Кондаков. Ваня, вы есть хотите?
Короткевич. Хочу. Вы знаете, все время.
Кондаков. Замечательно. Во что я верю, так это в аппетит.
Короткевич. А вы?
Кондаков. Я поговорю… с женой.
Короткевич вышел на кухню.
Ирина. Знаешь, тут у меня с твоими приятелями весь план сбился. Я должна была войти и с порога сказать: «Собирайся, я прилетела за тобой». Хорошая фразочка?
Кондаков. Но ты говорила и лучше.
Ирина. Например?
Кондаков. Например? Однажды ты мне сказала: «Я на пять минут пошла к соседке, но ты каждые полчаса переворачивай индейку в духовке…» Вот это была фраза… Значит, ты приехала за мной?
Ирина. Да, малыш. Я взяла два обратных билета. Через полтора часа у нас с тобой самолет.
Кондаков. Видишь ли…
Ирина. Если тебе нужны формальности или словесные заклинания, то я могу их произнести. Хотя это ничего не изменит.
Кондаков. Не понял.
Ирина. Ты делаешь вид, что не понимаешь. Хорошо. (Расстегнула сумочку и достала письмо.) Это письмо я написала тебе. Я его прочту. «Малыш! Я знаю, что пишу слова, всего лишь слова. Они не заменят ни глаз, ни губ, ни рук. Однако я люблю тебя, и это тоже огромная правота. Дело в том, что я точно знаю, что я — твой крест. Может быть, несправедливо такого человека, как ты, награждать столь сомнительной наградой, как я, но это так. Ты никуда не денешься от меня, и в этом весь ужас. У нас есть тысячи поводов расстаться, но нет ни одной к этому причины. Лаской и любовью, которая переполняет меня, я терпеливо и трепетно отмою и вылечу наши с тобой раны. Ирина, твоя первая жена».
Из кухни выглянул Короткевич.
Короткевич. Извините, Рем Степанович, соль где?
Кондаков. На подоконнике, в деревянной такой солоночке.
Короткевич закрыл дверь.
Ты ждешь от меня ответа? Слушай, я все собирался у тебя узнать — а где наша сумка? Такая серая, в клеточку?
Ирина. Твой вопрос очень уместен.
Кондаков. Это вариант ответа.
Ирина. Не поняла.
Кондаков. Ну, хорошо, не поняла, так не поняла. Малыш! Я все это время боролся с собой и с памятью о тебе и, кажется, выиграл борьбу. К несчастью.
Ирина. У тебя уже есть женщина?
Кондаков. Женщины у меня нет. Пока нет. Пока я не боец. Пока я выгляжу, как поле битвы. Не более. А как твой художник-оформитель?
Ирина. Валерка? Мы расстались.
Кондаков. Так просто? Ты написала мне очень хорошее письмо. Но я ничего сделать не могу. Я тебе не верю.
Ирина. Ты, наверное, гордишься сейчас собой?
Кондаков. Нет. Ничего, кроме печали. Я ведь не собираюсь ни мстить тебе, ни расплачиваться с тобой. Это было бы нелепо. Я просто с печалью констатирую летальный исход нашей любви.
Ирина. Ты в этом уверен? Подумай.
Кондаков. Я в этом уверен. Я в это поверил в Пулковском аэропорту, когда увидел в чужих руках нашу с тобой серую сумку в клеточку.
Ирина. Далась тебе эта сумка.
Кондаков. Это просто так… символ некий.
Ирина. Нет, ты меня никогда не любил.
Кондаков. Ну считай так, если тебе будет легче.
Ирина. Мне? Легче? Малыш, мне прекрасно! Я ведь приехала сюда только за одним — убедиться, что я не ошибаюсь. Я выхожу замуж. Сейчас я поняла, что между нами уже ничего нет. Мне очень легко, представь себе.
В дверь позвонили.
Не открывай. Мы должны закончить разговор.
Кондаков. Ириша! Иногда в жестокости есть доброта. Разговор мы уже закончили. Не будем мучить друг друга. (Открыл дверь.)
На пороге — Косавец.
Косавец. Никогда в жизни не думал, что портвейн может быть таким приятным!
Ирина. Все! С меня довольно иронии. Рем!
Кондаков. Не говори таких слов. Скажи — до свидания.
Косавец. Почему уходит дама в духах?
Ирина. Я тебе скажу другое. Я люблю тебя. (Уходит.)
Косавец. Ушла дама. Обидно. Рем! Я пришел к тебе, чтобы принести тебе свои извинения насчет того, что я на коленях…
Кондаков. Лев Михайлович, брось ты. Иди, я тебя уложу, отдохнешь.
