— Но разве мы не истратили зря нашу жизнь, Вильгельм? Разве были у нас высшие интересы?
— Да, Гурли, у нас были высшие интересы, мы не только тратили нашу жизнь, и для нас пришли серьезные часы. Мы имели высшие интересы, т.-к. мы заботились о будущем поколении, мы много мучились за наших детей, много трудились для них — ты в особенности. Разве ты не подвергалась для них четыре раза смертельной опасности? Разве ты не жертвовала дневными удовольствиями и ночным покоем, чтобы ходить за ними и их оберегать! Разве мы не могли бы иметь квартиру в шесть комнат с кухней на лучшей улице вместо нашего небольшого жилища, если бы у нас не было детей. Разве не могла бы моя возлюбленная носить шелковые платья и жемчуг, и не мог бы твой муж ходить в незаштопанных брюках, если бы не было малышей? Итак, разве уж мы такие куклы? Такие эгоисты? Высшие интересы! Да разве это высшие интересы, когда носятся с латынью, одеваются полуголыми с благотворительною целью и оставляют дома детей лежать в их мокрых пеленках, и они заболевают! Я имею более высокие интересы, чем Оттилия, если я хочу иметь здоровых, веселых и сильных детей, которые впоследствии выполнят то, на что мы не способны! Но для этого латынь не нужна! Будь здорова, Гурли! Я должен идти на вахту; пойдешь со мной?
Она осталась сидеть и молчала. Он пошел один, тяжелыми, тяжелыми шагами, и синий фиорд казался ему туманнее, и солнце было без блеска.
— Палль, Палль, что выйдет из этого? — сказал он про себя, проходя мимо кладбища. — Я желал бы лежать там, в тени под корнями деревьев, но покоя я бы там не нашел, если бы лежал там один! Гурли, Гурли!
* * *
— Теперь всё идет шиворот-навыворот, мамаша, — говорил однажды осенью капитан, сидя в гостях у старой дамы.
— В чём же дело, милый Вильгельм?
Капитан рассказал свои затруднения.
— Да, да, это трудный случай, милый Билли, но мы все же найдем исход. Это же невозможно, чтобы ты, взрослый мужчина, вертелся бы как какой-нибудь холостяк!
— Да, я думаю то же самое!
— Я ей недавно сказала совершенно прямо, что если она будет продолжать вести себя так, то доведет своего мужа до того, что он уйдет к дурным девушкам.
— Ну, и что она на это возразила?
— Она ответила, что это он всегда может; каждый волен над своим телом.
— Она также, конечно! Прекрасная теория, должен сознаться! Я поседею, мамаша!
— Существует одно старинное испытанное средство: это заставить ее ревновать. Это обыкновенно приводит к радикальному излечению, и если любовь еще есть, при этом средстве она наверное обнаружится.
— О, конечно, она есть!
— Конечно, любовь не умирает так внезапно, только с годами она может ослабеть, если это вообще возможно. Знаешь что, — поухаживай за Оттилией!
— Ухаживать? за ней?
— Попробуй! Ты наверно знаешь, что ее интересует.
— Ну, — надо подумать! Сейчас она занята статистикой! Падшие девушки, заразительные болезни. Фу! Может быть, можно воспользоваться математикой, в ней я кое-что смыслю.
— Ну, видишь! Начни с математики, потом иди дальше, воспользуйся возможностью завязать ей шаль, застегнуть ботинки. Вечером провожай ее домой, выпей немножечко с ней, поцелуй так, чтобы это видела Гурли. Если понадобится, будь настойчивым, и она не будет на это сердиться, уж поверь мне. И главное как можно больше математики, по возможности так, чтобы Гурли ничего в ней не понимая, молча сидела около. И через неделю приходи ко мне и расскажи, как всё это пойдет!
Капитан пошел домой, прочел поскорее последние брошюры о безнравственности и приступил к делу.
Через неделю он довольный сидел у своей тещи и пил хороший черри.
— Ну, рассказывай, рассказывай, — говорила старая дама и подняла очки на лоб!
— Ну, видишь ли, сначала дело шло не легко, — она была очень недоверчива, думала, что я хочу посмеяться над ней. Но я начал с того, что заговорил о колоссальном влиянии, которое оказала в Америке теория вероятности на статистику нравственности, это сделало почти эпоху! Да! Этого она не знала, и это ее привело в восторг. Я привел пример и доказал ей цифрами и числами, что можно с большой вероятностью сказать вперед, сколько девушек падет в известный период времени. Это ее очень удивило. Я увидал, что заинтересовал ее, и хотел приготовить себе к следующей встрече триумф. Гурли была страшно рада, что мы подружились, и прямо побуждала нас сама быть вместе. Она водворила нас в мою комнату, затворила за нами дверь, и мы сидели там целый день и считали.
