Марий. Если еврей торгуется, надо просить больше.
Акива. Ну, пятнадцать. Больше у меня все равно нет.
Луций. Да отдавай! Тебе она ни к чему, а больше за эту рухлядь никто не даст.
Марий. Ладно, давай деньги.
Берет деньги, прячет их, потом дает сумку.
Акива. Вот это удача! Теперь со мной Шхина, присутствие Божье. Захочу, сумка наполнится серебром и золотом, сапфирами и рубинами.
Марий. Палица Геркулеса! Выходит, еврей нас надул!
Акива. Конечно! А ты как думал? Ты хотел обхитрить еврея в торговле?
Марий. Слышь, старик, отдай назад!
Акива. Нет, ты мне ее продал, теперь она моя.
Марий. Я верну тебе деньги! Давай сумку!
Акива. Нет, парень, что сделано, того не воротишь.
Солдаты ссорятся между собой.
Луций. Старик, отдай по-хорошему!
Септимий. Не трогайте его! Ты продал сумку добровольно, теперь нечего жалеть. (Акиве). А ты, Акива, в самом деле, можешь наполнить сумку деньгами?
Акива. Кто во что верит, тот это и получает. Там, где один ничего не замечает, другой видит сокровище.
Септимий. Да, ты непростой человек.
Акива. А простых вообще нет. А вам, легионеры, скажу так. Один из вас закроет глаза двум другим, и этот третий переживет еще многих. Счастливо оставаться!
Марий. Слышь, еврей, подожди! Давай я сумку еще раз посмотрю.
Септимий. Стой, где стоишь! Иди себе, Акива, смотри на свои сокровища.
Сцена встречи Аристобула и Элиши-Теодора
Аристобул. (Он идет, покачиваясь, прихлебывая из меха с вином.) Клянусь бедрами Афродиты, я заблудился… Где этот проклятый постоялый двор? Кривой кабатчик так махал руками, что я не понял — направо или налево? Эй, горожане, эй, поселяне! Есть здесь кто-нибудь? Никого… Где же мне искать ночлег? (глоток из меха). Пусть меня обезобразят фурии, если я двинусь дальше! Я буду ночевать здесь! Разве я не киник? Разве я не вольный философ, странствующий под небом? Мне везде готов ночлег… У меня есть ноги, чтобы ходить, есть задница, чтобы сесть, и клянусь трезубцем Посейдона, я тут же сяду! Вот…
Садится.
Я улягусь прямо тут на дороге, и горе всякому, кто осмелится нарушить покой философа.
Ложится.
Появляется человек с фонарем в руках. Это Элиша. Несмотря на фонарь, он не замечает Аристобула, и натыкается на него. Ругательства, проклятия, неразбериха. Элиша опомнился первым.
Элиша. Милосердный Господь! Это ты, Аристобул? Вот так встреча!
Аристобул. Мой друг Теодор! Вот неожиданность! Что же ты идешь с фонарем, и ничего не видишь? Или ты, как философ Фалес, смотришь только на звезды, а под ноги не смотришь?
Элиша. Аристобул, как я рад тебя видеть! Мне сообщили, что ты приехал в наши края, я уже неделю безуспешно ищу тебя. И вдруг — натыкаюсь на твое распростертое тело. Я, признаться, поначалу подумал, что это дохлый баран или осел.
Аристобул. Ты недалек от истины, Теодор. Только осел мог поверить рассказам еврейских купцов в Александрии и приехать в эти гиблые места. Они говорили: «Земля здесь течет молоком и медом, здесь рай земной! Вода здесь как вино, а вино — как амброзия, которую вкушают боги на Олимпе. Земля благословенная, земля обетованная!..»
Элиша. Эта земля не хуже и не лучше любой иной. Но жители ее склонны к фантазиям и любят выдумывать всякие небылицы. Что же, действительность далека от рассказов?
Аристобул. Теодор, друг мой, у самого красноречивого рапсода не найдется слов, чтобы описать мое разочарование и досаду! Ты знаешь, я много путешествовал, и это, безусловно, самое мерзкое место из тех, где мне приходилось бывать. Если Афины — это сердце мира, Александрия — голова мира, а Рим — его чрево, то эти места, не обижайся, это — настоящая жопа мира.
Элиша. Ах, мой бедный друг! Ведомый безошибочным чутьем философа, ты умудрился отыскать в этой благословенной стране, которую ты столь красочно описал, самое глухое место! Тебя можно поздравить, ты угодил в самое средоточие… Теперь я не удивляюсь, что нашел тебя именно здесь!