Косавец. На некоторое время.
Кондаков. Безусловно. (Уложил Косавца на тахту и прикрыл его пледом.)
Косавец. Ты себе не представляешь, Рем! Портвейн — и такой приятный!
Кондаков. Спи, спи.
Вошел Короткевич.
Ваня, как?
Короткевич. Налопался, как дурак на поминках. Теперь спать хочу. Умираю, хочу спать.
Кондаков. Вот и славно. Ты ложись, Иван Адамович, а я тебе на сон историю расскажу. Матушка рассказывала?
Короткевич. Рассказывала.
Кондаков. Вот рядом с моим… товарищем и ложись.
Короткевич. Это вот тот буян?
Кондаков. Да, с кем не бывает? Слушай. Когда ты уже заболел, наши войска освободили город, на другой день. Война шла огромная, от моря и до моря. Это был тот год, когда наши войска освобождали один город за другим. До этого была великая Сталинградская битва…
Короткевич. Мы об этом слышали!
Кондаков. Ты не разговаривай, а лежи молча и засыпай. Наши войска освободили всю нашу страну и пошли на помощь к другим народам. Были тяжелые, ужасно тяжелые бои в Польше, в Венгрии, в Румынии. Вся Европа ждала нашего похода. Слышишь Ваня?
Короткевич спал. Спал и Косавец. Кондаков осторожно, чтобы их не будить, пошел на кухню, что-то взял со стола. В дверь снова позвонили. Кондаков открыл. Вошла Лариса.
Тихо, Лариса. У меня все спят.
Лариса. А это кто?
Кондаков. Наш завотделением. Решил на себе испытать действие алкоголя, против которого он всю жизнь борется. Как у вас с ним?
Лариса. Вчера уже поздоровались. А это, Рем Степанович, гарнитур у вас польский?
Кондаков. Польский. Лариса, а я без вас скучаю.
Лариса. Правда? А в какую цену?
Кондаков. Что?
Лариса. Гарнитур.
Кондаков. Э-э восемьсот… что ли, сорок рублей. Пришлось подзанять немного… Вот… и вы знаете, Лариса, в последнее время мне даже как-то не хватает вас… Вот какая сложилась ситуация… Может быть, мы куда-нибудь сходим вместе с вами? В кино, например?
Лариса. Рем Степанович, я принесла все, что вы просили. Готовить инъекцию?
Кондаков. Нет, не стоит будить Короткевича. Так вы не ответили на мой вопрос.
Лариса. В кино я хожу со своим женихом.
Кондаков. Каким еще женихом?
Лариса. Я ж вам рассказывала. Художник-реставратор.
Кондаков. Опять художник? Да что это их развелось…
Лариса. Между прочим, квалифицированных художников-реставраторов не так уж и много. Для такой работы нужны рука и талант. Вот вы посидите целый день под куполом церкви на лесах, тогда говорите. Я Лешке своему обед ношу. Как заберешься на верхотуру — голова кружится. А он на такой высоте искусство создает! А вы говорите!..
Кондаков. Сам не знаю, что говорю. Это правильно.
Лариса. Рем Степанович, так я пойду.
Кондаков. Идите.
Лариса. А то он уж, видно, измаялся.
Кондаков. Кто?
Лариса. Лешка. Под окном ходит, сигареты шмалит. Из дома-то я его с дымом выгоняю, так он моментом пользуется на улице. Ну я пошла. (Ушла.)
Резко зазвонил телефон. От этого звука спящие проснулись. Кондаков взял трубку.
Кондаков. Слушаю. Ты из аэропорта, Ирина?.. Ну, счастливого полета… Нет… Нет, Малыш, все решено.
Косавец. Вообще алкоголь — это моя тема.
Кондаков. Я жутко устал.
Косавец. Намек понял. Немедленно ухожу. Вы с ним, Короткевич, поосторожней. Он у нас — гений. (Ушел.)
Короткевич. Рем Степанович, вы, правда, гений?
Кондаков. Никакой я, Иван Адамович, не гений. Марковский — это гений. А я — просто березовая ветка, выросшая из старого винтовочного приклада.
Короткевич. Вы меня простите, Рем Степанович, я недослушал ваш рассказ, заснул.
Кондаков. Ничего страшного. Я тебе сейчас все по порядку расскажу. Только, Ваня, послушай со мной одну песню. Сегодня, Ваня, я, кажется, имею право ее послушать. (Включил радиолу, сел на тахту, обнял за плечи Ивана Адамовича.)