Сама она, этот старый ящик, была совершено счастлива, видя меня, наконец, побежденный, и через три часа мы были уже друзьями. За ужином жена нашла, что такие друзья должны говорить друг другу ты. Я ради такого большого события достал мой прекрасный старый черри — и затем поцеловал Оттилию прямо в губы.
Да простит мне Бог мой грех! Гурли имела уже несколько испуганный вид, но не сердилась. Она была вся радость и счастье!
Но черри был крепкий, а Оттилия оказалась слабой.
Я помог ей надеть манто и проводил ее домой. На Степпхольском мосту пожал ей руку, объяснил ей всю небесную карту. Она была в восхищении. Она так любила звезды, но никогда не знала их названий!
Она прямо ликовала, и мы расстались наилучшими друзьями, словно уже давно-давно знали друг друга.
На следующий день еще больше математики. Мы за ней просидели до ужина. Гурли приходила и уходила, кивала нам головой, а вечером я опять провожал Оттилию домой. На набережной я встретил капитана Берна и пошел с ним в Grand-Hôtel, чтобы выпить стакан пунша. Домой вернулся только в час. Гурли еще не ложилась.
— Где ты пропадал так долго, Вильгельм, — спросила она. Точно чёрт меня толкнул — я ответил:
— Мы так долго болтали, Оттилия и я, что забыли о времени — оно летело так скоро, скажу я тебе!
— Я собственно не нахожу приличным проводить ночи с молодой девушкой, — сказала она.
Я смутился и сказал, что когда имеют многое сказать друг другу, то легко забывают, что прилично и что нет.
— О чём вы говорили? — спросила Гурли и сделала свою гримаску.
Я не сумел сразу найтись.
— Это прекрасно, мой милый, — прервала его старая дама, — ну, дальше, дальше!
На третий день Гурли взяла свою работу и сидела у нас до конца математических занятий. Ужин не был таким веселым, как тогда, но зато еще более астрономическим. Напоследок я помогал этому старому ящику надевать калоши, и это произвело сильно впечатление на Гурли, которая только подставила щеку, когда Оттилия потянулась к ней с поцелуем.
Нежное рукопожатие дорогой и разговор о сродстве душ и родине звезд и душ.
Затем я пил опять пунш в Grand-Hôtel'е и вернулся домой в два часа. Гурли еще не спала, я это хорошо видел, но я прямо прошел в свою спальню — я живу теперь холостяком, как ты знаешь, и Гурли стыдилась войти ко мне, чтобы спросить. На следующий день — опять астрономия. Гурли заявила, что ей бы очень хотелось быть при этом, но Оттилия сказала, что мы уже много прошли — она хотела сначала дать Гурли основные понятия. Гурли обиделась и ушла. За ужином много черри. После ужина я схватил Оттилию за талию и поцеловал. Гурли побледнела. При надевании калош я ее неожиданно тихонько ущипнул… гм… гм…
— Не стесняйся, мой милый Вильм, — сказала теща, — я ведь старая женщина.
— Гм!.. за икру, впрочем вовсе не такую уж противную, правда, вовсе не дурную, гм!..
Но когда я хотел надевать пальто, я увидел, что Линя стоит здесь одетая, чтобы проводить барышню: Гурли находит для меня извинение, я в прошлый вечер простудился и не должен был выходить в свежий вечер. Оттилия смотрела разъяренной и не поцеловалась с Гурли.
На следующий день я должен был показать Оттилии в школе астрономические инструменты и объяснить их употребление. Она пришла, но казалась уязвленной, заговорила о Гурли, которая была недружелюбна с ней, и она не могла понять причины этому. Когда я пришел к обеду домой, я нашел Гурли совсем переменившейся, холодной и молчаливой как рыба. Она страдала, я это видел, нужно было разрубить только узел.
— Что у тебя вышло с Оттилией? Она была такая раздосадованная? — спросил я.
— Что у нас вышло? Я ей сказала, что она кокетка — вот что у нас вышло!
— Как ты это могла сказать! — воскликнул я. — Уж не ревнуешь ли ты?
— Я? ревную ее?
— Да, меня это тоже удивляет, такой интеллигентной умной девушке никогда не придет в голову допустить до себя мужа другой!
— Нет (наконец-то наступило!), но мужу другой может понравиться подойти к такой девушке! Ха-ха-ха-ха!
Теперь готово.
Я защищаю Оттилию до тех пор, пока Гурли не приходит в совершенное бешенство. В этот день Оттилия не пришла. Она написала ядовитое письмо и извинилась, что не может быть, — она заметила, что лишняя здесь. Я протестовал и сделал вид, что хочу идти за Оттилией, но тут Гурли вышла совершенно из себя! Она знала, что я влюбился в Оттилию, и она, Гурли, для меня больше не существовала, она была недостаточно понятлива, ни на что не годилась, не могла постичь математику… ха-ха-ха-ха!