Смеются, обнимаются.
Аристобул. Теодор! По милости богов я встретился с тобой.
Элиша. Почему, дорогой Аристобул, ты улегся на этом месте?
Аристобул. Я искал постоялый двор измаильтянина Халеда. Мне его посоветовали как лучший и сказали, что это совсем рядом.
Элиша. Ты был на правильном пути. Это действительно недалеко. Вставай, я поведу тебя.
Аристобул. Нет, друг мой Теодор, давай останемся здесь. Тут тихо, хорошо. У меня есть с собой мех вина, вот… Я с удовольствием угощу тебя.
Шарит руками вокруг.
Не перепутать бы с чернильницей… Впрочем, это местное вино, так что вкус одинаковый. Хочешь глоток?
Элиша отпивает из меха и морщится.
Пей еще, прошу тебя!
Элиша. Нет, благодарю. Это вино для философов и людей духа, не различающих вкуса напитков. Я предпочитаю вина для богачей.
Аристобул. Всякое вино есть благо! Вино необходимо кинику как воздух. Право, Теодор, становись киником и тебе откроется истина, как она открылась мне.
Элиша. Вот как? Что же есть истина?
Аристобул. В том, что все люди — жалкие, низкие, глупые, создания, достойные лишь презрения.
Элиша. Ну, а боги?
Аристобул. А боги еще хуже людей! Это завистливые, злобные существа, с радостью взирающие на людские несчастья. Ничто их так не веселит, как вид наших страданий.
Элиша. Я вижу, ты суров и к людям, и к богам.
Аристобул. Истинный киник ко всем относится ровно, непредвзято и недоброжелательно.
Элиша. Похвальная беспристрастность. Но себе, любимому, ты можешь оказать некоторое снисхождение? Пойдем отсюда. Здесь не место приличным людям. Не будем доставлять богам удовольствия видом наших лишений.
Аристобул. Никуда не пойду с тобой, пока не убедишь меня в том, что ты — настоящий киник.
Элиша. О, в этом ты можешь не сомневаться! Я служу людям, которых всей душой ненавижу, преуспеваю в занятиях, которые сам презираю. И все это ради того, чтобы вести ту жизнь, которую я считаю пустой и ничтожной.
Аристобул. Клянусь стрелами Аполлона, это слова истинного философа! Сам Хрисипп оценил бы изящество слога.
Пьют.
Элиша. Кто такой этот Хрисипп?
Аристобул. О, это славный муж, мой друг и покровитель. Правда, он непристойно богат, но даже это не умаляет его достоинств. Он торгует соленой рыбой и пряностями. Ему часто случается подсовывать змею вместо угря и жаб вместо сардин, но при этом он честнейший среди александрийских торговцев. В душе он подлинный киник.
Элиша. Это вполне подтверждается твоим рассказом. Он поддерживал тебя в трудные минуты?
Аристобул. Как Орест помогал Пиладу! Я как-то написал некую эпиграмму про нравы жен наших богачей. Через сутки мои строки повторял весь город. Городской совет обвинил меня в непристойности. Как будто бывают пристойные эпиграммы! Это все равно, что в бане мыться одетым. Я попытался объяснить им это, но ничтожные людишки ничего не понимают в искусстве. Меня присудили к штрафу, который любезно заплатил Хрисипп. Я пригвоздил мерзавцев к позорному столбу пламенной сатирой «Собрание забавных уродцев».
Элиша. Название хлесткое. Хрисиппу понравилось?
Аристобул. Клянусь копытом Пегаса, только ему и понравилось. Он всячески ободрял и утешал меня.
Элиша. Тебе понадобилось утешение?
Аристобул. Еще бы! Воспетые мною уродцы захлебывались желчью от злобы. Они вознамерились совсем сжить меня со свету. Для начала они лишили меня должности декламатора в театре, а потом постановили изгнать из города. Хрисипп приютил меня на своей вилле, предоставил в мое распоряжение свою библиотеку и подарил мне свою наложницу, юную золотоволосую киммерийку.
Элиша. Ты познал с ней тайны любви и страсти?
Аристобул. (Отхлебывает вина). В полной мере! Через месяц она сбежала с конюхом, забрав все мои деньги и вещи. Клянусь змеями Горгоны, опытные воры не взяли бы больше. Она унесла даже грязное белье, старую плевательницу и бронзовые зубочистки.
Элиша. Возможно, на память о тебе?
Аристобул. Только библиотеку она не тронула. Свитки внушали ей ужас. Я благословил богов, что не научил ее читать, несмотря на ее просьбы и слезы.
