Чтение открывает новые горизонты в понимании природы взаимодействия между культурным научением и мозгом. Модель нейронного рециклинга должна распространяться и на другие культурные изобретения, кроме чтения. Математика, искусство, религия – все это может быть истолковано как условные конструкции, приспособившиеся к нашему мозгу приматов за тысячелетия развития цивилизации. До сих пор, однако, не решен один ключевой вопрос: почему люди – единственный вид, создавший культуру и, следовательно, придумавший новые способы использования своих нейронных сетей? Я предполагаю, что именно увеличение «сознательного нейронного рабочего пространства», обширной системы корковых связей, позволяет переориентировать ментальные объекты на новые задачи.
Когда было провозглашено, что Библиотека объемлет все книги, первым ощущением была безудержная радость. Каждый чувствовал себя владельцем тайного и нетронутого сокровища.
ХОРХЕ ЛУИС БОРХЕС, «ВАВИЛОНСКАЯ БИБЛИОТЕКА» [475]
Если бы Бог существовал, он был бы библиотекой.
УМБЕРТО ЭКО (ИТАЛЬЯНСКИЙ ФИЛОСОФ И ПИСАТЕЛЬ, 1932–2016)
Итак, мы близимся к концу нашего путешествия по мозгу читателя. Теперь уже очевидно, что умением читать мы обязаны исключительно счастливой случайности. Если книги и библиотеки сыграли доминирующую роль в культурной эволюции нашего вида, то это потому, что пластичность мозга позволила нам трансформировать зрительную систему приматов в речевой инструмент. Изобретение чтения привело к мутации наших мозговых цепей и их превращению в считывающее устройство. Мы обрели новую, почти магическую способность «слушать мертвых глазами». Именно о ней говорит Франсиско де Кеведо в своем сонете: «Моим очам усопших речь внятна, я с мертвыми беседую душою». Однако чтение стало возможным только потому, что мы унаследовали корковые области, которые могли научиться связывать визуальные знаки с речевыми звуками и смыслом.
Вероятно, не стоит удивляться тому, что наши мозговые цепи не оказались идеально приспособленными к чтению. Низкое визуальное разрешение, крутая кривая научения и раздражающая склонность к зеркальной симметрии – таковы отголоски нашего эволюционного прошлого. К сожалению, эволюция не предполагала, что наши нейронные сети однажды будут переориентированы на распознавание слов. Тем не менее даже такое несовершенное устройство мозга не помешало поколениям писцов, начиная с Древнего Шумера, искать способы воспользоваться этими сетями. Они разработали эффективные системы письменности и веками совершенствовали их – все ради того, чтобы сегодня буквы на этой странице могли говорить с вашим мозгом.
Парадокс чтения
В начале этой книги я сформулировал ключевой вопрос: каким образом письмо могло зародиться в мозге, который изначально не был предназначен для этого навыка? Как человек – примат с неизменным геномом – превратился в книголюба? Эту загадку я назвал парадоксом чтения. Мрак, окутывающий эту тайну, только сгустился, когда мы обнаружили, что хотя чтение существует всего несколько тысяч лет, но мозг всех грамотных взрослых оснащен тонко настроенным механизмом для чтения.
Теперь мы знаем, что никакого парадокса нет. Человеческий мозг не развивался специально для чтения. Биологическая эволюция слепа, и никакой божественный архитектор не программировал нас с тем, чтобы однажды мы могли прочесть его книгу! Единственное развитие прошла сама культура – чтение постепенно приобрело форму, оптимально приспособленную к устройству наших нейронных сетей. Спустя столетия проб и ошибок системы письменности всего мира пришли к схожим решениям. Все они опираются на набор форм, которые достаточно просты, чтобы мы могли хранить их в вентральной зрительной системе, и связаны с речевыми центрами. Культурная эволюция столь точно отрегулировала наши системы письма, что теперь им требуется всего несколько лет, чтобы захватить нейронные цепи любого начинающего читателя. Я ввел понятие «нейронный рециклинг», чтобы описать частичное или полное вторжение письма в области коры, которые изначально отвечали за другую функцию.
Поскольку я убежден, что детали имеют значение, мы подробно рассмотрели, как работают нейронные цепи, отвечающие за чтение. Надеюсь, читатель простит мне мою многословность: я хотел как можно точнее проиллюстрировать два важнейших аспекта функционирования мозга. Прежде всего, я стремился показать, что культурное развитие не опирается на общие механизмы научения – оно закреплено за конкретными предсуществующими нейронными цепями, функция которых четко определена. В случае чтения мы имеем достаточно точное представление об устройстве этих цепей. Сегодня мы знаем, что они принадлежат к зрительным путям, отвечающим за инвариантное распознавание объектов и присутствующим у всех приматов. Их богатая внутренняя структура и частичная способность к усвоению новых форм ограничивают диапазон доступных нам систем письменности.
Моя вторая мысль, вытекающая из первой, состоит в том, что человеческие культуры не отличаются бесконечным многообразием и произвольной изобретательностью, которые постулируют социологи. Структура мозга строго контролирует культурные модели. Человеческая способность к изобретательству не бесконечна – она ограничена нашим нейрональным «конструктором». Если нашим культурам свойственна видимость огромного разнообразия, то это потому, что из множества комбинаций ограниченного набора фундаментальных культурных черт может возникать показательное число культурных форм.
В случае с чтением гипотетические культурные инварианты конкретны и осязаемы. Все системы письменности – от китайских иероглифов до латинского алфавита – основаны на морфофонологическом принципе: они одновременно представляют и корни слов, и фонологические структуры. Они также опираются на небольшой набор зрительных форм, распространенных по всему миру и впервые обнаруженных Марком Чангизи (см. главу 4). Иными словами, в основе кажущегося разнообразия систем письменности лежит широкий спектр универсальных, неврологически обусловленных особенностей.
Универсальность культурных форм
В заключительной главе я хотел бы привести несколько аргументов в пользу следующей гипотезы: чтение – лишь один из примеров сдерживающего влияния, которое оказывает на культуру наша нейронная архитектура. Если мы распространим модель нейронного рециклинга на другие виды человеческой деятельности, то наверняка сможем связать их с соответствующими мозговыми механизмами. Связь такого рода позволила бы нам выявить нейронные ограничения, определяющие диапазон возможных культурных изобретений. В настоящее время эта перспектива кажется весьма отдаленной, но когда-нибудь мы сможем составить перечень ключевых составляющих всей человеческой культуры (включая семью, общество, религию, музыку, искусство и так далее) и понять, как каждая из них соотносится с широчайшим кругом возможностей нашего мозга.
Я с нетерпением жду расцвета такой «культуры нейронов», фундамент которой был заложен еще 30
