Потолок хрустнул, мне на голову упал тяжелый кусок снежной доски. Я поднял голову и увидел небо. От моего удара в потолке образовалось небольшое отверстие — не больше ладони. Но я ясно видел, как по закатному небу плывут розовые облака — от одного края снега к другому. Воздух тек из этого отверстия, залезая в мои легкие, измученные и ослабшие. Я чувствовал, как в меня вливается жизнь, пробирается под тремя свитерами, словно первая вода по каналу, прорубленному в пустыне. Я был счастлив, что живу.
Я продавил спиной снежную доску и увидел горы. Увидел далеко внизу большую морену ледника, за которой начинали расти деревья. Я снова попал в жизнь, точно вынырнул из глубин океана. Снова попал на планету Земля и снова стал ее гражданином. Я сидел на краю снега и щупал его зернистую спину. По этому снегу можно прийти на базу. Можно всем показать кусок апатита. Можно будет завтра же с ребятами от всей души посмеяться над этой норой, как над глупым сном. Можно поесть и поспать. Можно сесть в поезд и уехать домой. Можно справить день рождения. Можно позвонить по известному телефону и сказать в трубку: «Привет, это я, твой сын!»
Я сидел на краю ямы на лавиноопасном склоне.
Я был жив.
В нашей пещере Сергей стоял на коленях перед Леонтьевым и держал в руках шприц. Рядом с ним в мешке неподвижно, как покойник, лежал Боря. Он смотрел на меня и водил глазами.
— Эй! — крикнул я.
— Слушай, — сказал Сергей, — корифей без сознания.
— Да, да, — сказал я, — я выкопался. Мы будем живы.
— Ты был наверху?
— Да, я был наверху и видел горы.
— Ты не спятил?
— Нет, нет, я все видел. Там вечер!
Под руками у Леонтьева мы продели веревку и стали тащить его вверх. В узком лазе мы разодрали ему щеку о снег. Он, наверно, пришел в себя, потому что все время говорил: «Тише, вы!..»
Мы увидели людей. Они копались внизу. Рядом с ними стояли тонкие, как соломинки, лыжи. Сергей встал во весь рост. Снизу я видел его щетинистый грязный подбородок.
— Эй! — хрипло крикнул он. Он хотел крикнуть громко, но получился всхлип. — Давай вместе, — сказал он.
— Эй! — крикнули мы.
Люди на склоне зашевелились, потом побежали к нам. Их было много, человек пятьдесят, если не больше. Мы сели на снег и ждали их. Первым к нам подбежал Самойлович. Голос его показался нам громом:
— А где Борис?
И без ответа полез в нашу яму.
Потом подбежали еще люди. Сергей заплакал и катался по снегу, закрыв лицо руками. Его положили на спасательные сани и повезли вниз. Прибежала Натали. Она целовала лоб Леонтьева, щеки, застывшую кровь на носу. А он нашел глазами меня и спросил:
— Петя?
— Да.
— Ты не делай этого, ладно?
Его тоже повезли вниз. Натали — ко мне.
— О чем он тебя просил?
— Об одном деле, — сказал я.
— О чем?
— Об одном деле.
— Ты скажешь или нет?
— Нет.
— Считай, что мы с тобой незнакомы.
— Хорошо.
Двое ребят повели меня вниз.
— Мы нашли апатит, — сказал я.
— Конечно, — сказали ребята. — Ты не волнуйся только. Конечно, нашли.
Я опирался на их здоровые плечи и попирал ногами снег. Я хотел сказать им, что вот только что мы были в плену у этого снега, а теперь идем по нему и попираем его. Я сказал:
— Снег-то, а?
— Это точно, — сказали ребята. — Снег, он, конечно. Давай-ка мы тебя лучше уложим.
Я лег на спасательные сани. Небо нагнулось надо мной, как медсестра. Перевернутые вершины плавно скользили с двух сторон. Ребята дали мне сахару. Я попросил сигарету. Затянулся и кинулся под воду, на черное дно. Я падал, как метеорит, рассекая своим лицом черную воду, но так и не мог достичь дна…
После завтрака я пошел в комнату Леонтьева, дождавшись, когда Натали уйдет за водой. Самого Леонтьева и Борю ночью увезли вниз в больницу. В ящике письменного стола среди кучи образцов, под всякими бумагами, я разыскал письмо. На конверте была картинка «День защиты детей». Я пошел и бросил его в урну. Потом подумал, вынул письмо из окурков и пошел на кухню. На кухне рыжий маленький повар Вася рубил мясо на большой доске. Увидев меня, он улыбнулся.
— За добавкой пришел? Понятно. Подливы хочешь?
Я отказался, подошел к печке и бросил туда письмо.
Оно свернулось в трубочку, почернело и вспыхнуло.
— Ты это чего? — спросил Вася.
— Просто так, — сказал я.
Я вышел из кухни. По обеим сторонам тропинки лежал снег. Мягкий снег. У склада в старом и неизвестно откуда взявшемся шезлонге сидел Серега.
