психологический эксперимент может дать сомнительный результат, если люди будут знать, что именно изучается. Участники исследования Facebook могли повести себя иначе, если бы с самого начала знали, что эксперимент имеет отношение к изучению эмоций. Если же психологи вводят испытуемых в заблуждение, чтобы получить от них естественную реакцию, то, по замечанию Салганика, зачастую приходится все объяснять им по окончании эксперимента.
Исследовательское сообщество не только обсуждало этичность эксперимента, но и выражало обеспокоенность масштабом заражения в исследовании Facebook. И дело вовсе не в том, что он оказался слишком большим:
