ГАСТОН (пожимает плечами). Полагаю, что усатые, грозные на вид воины тоже были такими же солдатиками, от которых требовали непосильного…
ЖОРЖ (кричит, в голосе его слышится боль). Да, но ведь тебе-то было всего восемнадцать! И после изучения древних языков и картинных биографий завоевателей от тебя первым делом потребовали чистить кухонным ножом окопы.
ГАСТОН (смеется, но смех его звучит неестественно). Ну и что ж? По-моему, сеять смерть — наилучший для юноши способ войти в соприкосновение с жизнью.
Входит МЕТРДОТЕЛЬ.
МЕТРДОТЕЛЬ. Герцогиня просит мсье пожаловать в большую гостиную, когда мсье будет готов.
ЖОРЖ (подымаясь). Оставляю вас одного. Но прошу вас, что бы вам ни наговорили об этом Жаке, не надо его слишком ненавидеть… По-моему, он был просто несчастный мальчик. (Уходит.)
МЕТРДОТЕЛЬ остается с Гастоном, помогает ему одеться.
ГАСТОН (спрашивает его в упор). Метрдотель?
МЕТРДОТЕЛЬ. Мсье?
ГАСТОН. Вы когда-нибудь кого-нибудь убивали?
МЕТРДОТЕЛЬ. Мсье, очевидно, шутит. Ведь если бы я кого-нибудь убил, я бы не состоял на службе у мадам.
ГАСТОН. Даже на войне? Ну, скажем, выскочили вдруг из укрытия во время второй волны наступления и напали на врага?..
МЕТРДОТЕЛЬ. Я проделал войну в чине капрала интендантской службы и должен сказать, мсье, что у нас, каптеров, случалось, не так-то много оказий убивать.
ГАСТОН (бледен, стоит неподвижно, очень тихо). Вам повезло, метрдотель. Потому что убивать кого-то, чтобы самому остаться в живых, — страшное дело.
МЕТРДОТЕЛЬ (не зная, принять ли эти слова за шутку или нет). Мсье правильно говорит, страшное! Особенно для жертвы.
ГАСТОН. Ошибаетесь, метрдотель. Тут все дело в силе воображения. И у жертвы подчас гораздо меньше воображения, чем у убийцы. (Пауза.) Иной раз она лишь тень в снах убийцы.
МЕТРДОТЕЛЬ. В таком случае она не особенно страдает, мсье.
ГАСТОН. Но зато убийце дана привилегия испытывать страдания за двоих. Вы любите жизнь, метрдотель?
МЕТРДОТЕЛЬ. Да, как все.
ГАСТОН. Так вообразите, для того чтобы остаться в живых самому, вам пришлось бы навеки бросить какого-то юношу в небытие. Восемнадцатилетнего… Спесивца, мошенника, но все же… несчастного парня. Вы стали бы свободны, метрдотель, стали бы самым свободным человеком в мире, но, чтобы получить эту свободу, вам необходимо было бы оставить за собой этот невинный трупик. Как бы вы поступили?
МЕТРДОТЕЛЬ. Признаться, мсье, я никогда такими вопросами не задавался. Но, должен сказать, никогда не следует оставлять за собой трупа, если верить детективным романам.
ГАСТОН (расхохотавшись). Но если никто, кроме самого убийцы, не может увидеть этого трупа? (Подходит к метрдотелю, любезным тоном.) Так вот, метрдотель. Готово! Он у ваших ног. Видите его?
МЕТРДОТЕЛЬ глядит себе под ноги, отскакивает в сторону, озирается и в страхе убегает, насколько ему позволяет чувство собственного достоинства. В коридор стремительно входит ВАЛЕНТИНА. Врывается в комнату ГАСТОНА.
ВАЛЕНТИНА. Это правда, что мне сказал Жорж? Ты им еще ничего не говорил? Я не хотела первой входить в твою комнату нынче утром, я думала, они вот-вот придут объявить мне добрую весть. Почему ты ничего не сказал им?
ГАСТОН молча смотрит на нее.
Не своди меня с ума! Видел ты вчера в зеркале этот шрам или нет? Уверена, что видел.
ГАСТОН (по-прежнему глядя па нее, тихо). Я не видел никакого шрама.
ВАЛЕНТИНА. Что ты говоришь?
ГАСТОН. Говорю, что очень внимательно осмотрел всю спину и не обнаружил никаких шрамов. Вы, очевидно, ошиблись.
ВАЛЕНТИНА (с минуту ошеломленно глядит на него, потом понимает и кричит). Ох, как я тебя ненавижу! Ненавижу!
ГАСТОН (очень спокойно). Думаю, что так лучше.
ВАЛЕНТИНА. Но отдаешь ли ты себе отчет в том, что собираешься сделать?
ГАСТОН. Да. Я собираюсь отречься от своего прошлого и его персонажей — включая себя самого. Возможно, именно вы моя семья, моя любовь, правдивейшая моя биография. Да, но только… вы мне не нравитесь. Я отрекаюсь от вас.
ВАЛЕНТИНА. Да ты безумец! Ты чудовище! Нельзя отречься от своего прошлого, нельзя отречься от себя самого…
ГАСТОН. Я, безусловно, единственный человек в мире, которому судьба дает возможность воплотить, в жизнь мечту, заветную мечту любого из нас. Я взрослый мужчина, но если я захочу, то могу стать неискушенным как дитя! Было бы просто грешно не воспользоваться таким преимуществом. Отрекаюсь от вас. И так со вчерашнего дня накопилось слишком много вещей, которые следует забыть.
ВАЛЕНТИНА. А моя любовь, как ты с ней поступишь? Ее ты тоже, разумеется, не желаешь знать?
ГАСТОН. В данную минуту от этой любви осталась лишь ненависть, которую я читаю в ваших глазах. Конечно, только человека, потерявшего память, способен удивить такой лик любви! Но так или иначе он меня устраивает. Я не хочу видеть иного. Я любовник, который не знает любви своей любовницы, любовник, не помнящий ни первого поцелуя, ни первых слез, любовник, который не находится в плену воспоминаний, который завтра же все забудет. А это тоже достаточно редкая удача… И я ею воспользуюсь.
ВАЛЕНТИНА. А если я буду рассказывать повсюду, что узнала этот шрам…
ГАСТОН. Я уже прикидывал и эту возможность. С точки зрения любви: думаю, что прежняя Валентина уже давно бы это сделала, а то, что вы стали благоразумнее, весьма утешительный знак… С точки зрения закона: вы моя свояченица и уверяете, что вы моя любовница… Какой суд согласится вынести столь важное решение на основании весьма подозрительной и путаной альковной мелодрамы. Кстати, кроме вас, о ней никто не заикнется.
ВАЛЕНТИНА (побледнела, стиснула зубы). Хорошо, можешь гордиться. Но не воображай, что твое поведение так уж необычно для мужчины, если отбросить в сторону шумиху вокруг этой идиотской потери памяти… Более того, уверена, что в глубине души ты кичишься своим поступком. И впрямь, как лестно для самолюбия мужчины отказать женщине, которая ждала так долго! Ну так вот, прости меня за то, что я сделаю тебе больно, но запомни… во время войны у меня были и другие любовники.
ГАСТОН (улыбаясь). Спасибо. Но мне не больно…
В конце коридора появляется МЕТРДОТЕЛЬ с ЛАКЕЕМ. По их мимике видно, что они с умыслом явились вдвоем, чтобы легче справиться с ГАСТОНОМ.
ЛАКЕЙ (с порога). Герцогиня Дюпон-Дюфор просили передать мсье, чтобы он поторопился и соблаговолил поскорее выйти в большую гостиную, потому что уважаемые семьи мсье в нетерпении.
ГАСТОН не двигается с места. Слуги уходят.
ВАЛЕНТИНА (вдруг разражаясь хохотом). Твои уважаемые семьи, Жак! Как глупо, но я не могу удержаться от смеха… Потому что об одном ты забыл: если ты откажешься остатьться у нас, тебе придется пойти к тем, добровольно или силком. Будешь спать на простынях их покойника, донашивать старые фланелевые жилеты их покойника, его старые шлепанцы, благоговейно хранящиеся на полке шкафа…
Уважаемые семьи в нетерпении… Ну что же, иди, иди — ты, человек, боящийся своего прошлого, иди любуйся физиономиями этих обывателей и мужиков, иди спрашивай, какое прошлое, полное расчетов и мелкой алчности, они тебе припасли…
ГАСТОН. Во всяком случае, вас им будет трудно обогнать.
ВАЛЕНТИНА. Ты так уверен? Эти полмиллиона украденных франков, растраченных на веселые пирушки, возможно, покажутся тебе пустяками по сравнению с их историями о соседях за стеной, о шерстяных носках… Так иди же, иди, — раз ты от нас отказываешься, ты обязан показаться другим своим семьям… (Тащит его за собой.)
ГАСТОН (упирается). Не пойду.
ВАЛЕНТИНА. Вот как! Что же ты намереваешься делать?
ГАСТОН. Уехать.
ВАЛЕНТИНА. Куда?
ГАСТОН. Странный вопрос! Да куда угодно.
ВАЛЕНТИНА. Ты опять заговорил, как больной. Ведь мы, люди твердой памяти, знаем, что на вокзалах приходится выбирать направление, и дальше того пункта, до которого взят билет, не уедешь. У тебя выбор только между Блуа и Орлеаном. Будь у тебя деньги, понятно, весь мир был бы для тебя открыт! Но у тебя и гроша в кармане нет, что же ты будешь делать?