— Эй, Стаханов! — крикнул он мне. — Причаливай, потолкуем. Бабам перекурить, мужикам посплетничать. Ты представляешь, какой сейчас скандал идет в управлении! Иди сюда!
— Пошел ты, — сказал я. — У меня есть дела.
— Какие сегодня могут быть дела?
— Могут.
Я поднялся на крышу базы.
У меня было там одно дело.
Посмотреть на солнце.
1965
— Ну что? — спросил Куликов.
— Ноль эмоций. Ничего и никого…
Старший матрос Вася Плехоткин равнодушно смотрит, как по зеленому экрану локатора бегает тонкий луч. Он ударяется о скалистые берега Кольского полуострова, о высокие волны, о стаи бакланов, взлетающих над ночным океаном. Ни одного судна не отмечает луч, ни одной лодки… «Ноль эмоций», как говорит в таких случаях Вася. Пограничный корабль с бортовым номером 93 на средних ходах идет вдоль невидимой черты — государственной границы СССР, которая вечно качается здесь на студеных северных волнах.
Вообще-то «ноль эмоций» выдумал не Плехоткин, как это почему-то считалось на корабле, а капитан-лейтенант Дроздов. Однажды во время беседы он сказал: «Пограничную ситуацию предугадать невозможно. Поэтому каждый пограничник в любой обстановке, в любых обстоятельствах должен быть до предела собран, а главное — спокоен. Не давайте во время боевых операций разыгрываться вашим чувствам, эмоциям. Все провокации, которые устраивают наши враги, рассчитаны только на наши нервы. Во всех обстоятельствах вы должны помнить — ноль эмоций!»
Вот так говорил однажды капитан-лейтенант Дроздов, беседуя с личным составом корабля…
В три часа ночи Дроздов поднялся из своей каюты на верхний мостик.
— Товарищ капитан-лейтенант!.. — начал было доклад вахтенный.
— Вольно, вольно…
Дроздов закурил, ладонями прикрыв огонь от ветра, посмотрел вверх — как погода. Звезды, начищенные, словно солдаты на параде, висели над океаном. Между звездами проворачивалась антенна локатора.
«Надо идти спать, — подумал Дроздов. — В такую погоду происшествий не жди — все видно…» Дроздов уже повернулся, чтобы спускаться вниз, как вдруг на мостике загудел переговорник.
— Что такое? — спросил Дроздов.
— Товарищ командир, локатор дает цель! — доложил Плехоткин. — Пеленг двести семьдесят три, дистанция двенадцать кабельтов.
Дроздов бросился вниз по трапу.
В штурманском посту в том же дыму сидели те же Куликов и Плехоткин, но что-то явно изменилось здесь. Неуловимое крыло тревоги повисло над ярко освещенной штурманской картой, где на пеленге 273 уже скрестились две тонкие карандашные линии. Вдруг Куликов улыбнулся.
— Отбой, — весело сказал он Плехоткину. — Здесь же камень!
— Камень камнем, — сказал матрос, — а на камне что-то есть. Всплеск на локаторе измененный… Что-то есть, точно!
— Не будем гадать. Лево на борт! — крикнул в переговорник Дроздов. — Вахтенный! Включить прожектор!
Корабль, резко наклонившись на повороте, пошел к невидимому еще камню.
Дроздов отлично знал этот камень. Он стоит в полумиле от берега, маленький, метров двадцать в длину, ничем не примечательный. В штиль его еще можно увидеть, в шторм — только белый бурун на этом месте. Даже названия этот камень не имеет.
Луч прожектора скользнул по ночному морю и в самом конце своего пути уткнулся в неясные очертания скал. Камень…
Дроздов поднес к глазам бинокль и, как ни далеки еще были скалы, успел заметить, что по самому гребню камня мелькнула какая-то тень — словно кто-то убегал от света прожектора.
— Человек на камне! — крикнул вахтенный, смотревший в стереотрубу.
— Боевая тревога! Боевая тревога! — крикнул в переговорник Дроздов. — Корабль к бою и задержанию! Шлюпку на воду! Первой осмотровой группе приготовиться к высадке!
Корабль, казавшийся таким безлюдным, вдруг ожил, и через несколько минут Куликов — командир первой осмотровой группы — уже докладывал Дроздову о готовности.
Сзади него стояли семь моряков в спасжилетах, с автоматами на груди. Завизжали блоки. Шлюпка — на воде.
В луче прожектора камень сверкал, словно вырезанный из белой бумаги. Когда в полосе света показалась шлюпка, Дроздов снова поднес бинокль к глазам. Вот пограничники прыгают в воду, идут по пояс в прибое, с автоматами наперевес… сходят на берег… рассыпаются цепью… ползут по скалам… переваливают через гребень камня… скрываются. Дроздов все смотрит в бинокль, но теперь его слух до предела напряжен. Он теперь ждет выстрелов. Враг пограничника — самый страшный враг. Ему нечего терять. Он готов на все.
